Неточные совпадения
— Земли у нас, барин, десятина на
душу. Держим мы на три
души, — охотно разговорился извозчик. — У меня дома отец, брат, другой в
солдатах. Они управляются. Да управляться-то нечего. И то брат хотел в Москву уйти.
Нехлюдов посмотрел на подсудимых. Они, те самые, чья судьба решилась, всё так же неподвижно сидели за своей решеткой перед
солдатами. Маслова улыбалась чему-то. И в
душе Нехлюдова шевельнулось дурное чувство. Перед этим, предвидя ее оправдание и оставление в городе, он был в нерешительности, как отнестись к ней; и отношение к ней было трудно. Каторга же и Сибирь сразу уничтожали возможность всякого отношения к ней: недобитая птица перестала бы трепаться в ягдташе и напоминать о себе.
Чистые в
душе и сердце мальчики, почти еще дети, очень часто любят говорить в классах между собою и даже вслух про такие вещи, картины и образы, о которых не всегда заговорят даже и
солдаты, мало того, солдаты-то многого не знают и не понимают из того, что уже знакомо в этом роде столь юным еще детям нашего интеллигентного и высшего общества.
— Ты фальшивый человек, ты обманул меня и хотел обокрасть, бог тебя рассудит… а теперь беги скорее в задние ворота, пока
солдаты не воротились… Да постой, может, у тебя нет ни гроша, — вот полтинник; но старайся исправить свою
душу — от бога не уйдешь, как от будочника!
— Ради Христа, отпусти живую
душу на покаянье! — умолял он сторожа, тоже из отставных
солдат.
Солдат никак не мог примириться с этой теорией спасения
души, но покорялся по солдатской привычке, — все равно нужно же кому-нибудь служить. Он очень скоро подпал под влияние своего нового хозяина, который расшевелил его крестьянские мысли. И как ловко старичонко умел наговаривать, так одно слово к другому и лепит, да так складно.
— Это под Горюном проклятый
солдат ему подвел девку, — объясняла Парасковья Ивановна, знавшая решительно все, не выходя из комнаты. — Выискался пес… А еще как тосковал-то Самойло Евтихыч, вчуже жаль, а тут вон на какое художество повернул. Верь им, мужчинам, после этого. С Анфисой-то Егоровной
душа в
душу всю жизнь прожил, а тут сразу обернул на другое… Все мужики-то, видно, на одну колодку. Я вот про своего Ефима Андреича так же думаю: помри я, и…
Эта жадность возмутила Мосея до глубины
души, и он с удовольствием порешил бы и
солдата вместе с вероотступником Кириллом. Два сапога — пара… И Макар тоже хорош: этакое дело сделали, а он за бабенкой увязался! Непременно и ее убить надо, а то еще объявит после. Все эти мысли пронеслись в голове Мосея с быстротой молнии, точно там бушевала такая же метель, как и на Чистом болоте.
Один момент — и детская
душа улетела бы из маленького тельца, как легкий вздох, но в эту самую минуту за избушкой раздался отчаянный, нечеловеческий крик. Макар бросился из избушки, как был без шапки. Саженях в двадцати от избушки, в мелкой березовой поросли копошились в снегу три человеческих фигуры. Подбежав к ним, Макар увидел, как
солдат Артем одною рукой старался оттащить голосившую Аграфену с лежавшего ничком в снегу Кирилла, а другою рукой ощупывал убитого, отыскивая что-то еще на теплом трупе.
— Ничего я не знаю, Дунюшка… Не моего это ума дело. Про
солдата не поручусь — темный человек, — а Макар не из таковских, чтобы
душу загубить.
— О, конечно, ваше дело, молодой студент, — и дряблые щеки и величественные подбородки Эммы Эдуардовны запрыгали от беззвучного смеха. — От
души желаю вам на любовь и дружбу, но только вы потрудитесь сказать этой мерзавке, этой Любке, чтобы она не смела сюда и носа показывать, когда вы ее, как собачонку, выбросите на улицу. Пусть подыхает с голоду под забором или идет в полтинничное заведение для
солдат!
Дедушка кстати
солдатаВстретил, вином угостил,
Поцеловавши как брата,
Ласково с ним говорил:
— Нынче вам служба не бремя —
Кротко начальство теперь…
Ну а как в наше-то время!
Что ни начальник, то зверь!
Душу вколачивать в пятки
Правилом было тогда.
Как ни трудись, недостатки
Сыщет начальник всегда:
«Есть в маршировке старанье,
Стойка исправна совсем,
Только заметно дыханье…»
Слышишь ли?.. дышат зачем!
— Знаю я, батюшка! Десять лет сряду за убылые
души плачу — очень хорошо знаю! Кого в
солдаты, кого в ратники взяли, а кто и сам собой помер — а я плати да плати! Россия-матушка — вот тебе государство! Не маленькая я, что ты меня этим словом тычешь! Знаю, ах, как давно я его знаю!
Еще секунда, еще мгновение — и Ромашов пересекает очарованную нить. Музыка звучит безумным, героическим, огненным торжеством. «Сейчас похвалит», — думает Ромашов, и
душа его полна праздничным сиянием. Слышен голос корпусного командира, вот голос Шульговича, еще чьи-то голоса… «Конечно, генерал похвалил, но отчего же
солдаты не отвечали? Кто-то кричит сзади, из рядов… Что случилось?»
— Отец высек, — не я. Отец все над тобой сделать может: в Сибирь сослать, в
солдаты отдать, в монастырь заточить… Ты его не кормишь, расподлая твоя
душа!
Первое ощущение, когда он очнулся, была кровь, которая текла по носу, и боль в голове, становившаяся гораздо слабее. «Это
душа отходит, — подумал он, — что будет там? Господи! приими дух мой с миром. Только одно странно, — рассуждал он, — что, умирая, я так ясно слышу шаги
солдат и звуки выстрелов».
Но прежде, чем сомневаться, сходите на бастионы, посмотрите защитников Севастополя на самом месте защиты или, лучше, зайдите прямо напротив в этот дом, бывший прежде Севастопольским Собранием и у крыльца которого стоят
солдаты с носилками, — вы увидите там защитников Севастополя, увидите там ужасные и грустные, великие и забавные, но изумительные, возвышающие
душу зрелища.
Ты, может быть, думаешь, что этот капитан был какая-нибудь тряпка? размазня? стрекозиная
душа? Ничуть. Он был храбрым
солдатом. Под Зелеными горами он шесть раз водил свою роту на турецкий редут, и у него от двухсот человек осталось только четырнадцать. Дважды раненный — он отказался идти на перевязочный пункт. Вот он был какой.
Солдаты на него Богу молились.
— До самой могилы сохраню его, — ответил Аггей Никитич, — и скажу даже больше того: вы и ваш супруг мне тоже кажетесь такими, — извините меня за откровенность, — я
солдат, и
душа у меня всегда была нараспашку!
А Акулька на ту пору с огорода шла; как Филька-то увидал ее, у самых наших ворот: «Стой!» — кричит, выскочил из телеги да прямо ей земной поклон: «
Душа ты моя, говорит, ягода, любил я тебя два года, а теперь меня с музыкой в
солдаты везут.
Было очень грустно слушать этот шепот, заглушаемый визгом жестяного вертуна форточки. Я оглядываюсь на закопченное чело печи, на шкаф с посудой, засиженный мухами, — кухня невероятно грязна, обильна клопами, горько пропахла жареным маслом, керосином, дымом. На печи, в лучине, шуршат тараканы, уныние вливается в
душу, почти до слез жалко
солдата, его сестру. Разве можно, разве хорошо жить так?
Предостережения не пугали нас, мы раскрашивали сонному чеканщику лицо; однажды, когда он спал пьяный, вызолотили ему нос, он суток трое не мог вывести золото из рытвин губчатого носа. Но каждый раз, когда нам удавалось разозлить старика, я вспоминал пароход, маленького вятского
солдата, и в
душе у меня становилось мутно. Несмотря на возраст, Гоголев был все-таки так силен, что часто избивал нас, нападая врасплох; изобьет, а потом пожалуется хозяйке.
Солдат был отрезанный ломоть, и поминать о нем —
душу бередить — незачем было.
После Чернышева был принят приехавший откланяться генерал-губернатор Западного края, Бибиков. Одобрив принятые Бибиковым меры против бунтующих крестьян, не хотевших переходить в православие, он приказал ему судить всех неповинующихся военным судом. Это значило приговаривать к прогнанию сквозь строй. Кроме того, он приказал еще отдать в
солдаты редактора газеты, напечатавшего сведения о перечислении нескольких тысяч
душ государственных крестьян в удельные.
Сказать, что все эти люди такие звери, что им свойственно и не больно делать такие дела, еще менее возможно. Стоит только поговорить с этими людьми, чтобы увидать, что все они, и помещик, и судья, и министр, и царь, и губернатор, и офицеры, и
солдаты не только в глубине
души не одобряют такие дела, но страдают от сознания своего участия в них, когда им напомнят о значении этого дела. Они только стараются не думать об этом.
Вы присягнули мне на верность, это дети моейгвардии, значит, что вы теперь мои
солдаты, что выпредали себя мне
душой и телом.
Стоит только поговорить с ними, со всеми участниками этого дела, от помещика до последнего городового и
солдата, чтобы увидать, что все они в глубине
души знают, что это дело дурное и что лучше бы было не участвовать в нем, и страдают от этого.
— Я говорю, — рассказывал
солдат, — ты чего спрятался? Это я будто шутю! Ты, говорю, не прячься! Приоткрыл, а он тово, — весь тут, окромя
души…
Тринадцать раз после смерти храброго
солдата Пушкарёва плакала осень; ничем не отмеченные друг от друга, пустые годы прошли мимо Кожемякина тихонько один за другим, точно тёмные странники на богомолье, не оставив ничего за собою, кроме спокойной, привычной скуки, — так привычной, что она уже не чувствовалась в
душе, словно хорошо разношенный сапог на ноге.
А по-моему хоть ты и
солдат, а всё человек, тоже
душу в себе имеешь.
Эти люди, забыв, что я их облагодетельствовал, на каждом шагу после того бранили при мне русских, говорили, что все мы — идиоты, татары, способные составлять только быдло, и наконец, стали с восторгом рассказывать, как они плюют нашим офицерам в лицо,
душат в постелях безоружных наших
солдат.
Он не красавец, не молодец собою и даже неловок, а взгляни на него, когда он в самом пылу сражения летает соколом вдоль рядов своего бесстрашного авангарда, когда один взгляд его, одно слово воспламеняет
души всех
солдат.
Я стал смотреть вперед; вижу в стороне казачий ведет [ближайший к неприятелю конный караул.], но вдали не блестят штыки моих
солдат: все пусто и по всему валу до самой рощи не видно ни
души.
— Армия турецкая голодна, не обута, не одета…
солдаты их возбуждаются только опиумом и водкой, а в
душе они все трус на трусе, хвастун на хвастуне!.. — кричал между тем Долгов, не слышавший даже разговора своих собеседников, как совершенно не входящего в кругозор его собственных мыслей.
Тетка в нем
души не чаяла и величала его видным мужчиной, кавалером и даже гренадером [Гренадер —
солдат гренадерского полка.
Все это промелькнуло и исчезло. Пыльные улицы, залитые палящим зноем; измученные возбуждением и почти беглым шагом на пространстве целой версты
солдаты, изнемогающие от жажды; крик офицеров, требующих, чтобы все шли в строю и в ногу, — вот все, что я видел и слышал пять минут спустя. И когда мы прошли еще версты две душным городом и пришли на выгон, отведенный нам под бивуак, я бросился на землю, совершенно разбитый и телом и
душою.
Для них, простых
солдат, физические беды были настоящим горем, способным наводить тоску и вообще мучить
душу.
Пилит он мне сердце тупыми словами своими, усы у него дрожат и в глазах зелёный огонёк играет. Встаёт предо мною солдатство, страшно и противно
душе — какой я
солдат? Уже одно то, что в казарме надо жить всегда с людьми, — не для меня. А пьянство, матерщина, зуботычины? В этой службе всё против человека, знал я. Придавили меня речи Титова.
— Украдет хорошо — все сыты, и весело таково жить станет… Мамка, бывало, ревмя ревет… а то — напьется, песни играть станет… маненькая она была, складная… кричит тятьке-то: «Душенька ты моя милая, погибшая
душа…» Мужики его — кольями… он ничего! Артюшке бы в
солдаты идти… надеялись, человеком будет… а он — не годен…
Но как говорить с ней, чтоб вызвать ум её на правильный путь и облагородить
душу, изуродованную глупыми романами и обществом мужиков,
солдата, пьяницы-отца?
Генерал (Татьяне). Пошлите его ко мне, я буду в столовой пить чай с коньяком и с поручиком… х-хо-хо! (Оглядывается, прикрыв рот рукой.) Благодарю, поручик! У вас хорошая память, да! Это прекрасно! Офицер должен помнить имя и лицо каждого
солдата своей роты. Когда
солдат рекрут, он хитрое животное, — хитрое, ленивое и глупое. Офицер влезает ему в
душу и там все поворачивает по-своему, чтобы сделать из животного — человека, разумного и преданного долгу…
Фельдфебель уходит. Меркулов бегом бросается к той наре, где спит очередной дневальный — старый
солдат Рябошапка. «Спать, спать, спать, спать, — кричит в
душе Меркулова какой-то радостный, ликующий голос. — Два лишних дневальства? Это пустяки, это потом, а теперь спать, спать!..»
— Пошёл бы ты к чёрту, мутная рожа! Стыдился бы, продажная
душа, ворову руку держать! А ещё —
солдат!
Солдат защитником правды должен быть, а ты кто? Скотина немая!
— Эй, Кузьма, кособокая кикимора! — гремит
солдат, напрягая грудь. — Иди сюда, вот я раздену, оголю пакостную
душу твою, покажу её людям! Приходит вам, дьяволы, последний час, кайтесь народу! Рассказывай, как ты прижимал людей, чтобы в Думу вора и приятеля твоего Мишку Маслова провести! Чёрной сотни воевода, эй, кажи сюда гнусную рожу, доноситель, старый сыщик, рассказывай нам, миру, почём Христа продаёшь?
Солдат Постников, из дворовых господских людей, был человек очень нервный и очень чувствительный. Он долго слушал отдаленные крики и стоны утопающего и приходил от них в оцепенение. В ужасе он оглядывался туда и сюда на все видимое ему пространство набережной и ни здесь, ни на Неве, как назло, не усматривал ни одной живой
души.
Сила не в том, что человек может связать узлом железную кочергу, и не в том, что он может обладать биллионами и триллионами рублей, и не в том, что может своими
солдатами завоевать целый народ, а сила, во много раз большая всех этих сил, в том, что человек может от всей
души простить обидчику, что может воздержаться от желания, если знает, что желание это грешное, может во всякую минуту вспомнить про то, что в нем живет дух божий.
Твоя
душа, да родителя твоего, да братана Ивана, что в
солдаты пошел, — все ваши
души на мир разложены.
— Ни единого, — отвечал
солдат. — Барыня у него года три померла, и не слышно, чтоб у него какие сродники были. Разве что дальние, седьма вода на киселе. Барыниных сродников много. Так те поляки, полковник-от полячку за себя брал, и веры не нашей была… А ничего — добрая тоже
душа, и жили между собой согласно… Как убивался тогда полковник, как хоронил ее, — беда!
— Посмотрим еще, кто кого! — бодрился Сидор, а у самого
душа в пятки ушла. Линьки у водяных
солдат были ему знакомы. Макарьевских только покамест не пробовал.
На миг ужас сковал
душу Иоле жуткими, ледяными оковами… Он уже видел озверевшие, ожесточенные лица передовых неприятельских
солдат. Они со штыками наперевес уже ворвались на гору.