Неточные совпадения
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя на землю. «Это что? кто-то едет»,
подумал он, услыхав бубенцы, и поднял голову. В сорока шагах от него, ему навстречу,
по той большой дороге-муравке,
по которой он шел, ехала четверней карета с важами. Дышловые лошади жались от колей на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом
по колее, так что колеса бежали
по гладкому.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что не раз
думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая, и
по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада, что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
«Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страдания?»
думал Левин, шагая
по пыльной
дороге, не замечая ни жару, ни усталости и испытывая чувство утоления долгого страдания. Чувство это было так радостно, что оно казалось ему невероятным. Он задыхался от волнення и, не в силах итти дальше, сошел с
дороги в лес и сел в тени осин на нескошенную траву. Он снял с потной головы шляпу и лег, облокотившись на руку, на сочную, лопушистую лесную траву.
Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся,
подумав, что часто здесь, в глухую ночь,
по этой
дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа.
Не о корысти и военном прибытке теперь
думали они, не о том, кому посчастливится набрать червонцев,
дорогого оружия, шитых кафтанов и черкесских коней; но загадалися они — как орлы, севшие на вершинах обрывистых, высоких гор, с которых далеко видно расстилающееся беспредельно море, усыпанное, как мелкими птицами, галерами, кораблями и всякими судами, огражденное
по сторонам чуть видными тонкими поморьями, с прибрежными, как мошки, городами и склонившимися, как мелкая травка, лесами.
Он вдруг посторонился, чтобы пропустить входившего на лестницу священника и дьячка. Они шли служить панихиду.
По распоряжению Свидригайлова панихиды служились два раза в день, аккуратно. Свидригайлов пошел своею
дорогой. Раскольников постоял,
подумал и вошел вслед за священником в квартиру Сони.
— И прекрасно. Как вы полагаете, что
думает теперь о нас этот человек? — продолжал Павел Петрович, указывая на того самого мужика, который за несколько минут до дуэли прогнал мимо Базарова спутанных лошадей и, возвращаясь назад
по дороге, «забочил» и снял шапку при виде «господ».
Раздался топот конских ног
по дороге… Мужик показался из-за деревьев. Он гнал двух спутанных лошадей перед собою и, проходя мимо Базарова, посмотрел на него как-то странно, не ломая шапки, что, видимо, смутило Петра, как недоброе предзнаменование. «Вот этот тоже рано встал, —
подумал Базаров, — да,
по крайней мере, за делом, а мы?»
— Ах, боже мой… Пардон. Ужас, как у нас ездят машинисты, — сказала она и,
подумав, объяснила: — Точно
по проселочной
дороге.
Он долго
думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город.
Дорогой на станцию,
по трудной, песчаной
дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою,
думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Самгин поднял с земли ветку и пошел лукаво изогнутой между деревьев
дорогой из тени в свет и снова в тень. Шел и
думал, что можно было не учиться в гимназии и университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить
по избитым
дорогам на скверных лошадях в неудобной бричке, с полудикими людями на козлах. В голове, как медные пятаки в кармане пальто, болтались, позванивали в такт шагам слова...
— О,
дорогой мой, я так рада, — заговорила она по-французски и, видимо опасаясь, что он обнимет, поцелует ее, — решительно, как бы отталкивая, подняла руку свою к его лицу. Сын поцеловал руку, холодную, отшлифованную, точно лайка, пропитанную духами, взглянул в лицо матери и одобрительно
подумал...
Точно во сне приснилась», —
думал он, подпрыгивая в бричке
по раскисшей
дороге, среди шелково блестевших полей.
«Мне нужно переместиться, переменить среду, нужно встать ближе к простым, нормальным людям», —
думал Клим Самгин, сидя в вагоне,
по дороге в Москву, и ему показалось, что он принял твердое решение.
Еще
дорогой в ресторан он вспомнил, что Любаша недели три тому назад уехала в Петербург, и теперь, лежа в постели,
думал, что она,
по доброте души, может быть причастна к убийству.
В общем Самгину нравилось ездить
по капризно изогнутым
дорогам,
по берегам ленивых рек и перелесками. Мутно-голубые дали, синеватая мгла лесов, игра ветра колосьями хлеба, пение жаворонков, хмельные запахи — все это, вторгаясь в душу, умиротворяло ее. Картинно стояли на холмах среди полей барские усадьбы, кресты сельских храмов лучисто сияли над землею, и Самгин
думал...
По крайней мере он из-за своего волнения ни о чем меня
дорогой не расспрашивал. Мне стало даже оскорбительно, что он так уверен во мне и даже не подозревает во мне недоверчивости; мне казалось, что в нем глупая мысль, что он мне смеет по-прежнему приказывать. «И к тому же он ужасно необразован», —
подумал я, вступая в ресторан.
По дороге везде работали черные арестанты с непокрытой головой, прямо под солнцем, не
думая прятаться в тень. Солдаты, не спуская с них глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые ходили
по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Вы
думаете, если в телеге, так уж мы ехали
по дороге,
по колеям: отнюдь нет; просто
по тропинкам да
по мерзлым кочкам или целиком
по траве.
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав на идею, припомнил, как в последнем свидании с Митей, вечером, у дерева,
по дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить свою честь, что средство это здесь, вот тут, на его груди… «Я
подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь, говорил о своем сердце, — продолжал Алеша, — о том, что в сердце своем мог бы отыскать силы, чтобы выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и о котором он даже мне не смел признаться.
Дорогой он ехал больше шагом, враскачку, глядел
по сторонам, покуривал табак из коротенького чубучка и ни о чем не размышлял; разве возьмет да
подумает про себя: «Чертопхановы чего захотят — уж добьются! шалишь!» — и ухмыльнется; ну, а с прибытием домой пошла статья другая.
По дороге я спросил гольда, что он
думает делать с женьшенем. Дерсу сказал, что он хочет его продать и на вырученные деньги купить патронов. Тогда я решил купить у него женьшень и дать ему денег больше, чем дали бы китайцы. Я высказал ему свои соображения, но результат получился совсем неожиданный. Дерсу тотчас полез за пазуху и, подавая мне корень, сказал, что отдает его даром. Я отказался, но он начал настаивать. Мой отказ и удивил и обидел его.
Подкрепив свои силы едой, мы с Дерсу отправились вперед, а лошади остались сзади. Теперь наша
дорога стала подыматься куда-то в гору. Я
думал, что Тютихе протекает здесь
по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это была не та тропа,
по которой мы шли раньше. Во-первых, на ней не было конных следов, а во-вторых, она шла вверх
по ручью, в чем я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке в надежде, что где-нибудь пересечем свою
дорогу.
«Как отлично устроится, если это будет так, —
думал Лопухов
по дороге к ней: — через два, много через два с половиною года, я буду иметь кафедру. Тогда можно будет жить. А пока она проживет спокойно у Б., — если только Б. действительно хорошая женщина, — да в этом нельзя и сомневаться».
Он справился о здоровье Веры Павловны — «я здорова»; он сказал, что очень рад, и навел речь на то, что здоровьем надобно пользоваться, — «конечно, надобно», а
по мнению Марьи Алексевны, «и молодостью также»; он совершенно с этим согласен, и
думает, что хорошо было бы воспользоваться нынешним вечером для поездки за город: день морозный,
дорога чудесная.
«Не годится, показавши волю, оставлять человека в неволе», и после этого
думал два часа: полтора часа
по дороге от Семеновского моста на Выборгскую и полчаса на своей кушетке; первую четверть часа
думал, не нахмуривая лба, остальные час и три четверти
думал, нахмуривая лоб,
по прошествии же двух часов ударил себя
по лбу и, сказавши «хуже гоголевского почтмейстера, телятина!», — посмотрел на часы.
Бодро шел я
по знакомой
дороге, беспрестанно посматривая на издали белевший домик; я не только о будущем — я о завтрашнем дне не
думал; мне было очень хорошо.
Не
думай ты, что все благополучно,
Когда народ не голоден, не бродит
С котомками, не грабит
по дорогам.
— Встанут с утра, да только о том и
думают, какую бы родному брату пакость устроить. Услышит один Захар, что брат с вечера
по хозяйству распоряжение сделал, — пойдет и отменит. А в это же время другой Захар под другого брата такую же штуку подводит. До того дошло, что теперь мужики, как завидят, что
по дороге идет Захар Захарыч — свой ли, не свой ли, — во все лопатки прочь бегут!
— Раньше трех часов утра и
думать выезжать нельзя, — сказал он, — и лошади порядком не отдохнули, да и
по дороге пошаливают. Под Троицей, того гляди, чемоданы отрежут, а под Рахмановым и вовсе, пожалуй, ограбят. Там, сказывают, под мостом целая шайка поджидает проезжих. Долго ли до греха!
Увы! он даже об обеде для Милочки не
подумал. Но так как, приезжая в Москву один, он обыкновенно обедал в «Британии», то и жену повез туда же. Извозчики
по дороге попадались жалкие, о каких теперь и понятия не имеют. Шершавая крестьянская лошаденка, порванная сбруя и лубочные сани без полости — вот и все. Милочка наотрез отказалась ехать.
Потихоньку побежал он, поднявши заступ вверх, как будто бы хотел им попотчевать кабана, затесавшегося на баштан, и остановился перед могилкою. Свечка погасла, на могиле лежал камень, заросший травою. «Этот камень нужно поднять!» —
подумал дед и начал обкапывать его со всех сторон. Велик проклятый камень! вот, однако ж, упершись крепко ногами в землю, пихнул он его с могилы. «Гу!» — пошло
по долине. «Туда тебе и
дорога! Теперь живее пойдет дело».
Пищик. Найдутся. (Смеется.) Не теряю никогда надежды. Вот,
думаю, уж все пропало, погиб, ан глядь, — железная
дорога по моей земле прошла, и… мне заплатили. А там, гляди, еще что-нибудь случится не сегодня-завтра… Двести тысяч выиграет Дашенька… у нее билет есть.
— Я тогда
думал, — рассказывал он мне, — что в Сибири люди под землей живут, взял и убежал
по дороге из Тюмени.
Вот мое предположение: клинтухи начинают лететь с севера на юг ранее, чем мы
думаем, даже в феврале; но летят
по ночам и высоко, как многие породы дичи, почему никто о том не знает; в больших стаях, вероятно, всегда есть усталые и слабые, которые отстают от станиц в продолжение
дороги, где случится, и как некуда более деваться, то поселяются до настоящей весны на гумнах: их-то так рано встречают охотники.
Послала
дорогу искать ямщика,
Кибитку рогожей закрыла,
Подумала: верно, уж полночь близка,
Пружинку часов подавила:
Двенадцать ударило! Кончился год,
И новый успел народиться!
Откинув циновку, гляжу я вперед —
По-прежнему вьюга крутится.
Какое ей дело до наших скорбей,
До нашего нового года?
И я равнодушна к тревоге твоей
И к стонам твоим, непогода!
Своя у меня роковая тоска,
И с ней я борюсь одиноко…
Наташка, завидевшая сердитого деда в окно, спряталась куда-то, как мышь. Да и сама баушка Лукерья трухнула: ничего худого не сделала, а страшно. «Пожалуй, за дочерей пришел отчитывать», — мелькнуло у ней в голове.
По дороге она даже
подумала, какой ответ дать. Родион Потапыч зашел в избу, помолился в передний угол и присел на лавку.
Таисья теперь
думала о том, как бы благополучно миновать куренную повертку, которая выходила на самосадскую
дорогу в половине, — попадутся куренные, как раз узнают
по пегашке и расскажут брательникам.
— Да. Я
думаю там остановиться денька на два, на три. Еду я, собственно, в Москву. Получил двухмесячный отпуск, но интересно было бы
по дороге поглядеть город. Говорят, очень красивый;.
Не помню, как я очутился внизу, в одной из общественных уборных при станции подземной
дороги. Там, наверху, все гибло, рушилась величайшая и разумнейшая во всей истории цивилизация, а здесь —
по чьей-то иронии — все оставалось прежним, прекрасным. И
подумать: все это — осуждено, все это зарастет травой, обо всем этом — будут только «мифы»…
Но,
дорогие, надо же сколько-нибудь
думать, это очень помогает. Ведь ясно: вся человеческая история, сколько мы ее знаем, это история перехода от кочевых форм ко все более оседлым. Разве не следует отсюда, что наиболее оседлая форма жизни (наша) есть вместе с тем и наиболее совершенная (наша). Если люди метались
по земле из конца в конец, так это только во времена доисторические, когда были нации, войны, торговли, открытия разных америк. Но зачем, кому это теперь нужно?
Всю
дорогу я с этими своими с новыми господами все на козлах на тарантасе, до самой Пензы едучи, сидел и
думал: хорошо ли же это я сделал, что я офицера бил? ведь он присягу принимал, и на войне с саблею отечество защищает, и сам государь ему,
по его чину, может быть, «вы» говорит, а я, дурак, его так обидел!.. А потом это передумаю, начну другое
думать: куда теперь меня еще судьба определит; а в Пензе тогда была ярмарка, и улан мне говорит...
— Ничего не будет, уж я чувствую, — сказал барон Пест, с замиранием сердца
думая о предстоящем деле, но лихо на бок надевая фуражку и громкими твердыми шагами выходя из комнаты, вместе с Праскухиным и Нефердовым, которые тоже с тяжелым чувством страха торопились к своим местам. «Прощайте, господа», — «До свиданья, господа! еще нынче ночью увидимся», — прокричал Калугин из окошка, когда Праскухин и Пест, нагнувшись на луки казачьих седел, должно быть, воображая себя казаками, прорысили
по дороге.
Николаев, подкрепивший себя в Дуванкòй 2-мя крышками водки, купленными у солдата, продававшего ее на мосту, подергивал возжами, повозочка подпрыгивала
по каменной кое-где тенистой
дороге, ведущей вдоль Бельбека к Севастополю, а братья, поталкиваясь нога об ногу, хотя всякую минуту
думали друг о друге, упорно молчали.
«Что это такое?» —
подумал я и
по проезженной посередине поля, скользкой
дороге пошел
по направлению звуков.
Мне еще тяжелей стало
думать о предстоящем необходимом визите. Но прежде, чем к князю,
по дороге надо было заехать к Ивиным. Они жили на Тверской, в огромном красивом доме. Не без боязни вошел я на парадное крыльцо, у которого стоял швейцар с булавой.
— Всё одно выходит:
дорога, злой человек, чье-то коварство, смертная постеля, откудова-то письмо, нечаянное известие — враки всё это, я
думаю, Шатушка, как по-твоему?
Не доезжая городского валу, «они мне велели снова остановить, вышли из экипажа и прошли через
дорогу в поле;
думал, что
по какой ни есть слабости, а они стали и начали цветочки рассматривать и так время стояли, чудно, право, совсем уже я усумнился».
Мне еще в молодости, когда я ездил
по дорогам и смотрел на звездное небо, казалось, что в сочетании звезд было как бы предначертано: «Ты спасешься женщиной!» — и прежде я
думал найти это спасение в моей первой жене, чаял, что обрету это спасение свое в Людмиле,
думал, наконец, что встречу свое успокоение в Вашей любви!»
Только лишь
подумал, идет
по дороге баба убогая, несет что-то в лукошке, лукошко холстом обернуто.