Неточные совпадения
— Для
серьезной оценки этой книги нужно, разумеется, прочитать всю ее, — медленно начал он, следя за узорами дыма папиросы и с трудом
думая о том, что говорит. — Мне кажется — она более полемична, чем следовало бы. Ее идеи требуют… философского спокойствия. И не таких острых формулировок… Автор…
— Из Брянска попал в Тулу. Там есть
серьезные ребята. А ну-ко,
думаю, зайду к Толстому? Зашел. Поспорили
о евангельских мечах. Толстой сражался тем тупым мечом, который Христос приказал сунуть в ножны. А я — тем,
о котором было сказано: «не мир, но меч», но против этого меча Толстой оказался неуязвим, как воздух. По отношению к логике он весьма своенравен. Ну, не понравились мы друг другу.
По-моему, все ошибались: наш прокурор, как человек и характер, кажется мне, был гораздо
серьезнее, чем многие
о нем
думали.
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще церковная mise en scene [постановка (фр.).] поражала меня и пугала; с истинным страхом подходил я к причастию; но религиозным чувством я этого не назову, это был тот страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда ему придают
серьезную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не
думал о религии.
Когда в комнате бывало тихо и смена разнообразных звуков не развлекала его внимания, ребенок, казалось,
думал о чем-то с недоумелым и удивленным выражением на красивом и не по-детски
серьезном лице.
Вообще неожиданно заваривалась одна из тех историй,
о которых никто не
думал сначала как
о деле
серьезном: бывают такие сложные болезни, которые начинаются с какой-нибудь ничтожной царапины или еще более ничтожного прыща.
Прейн ехал за ним и сосредоточенно насвистывал какую-то бравурную опереточную арию, что в переводе означало, что он
о чем-то
думает самым
серьезным образом.
— Да, — отвечал тот и потом,
подумав, прибавил: — прежде отъезда моего я желал бы поговорить с вами
о довольно
серьезном деле.
— Степан Трофимович, уверяю вас, что дело
серьезнее, чем вы
думаете. Вы
думаете, что вы там кого-нибудь раздробили? Никого вы не раздробили, а сами разбились, как пустая стклянка (
о, я был груб и невежлив; вспоминаю с огорчением!). К Дарье Павловне вам решительно писать незачем… и куда вы теперь без меня денетесь? Что смыслите вы на практике? Вы, верно, еще что-нибудь замышляете? Вы только еще раз пропадете, если опять что-нибудь замышляете…
Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала, что Аггей Никитич всегда любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее время весьма мало
думала о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно
серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в том, говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих добрых знакомых.
Страшной жизни коснулась я и теперь, кажется, стала проще
думать о людях,
серьёзнее смотреть на свою жизнь, на всю себя.
Вопрос был тем
серьезнее, что раньше мы
о нем как-то не
подумали. Все наше хозяйство заключалось в гитаре.
И,
думая, что оба они сказали нечто убедительное и веское, Кузьмичов и
о. Христофор сделали
серьезные лица и одновременно кашлянули. Дениска, прислушивавшийся к их разговору и ничего не понявший, встряхнул головой и, приподнявшись, стегнул по обеим гнедым. Наступило молчанье.
Очень может быть, что этот старик не был ни строг, ни задумчив, но его красные веки и длинный, острый нос придавали его лицу строгое, сухое выражение, какое бывает у людей, привыкших
думать всегда
о серьезном и в одиночку.
— Ах, нет-с! То-то именно нет-с. В наши годы можно
о себе
серьезней думать. Просто разбитые мы все люди: ни счастья у нас, ни радостей у нас, утром ждешь вечера, с вечера ночь к утру торопишь, жить не при чем, а руки на себя наложить подло. Это что же это такое? Это просто терзанье, а не жизнь.
— Любезный друг! Я болен и это письмо пишу к тебе рукою Домны Осиповны. Приезжай ко мне на святках погостить; мне нужно поговорить и посоветоваться с тобою об очень
серьезном для меня деле. — «
О каком это
серьезном деле?» —
подумала Домна Осиповна, заканчивая письмо.
Ольга. Отец приучил нас вставать в семь часов. Теперь Ирина просыпается в семь и, по крайней мере, до девяти лежит и
о чем-то
думает. А лицо
серьезное! (Смеется.)
— Оттого, что это
серьезная вещь. Это дело жизни, Андрей. Ты
думаешь, что только люди высокого роста, с прямою спиною и прямою грудью, могут задумывать
серьезные вещи?
О вы, чванные дылды! Верь мне, — продолжал он с напускной важностью, — что между этими горбами могут жить великие чувства, а в этом длинном ящике (он стукнул себя по темени) рождаются великие мысли.
Потому что хоть и нелегко на сердце, а всё-таки есть в нём что-то новое, хорошее. Вижу Татьянины глаза: то задорные, то
серьёзные, человеческого в них больше, чем женского;
думаю о ней с чистой радостью, а ведь так
подумать о человеке — разве не праздник?
От крика её грудь напряглась, а Ипполит молча любовался ею. Ему
о чём-то нужно было
подумать —
о чём-то очень
серьёзном, чувствовал он, — но
думать не хотелось, и этот слабый позыв ума не мешал ему спокойно и свободно отдаваться более сильному велению чувства.
Заведет брат Ираклий
серьезный разговор, Половецкий делает вид, что слушает, а по лицу видно, что он
думает о своей кукле.
И такое у ней было
серьезное личико, такое — что уж тогда бы я мог прочесть! А я-то обижался: «Неужели,
думаю, она между мной и купцом выбирает?»
О, тогда я еще не понимал! Я ничего, ничего еще тогда не понимал! До сегодня не понимал! Помню, Лукерья выбежала за мною вслед, когда я уже уходил, остановила на дороге и сказала впопыхах: «Бог вам заплатит, сударь, что нашу барышню милую берете, только вы ей это не говорите, она гордая».
Елена. Да, он мне чужой, совершенно чужой. Я замечаю, что он гораздо лучше,
серьезнее, умнее, чем я прежде
о нем
думала; в нем есть решительность, отвага. Я его уважаю и даже нельзя сказать, чтобы я была к нему совсем равнодушна; какое-то довольно теплое, как бы родственное чувство есть к нему.
Времени и пространства нет: и то и другое необходимо нам только для того, чтобы мы могли понимать предметы. И потому очень ошибочно
думать, что рассуждения
о звездах, свет которых еще не дошел до нас, и
о состоянии солнца за миллионы лет и т. п. суть рассуждения очень важные. В таких рассуждениях нет ничего не только важного, но нет ничего
серьезного. Всё это только праздная игра ума.
Вы правы, много и явлений и вопросов, но укажите, что собственно вам нужно. Если вы так возмущены, то укажите, заставьте меня окончательно поверить, что вы правы, что вы в самом деле очень
серьезный человек и что ваша жизнь очень серьезна. Укажите же, будьте определенны, иначе я могу
подумать, что вопросов и явлений,
о которых вы говорите, нет вовсе, что вы просто милый малый, которому иногда нравится от нечего делать потолковать
о серьезном.
И Вера Семеновна опять залилась слезами. Брат стоял перед ней, глядел на ее вздрагивающие плечи и
думал.
Думал он не
о муках одиночества, какое переживает всякий начинающий мыслить по-новому, по-своему, не
о страданиях, какие неизбежны при
серьезном душевном перевороте, а
о своей оскорбленной программе,
о своем уязвленном авторском чувстве.
В доме шел какой-то ад, и широкие замыслы
о «русском направлении» совсем растаяли при самых первых опытах их осуществления. А
о православии даже и вскользь не упоминается ни одним словом. Патриотизмом и православием пошутили — и довольно: пора было
подумать о вещах более
серьезных.
Понемножку со мною произошло обычное, — я не могу без скуки и колючего раздражения
думать о Маше, а побудешь с нею — и вдруг мягче начинаешь принимать всю ее, с ее чуждою, но большою и
серьезною душевною жизнью. Бедно одетая, убивает себя на уроках, чтоб Юлия Ипполитовна могла есть виноград и принимать лактобациллин. И какое-то светящееся оправдание жизни, с терпимым и любовным уважением ко всему.
Он любил поговорить
о чем-нибудь важном и
серьезном и любил
подумать; да и хотелось на старости лет остановиться на чем-нибудь, успокоиться, чтобы не так страшно было умирать.
Двадцативосьмилетняя красавица, высокая ростом, стройная, прекрасно сложенная, с чудными голубыми глазами с поволокой, с прекрасными белокурыми волосами и ослепительно белым цветом лица, чрезвычайно веселая и живая, не способная, казалось,
думать о чем-то
серьезном — такова была в то время цесаревна Елизавета Петровна.
Но кто меня еще удивил, так это моя Сашенька. Чувствуя неодолимую потребность поделиться этими новыми и страшными впечатлениями, я, естественно, прежде всего
подумал о ней и даже успел представить себе, какой произойдет у нас разговор,
серьезный, вдумчивый и какой-то важный; может быть, даже не говорить, а молчать будем, сидя рядом, но в этом молчании и откроется для нас самое главное. Оказалось же… что-то очень странное. Спрашиваю, вытаращив глаза: ну! читала? Она даже испугалась моего лица и голоса.
И он боялся, что
подумает тетка
о нем,
серьезном человеке, услышав, что он плачет
о собаке.
«И чему она радуется! —
подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли
серьезное выражение. Она не
думала ни
о ком, ни
о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.