Неточные совпадения
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал
на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от
бега, вошел в ее комнату. И не
думая и не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел
бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, —
подумал он, — остается одно — не обращать внимания», и он стал собираться ехать в город и опять к матери, от которой надо было получить подпись
на доверенности.
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя
на землю. «Это что? кто-то едет»,
подумал он, услыхав бубенцы, и поднял голову. В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета с важами. Дышловые лошади жались от колей
на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший
на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса
бежали по гладкому.
«Что это? Я огорчил ее. Господи, помоги мне!»
подумал Левин и
побежал к старой Француженке с седыми букольками, сидевшей
на скамейке. Улыбаясь и выставляя свои фальшивые зубы, она встретила его, как старого друга.
Сережа был разбойник: погнавшись за проезжающими, он споткнулся и
на всем
бегу ударился коленом о дерево, так сильно, что я
думал, он расшибется вдребезги.
— А пан разве не знает, что Бог
на то создал горелку, чтобы ее всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет
бежать верст пять за бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас увидит, что не течет, и скажет: «Жид не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму жида!» Потому что все, что ни есть недоброго, все валится
на жида; потому что жида всякий принимает за собаку; потому что
думают, уж и не человек, коли жид.
На жалобу ее Самгину нечем было ответить; он
думал, что доигрался с Варварой до необходимости изменить или прекратить игру. И, когда Варвара, разрумяненная морозом, не раздеваясь, оживленно влетела в комнату, — он поднялся встречу ей с ласковой улыбкой, но, кинув ему
на бегу «здравствуйте!» — она обняла Сомову, закричала...
Тетушка, остановясь, позвала его, он быстро
побежал вперед, а Самгин, чувствуя себя лишним, свернул
на боковую дорожку аллеи, — дорожка тянулась между молодых сосен куда-то вверх. Шел Самгин медленно, смотрел под ноги себе и
думал о том, какие странные люди окружают Марину: этот кучер, Захарий, Безбедов…
Но последние ее слова, этот грубо-кокетливый вызов, обращенный прямо к нему и
на него, заставили его
подумать и о своей защите, напомнили ему о его собственной борьбе и о намерении
бежать.
«А я все надеялась… и надеюсь еще… безумная! Боже мой! — ломая руки,
думала она. — Попробую
бежать на неделю,
на две, избавиться этой горячки, хоть
на время… вздохнуть! сил нет!»
Я был внизу в каюте и располагался там с своими вещами, как вдруг бывший наверху командир ее, покойный В. А. Римский-Корсаков, крикнул мне сверху: «Адмирал едет к нам: не за вами ли?» Я
на минуту остолбенел, потом
побежал наверх,
думая, что Корсаков шутит, пугает нарочно.
Что бы вы
думали: набат, народ
бежит со всех сторон, и Ляховский трусцой задувает вместе с другими, а пожар
на другом конце города.
— О, это пустяки. Все мужчины обыкновенно так говорят, а потом преспокойнейшим образом и женятся. Вы не
думайте, что я хотела что-нибудь выпытать о вас, — нет, я от души радуюсь вашему счастью, и только. Обыкновенно завидуют тому, чего самим недостает, — так и я… Муж от меня
бежит и развлекается
на стороне, а мне остается только радоваться чужому счастью.
Думаю это я и сама себе не верю: «Подлая я аль не подлая,
побегу я к нему аль не
побегу?» И такая меня злость взяла теперь
на самое себя во весь этот месяц, что хуже еще, чем пять лет тому.
— Митя, отведи меня… возьми меня, Митя, — в бессилии проговорила Грушенька. Митя кинулся к ней, схватил ее
на руки и
побежал со своею драгоценною добычей за занавески. «Ну уж я теперь уйду», —
подумал Калганов и, выйдя из голубой комнаты, притворил за собою обе половинки дверей. Но пир в зале гремел и продолжался, загремел еще пуще. Митя положил Грушеньку
на кровать и впился в ее губы поцелуем.
И вот, захватив пакет, которого он прежде никогда не видал, он и рвет обложку, чтоб удостовериться, есть ли деньги, затем
бежит с деньгами в кармане, даже и
подумать забыв, что оставляет
на полу колоссальнейшее
на себя обвинение в виде разорванной обложки.
— А как стало легко! — вся болезнь прошла, — и Верочка встала, идет,
бежит, и опять
на поле, и опять резвится, бегает, и опять
думает: «как же это я могла переносить паралич?» — «это потому, что я родилась в параличе, не знала, как ходят и бегают; а если б знала, не перенесла бы», — и бегает, резвится.
Я пожал руку жене —
на лице у нее были пятны, рука горела. Что за спех, в десять часов вечера, заговор открыт,
побег, драгоценная жизнь Николая Павловича в опасности? «Действительно, —
подумал я, — я виноват перед будочником, чему было дивиться, что при этом правительстве какой-нибудь из его агентов прирезал двух-трех прохожих; будочники второй и третьей степени разве лучше своего товарища
на Синем мосту? А сам-то будочник будочников?»
Потихоньку
побежал он, поднявши заступ вверх, как будто бы хотел им попотчевать кабана, затесавшегося
на баштан, и остановился перед могилкою. Свечка погасла,
на могиле лежал камень, заросший травою. «Этот камень нужно поднять!» —
подумал дед и начал обкапывать его со всех сторон. Велик проклятый камень! вот, однако ж, упершись крепко ногами в землю, пихнул он его с могилы. «Гу!» — пошло по долине. «Туда тебе и дорога! Теперь живее пойдет дело».
Однажды подъезжал я к стрепету, который, не подпустив меня в настоящую меру, поднялся; я ударил его влет
на езде, и мне показалось, что он подбит и что, опускаясь книзу, саженях во ста от меня, он упал; не выпуская из глаз этого места, я сейчас
побежал к нему, но, не добежав еще до замеченной мною местности, я
на что-то споткнулся и едва не упал; невольно взглянул я мельком, за что задела моя нога, и увидел лежащего стрепета с окровавленною спиной; я счел его за подстреленного и
подумал, что ошибся расстоянием; видя, что птица жива, я проворно схватил ее и поднял.
Вообще стрепет сторожек, если стоит
на ногах или
бежит, и смирен, если лежит, хотя бы место было совершенно голо: он вытянет шею по земле, положит голову в какую-нибудь ямочку или впадинку, под наклонившуюся травку, и
думает, что он спрятался; в этом положении он подпускает к себе охотника (который никогда не должен ехать прямо, а всегда около него и стороною) очень близко, иногда
на три и
на две сажени.
Свистовые
побежали, но не с уверкою:
думали, что мастера их обманут; а потому бежат, бежат да оглянутся; но мастера за ними шли и так очень скоро поспешали, что даже не вполне как следует для явления важному лицу оделись, а
на ходу крючки в кафтанах застегивают. У двух у них в руках ничего не содержалось, а у третьего, у Левши, в зеленом чехле царская шкатулка с аглицкой стальной блохой.
— Ох, грешный я человек! — каялась она вслух в порыве своего восторженного настроения. — Недостойная раба… Все равно, как собака, которая сорвалась с цепи: сама
бежит, а цепь за ней волочится, так и мое дело. Страшно, голубушка, и подумать-то, што там будет,
на том свете.
Про Еспера Иваныча и говорить нечего: княгиня для него была святыней, ангелом чистым, пред которым он и
подумать ничего грешного не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно,
бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы только узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось
на разговорах, и то весьма отдаленных, о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
— Видите, что делают!» Прапорщик тоже кричит им: «Пали!» Как шарахнули они в толпу-то, так человек двадцать сразу и повалились; но все-таки они кинулись
на солдат,
думали народом их смять, а те из-за задней ширинги — трах опять, и в штыки, знаете, пошли
на них; те
побежали!..
И чем дольше я
думал, тем больше и больше таяла моя недавняя решимость действовать с умом. И по мере того как она исчезала,
на ее место, сначала робко, но потом все настойчивее и настойчивее, всплывала другая решимость: бросить! Бросить все и
бежать!
Майзель торжественно разостлал
на траве макинтош и положил
на нем свою громадную датскую собаку. Публика окружила место действия, а Сарматов для храбрости выпил рюмку водки. Дамы со страху попрятались за спины мужчин, но это было совершенно напрасно: особенно страшного ничего не случилось. Как Сарматов ни тряс своей головой, собака не
думала бежать, а только скалила свои вершковые зубы, когда он делал вид, что хочет взять макинтош. Публика хохотала, и начались бесконечные шутки над трусившим Сарматовым.
— Потом пошел в земский музей. Походил там, поглядел, а сам все
думаю — как же, куда я теперь? Даже рассердился
на себя. И очень есть захотелось! Вышел
на улицу, хожу, досадно мне… Вижу — полицейские присматриваются ко всем. Ну,
думаю, с моей рожей скоро попаду
на суд божий!.. Вдруг Ниловна навстречу
бежит, я посторонился да за ней, — вот и все!
— Ты
подумай, ведь это будет — днем!.. Непременно днем. Кому в голову придет, что заключенный решится
бежать днем,
на глазах всей тюрьмы?..
Все,
думаю, распознать прежде надо, нечем
на что-нибудь решиться. Да
на что ж и решаться-то?
думаю. Из скитов
бежать? Это все одно что в острог прямо идти, по той причине, что я и бродяга был, и невесть с какими людьми спознался. Оставаться в лесах тоже нельзя: так мне все там опостылело, что глядеть-то сердце измирает… Господи!
— Сестрица моя, моя, — говорю, — Грунюшка! откликнись ты мне, отзовись мне; откликнися мне; покажися мне
на минуточку! — И что же вы изволите
думать: простонал я этак три раза, и стало мне жутко, и зачало все казаться, что ко мне кто-то
бежит; и вот прибежал, вокруг меня веется, в уши мне шепчет и через плеча в лицо засматривает, и вдруг
на меня из темноты ночной как что-то шаркнет!.. И прямо
на мне повисло и колотится…
Сем,
думаю, испробовать, жива она или нет? и положил я ее
на порог да топориком хвост ей и отсек: она этак «мяя», вся вздрогнула и перекрутилась раз десять, да и
побежала.
И вот он
бежит в русский ресторан, съест bitok au smetane — и прав
на целый день. И все
думает: ворочусь, буду
на Петровской площади анекдоты из жизни Гамбетты рассказывать! И точно: воротился, рассказывает. Все удивляются, говорят: совсем современным человеком наш Иван Семеныч приехал!
— Он! он! — кричал Антон Иваныч, — вон и Евсей
на козлах! Где же у вас образ, хлеб-соль? Дайте скорее! Что же я вынесу к нему
на крыльцо? Как можно без хлеба и соли? примета есть… Что это у вас за беспорядок! никто не
подумал! Да что ж вы сами-то, Анна Павловна, стоите, нейдете навстречу?
Бегите скорее!..
«Уйти же теперь неловко, — как будто я
бегу от ее слез», — продолжал
думать я. Я повернулся
на стуле, чтоб хоть напомнить ей о моем присутствии.
— А главное, — продолжал Дрозд с лицемерным сожалением, — главное, что есть же
на свете такие отчаянные сорванцы, неслухи и негодяи, которые в вашем положении, никого не спрашивая и не предупреждая, убегают из лагеря самовольно, пробудут у портного полчаса-час и опрометью
бегут назад, в лагерь. Конечно, умные, примерные дети таких противозаконных вещей не делают. Сами
подумайте: самовольная отлучка — это же пахнет дисциплинарным преступлением, за это по головке в армии не гладят.
Оставив павильон, я пошел
на Ходынку мимо
бегов, со стороны Ваганькова,
думая сделать круг по всему полю и закончить его у шоссе.
— Дура ты! — накинулась она
на нее, как ястреб, — дура неблагодарная! Что у тебя
на уме? Неужто ты
думаешь, что я скомпрометирую тебя хоть чем-нибудь, хоть
на столько вот! Да он сам
на коленках будет ползать просить, он должен от счастья умереть, вот как это будет устроено! Ты ведь знаешь же, что я тебя в обиду не дам! Или ты
думаешь, что он тебя за эти восемь тысяч возьмет, а я
бегу теперь тебя продавать? Дура, дура, все вы дуры неблагодарные! Подай зонтик!
— Вишь ты, какой прыткий! — сказал он, глядя
на него строго. — Уж не прикажешь ли мне самому
побежать к вам
на прибавку? Ты
думаешь, мне только и заботы, что ваша Сибирь? Нужны люди
на хана и
на Литву. Бери что дают, а обратным путем набирай охотников. Довольно теперь всякой голи
на Руси. Вместо чтоб докучать мне по все дни о хлебе, пусть идут селиться
на те новые земли! И архиерею вологодскому написали мы, чтоб отрядил десять попов обедни вам служить и всякие требы исполнять.
— Теперь, брат, мне надолго станет! — сказал он, — табак у нас есть, чаем и сахаром мы обеспечены, только вина недоставало — захотим, и вино будет! Впрочем, покуда еще придержусь — времени теперь нет,
на погреб
бежать надо! Не присмотри крошечку — мигом растащат! А видела, брат, она меня, видела, ведьма, как я однажды около застольной по стенке пробирался. Стоит это у окна, смотрит, чай,
на меня да
думает: то-то я огурцов не досчитываюсь, — ан вот оно что!
— Чего же, сударь,
бежать? Не могу сказать, чтобы совсем ни капли не испугался, но не бегал. А его величество тем часом все подходят, подходят; уже я слышу да же, как сапожки
на них рип-рип-рип; вижу уж и лик у них этакий тихий, взрак ласковый, да уж, знаете,
на отчаянность уж и
думаю и не
думаю, зачем я пред ними
на самом
на виду явлюсь? Только государь вдруг этак головку повернули и, вижу, изволили вскинуть
на меня свои очи и
на мне их и остановили.
—
Беги за ней, может, догонишь, — ответил кабатчик. — Ты
думаешь,
на море, как в поле
на телеге. Теперь, — говорит, — вам надо ждать еще неделю, когда пойдет другой эмигрантский корабль, а если хотите, то заплатите подороже: скоро идет большой пароход, и в третьем классе отправляется немало народу из Швеции и Дании наниматься в Америке в прислуги. Потому что, говорят, американцы народ свободный и гордый, и прислуги из них найти трудно. Молодые датчанки и шведки в год-два зарабатывают там хорошее приданое.
За мостом он уже без приглашения кондуктора взобрался в вагон,
на котором стояла надпись: «Central park». [Центральный парк. (Ред.)] Спокойное сидение и ровный
бег вагона манили невольно бесприютного человека, а куда ехать, ему было теперь все равно. Только бы ехать, чем дальше, тем лучше, не
думая ни о чем, давая отдых усталым ногам, пока дремота налетает вместе с ровным постукиванием колес…
«Уж не подговорили ли этого парикмахера, —
думал он, — чтобы не стричь
на отличку. Не надо было говорить дома». Очевидно, что пока Передонов шел чинно и степенно по улицам, Володин барашком
побежал задворками и снюхался с парикмахером.
Лавочник, человек пухлый и равнодушный ко всему
на свете, как все загородные мелочные торговцы, крякнул и зевнул ей вслед, а Шубин обратился к Берсеневу со словами: «Это… это, вот видишь… тут есть у меня знакомое семейство… так это у них… ты не
подумай…» — и, не докончив речи,
побежал за уходившею девушкой.
Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие звезды высыпали
на темном небе. По улицам было темно и пусто. Назарка остался с казачками
на завалинке, и слышался их хохот, а Лукашка, отойдя тихим шагом от девок, как кошка пригнулся и вдруг неслышно
побежал, придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению к дому хорунжего. Пробежав две улицы и завернув в переулок, он подобрал черкеску и сел наземь в тени забора. «Ишь, хорунжиха! —
думал он про Марьяну: — и не пошутит, чорт! Дай срок».
На нарах, кроме двух моих старых товарищей, не отправленных в училище, явились еще три юнкера, и мой приезд был встречен весело. Но все-таки я
думал об отце, и вместе с тем засела мысль о
побеге за границу в качестве матроса и мечталось даже о приключениях Робинзона. В конце концов я решил уйти со службы и «податься» в Астрахань.
А как посмотришь
на дружины князя Трубецкого, так
бежал бы прочь без оглядки: только и
думают, как бы где понажиться да ограбить кого бы ни было, чужих или своих, все равно.
— За вином
побежал! — сказал, смеясь, близстоявший человек, похожий с виду
на приказчика. —
Думает, Герасим в долг поверит… Не
на таковского напал! Видно, что внове у нас в Комареве…
Тут все бросали свою работу и
бежали спасать старушку, которая, не чувствуя уже никаких преград под ногами, торжественно продолжала свое шествие. Взглянув
на усердие и бережливость, с какими таскала она и ставила горшки свои, можно было
подумать, что судьба нового жилища единственно зависела от сохранности этих предметов.