Неточные совпадения
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела
детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные
сны.
Старик покосился в угол, где стояла маленькая
детская кроватка; его точно что кольнуло, и Надежда Васильевна заметила, как он отвернулся, стараясь смотреть в другую сторону. Маленькая Маня спала
детским крепким
сном, не подозревая, какую душевную муку подняло в душе старика ее невинное присутствие в этой комнате.
Это было еще
детское сознание русского народа, первое национальное пробуждение от
сна, первый опыт самоопределения.
А ты заснешь так тихо, как ребенок, и не будут ни смущать, ни волновать тебя никакие
сны, — разве приснятся веселые
детские игры, фанты, горелки или, может быть, танцы, только тоже веселые, беззаботные.
Спи, милая девочка, пока заботы и огорчения больших людей не беспокоят твоего
детского, счастливого
сна!..
Евгения Петровна тихо прошла со свечою по задним комнатам. В другой маленькой
детской спала крепким
сном мамка, а далее, закинув голову на спинку дивана, похрапывала полнокровная горничная. Хозяйка тем же осторожным шагом возвратилась в спальню. Вязмитинов еще не возвращался. В зале стучал медленно раскачивающийся маятник стенных часов.
Любку страшно морил
сон, слипались глаза, и она с усилием таращила их, чтобы не заснуть, а на губах лежала та же наивная,
детская, усталая улыбка, которую Лихонин заметил еще и там, в кабинете. И из одного угла ее рта слегка тянулась слюна.
Свежее веснушчатое лицо Любы приняло кроткое, почти
детское выражение, а губы как улыбнулись во
сне, так и сохранили легкий отпечаток светлой, тихой и нежной улыбки.
— Приеду, извольте, — отвечал Неведомов, и, наконец, они распрощались и разошлись по своим комнатам. Двадцатипятилетний герой мой заснул на этот раз таким же блаженным
сном, как засылал некогда, устраивая
детский театр свой: воздух искусств, веющий около человека, успокоителен и освежающ!
Елена сидела на стуле перед столом и, склонив свою усталую головку на левую руку, улегшуюся на столе, крепко спала, и, помню, я загляделся на ее
детское личико, полное и во
сне как-то не детски грустного выражения и какой-то странной, болезненной красоты; бледное, с длинными ресницами на худеньких щеках, обрамленное черными как смоль волосами, густо и тяжело ниспадавшими небрежно завязанным узлом на сторону.
Целую ночь затем ей снился тот зеленый уголок, в котором притаился целый
детский мир с своей великой любовью, «Злая… ведьма…» — стояли у ней в ушах роковые слова, и во
сне она чувствовала, как все лицо у ней горело огнем и в глазах накипали слезы.
И теперь часто, в глухую полночь, я просыпался, полный любви, которая теснилась в груди, переполняя
детское сердце, — просыпался с улыбкой счастия, в блаженном неведении, навеянном розовыми
снами детства.
Когда голова Лавровского опускалась еще ниже и из горла слышался храп, прерываемый нервными всхлипываниями, — маленькие
детские головки наклонялись тогда над несчастным. Мы внимательно вглядывались в его лицо, следили за тем, как тени преступных деяний пробегали по нем и во
сне, как нервно сдвигались брови и губы сжимались в жалостную, почти no-детски плачущую гримасу.
Я уходил потому, что не мог уже в этот день играть с моими друзьями по-прежнему, безмятежно. Чистая
детская привязанность моя как-то замутилась… Хотя любовь моя к Валеку и Марусе не стала слабее, но к ней примешалась острая струя сожаления, доходившая до сердечной боли. Дома я рано лег в постель, потому что не знал, куда уложить новое болезненное чувство, переполнявшее душу. Уткнувшись в подушку, я горько плакал, пока крепкий
сон не прогнал своим веянием моего глубокого горя.
«Подбородок у ней — будто просвира. И ямка на нём —
детская, куда ангелы детей во
сне целуют. А зубы белые какие, — на что она их мелом-то?»
Раз,
В глубоком
сне, я слышу,
детский голос
Мне говорит: — Встань, дедушка, поди
Ты в Углич-град, в собор Преображенья...
Сквозь чуткий и тонкий
сон самых ранних
детских воспоминаний я вижу тощую, сгорбленную фигуру, которая на правом клиросе нашей маленькой деревянной заводской церкви каждое воскресенье читала совершенно непонятным бормотком и пела дребезжавшим, старческим голосом.
Мне стало скучно, и, слушая разговоры моего отца и матери с хозяевами, я задремал, как вдруг долетели до
детского моего слуха следующие слова, которые навели на меня ужас и далеко прогнали
сон.
При всех своих талантах она сама была в музыке горестно бездарна и за всю свою жизнь только и научилась играть, что «тренди-бренди» — случайный, переиначенный отрывок из неведомой пьесы, коротенькую вещицу, наивную и трогательную, как
детский первый
сон.
Через полчаса он крепко спал, а я сидел рядом с ним и смотрел на него. Во
сне даже сильный человек кажется беззащитным и беспомощным, — Шакро был жалок. Толстые губы, вместе с поднятыми бровями, делали его лицо
детским, робко удивлённым. Дышал он ровно, спокойно, но иногда возился и бредил, говоря просительно и торопливо по-грузински.
Он проснулся первым, тревожно оглянулся вокруг, сразу успокоился и посмотрел на Гаврилу, еще спавшего. Тот сладко всхрапывал и во
сне улыбался чему-то всем своим
детским, здоровым, загорелым лицом. Челкаш вздохнул и полез вверх по узкой веревочной лестнице. В отверстие трюма смотрел свинцовый кусок неба. Было светло, но по-осеннему скучно и серо.
Он с
детских глаз уже не раз
Сгонял виденья
снов живых
Про милых ближних и родных,
Про волю дикую степей,
Про легких, бешеных коней,
Про битвы чудные меж скал,
Где всех один я побеждал!..
Моя душа, я помню, с
детских лет
Чудесного искала; я любил
Все обольщенья света, но не свет,
В котором я мгновеньями лишь жил.
И те мгновенья были мук полны;
И населял таинственные
сныЯ этими мгновеньями, но
сон,
Как мир, не мог быть ими омрачен!
И крепкий ее
сон и
детская беспомощность тела вызвали у него доброе удивление. Поглядывая на нее сбоку и успешно побеждая непроизвольные движения своих длинных рук, он долго, почти до света, смирненько сидел около нее, слушая, как в доме ревели и визжали пьяные люди, а когда в городе, на колокольне собора, пробило четыре часа, разбудил ее, говоря...
Матушка мало умела писать; лучше всего она внушала: «Береги жену — время тяготно», а отец с дядею с этих пор пошли жарить про Никиту. Дядя даже прислал серебряный ковшик, из чего Никиту поить. А отец все будто
сны видит, как к нему в сад вскочил от немецкой коровки русский теленочек, а он его будто поманил: тпрюси-тпрюси, — а теленочек ему
детским языком отвечает: «я не тпруси-тпруси, а я Никитушка, свет Иванович по изотчеству, Сипачев по прозванию».
Ах, как мучил его временами этот
детский голос… И он его больше не услышит на яву, а только во
сне. Половецкого охватила смертная тоска, и он едва сдерживал накипавшие в груди слезы.
Бывало, этой думой удручен,
Я прежде много плакал и слезами
Я жег бумагу.
Детский глупый
сонПрошел давно, как туча над степями;
Но пылкий дух мой не был освежен,
В нем родилися бури, как в пустыне,
Но скоро улеглись они, и ныне
Осталось сердцу, вместо слез, бурь тех,
Один лишь отзыв — звучный, горький смех…
Там, где весной белел поток игривый,
Лежат кремни — и блещут, но не живы!
В каюте он скоро заснул тихим
сном здорового сытого человека. Его дыхания не было слышно, и лицо приняло
детское выражение.
— Как сладко и безмятежно он спит! Глядя на это бледное, утомленное лицо, на эту невинно-детскую улыбку и прислушиваясь к этому ровному дыханию, можно подумать, что здесь на кровати лежит не судебный следователь, а сама спокойная совесть! Можно подумать, что граф Карнеев еще не приехал, что не было ни пьянства, ни цыганок, ни скандалов на озере… Вставайте, ехиднейший человек! Вы не стоите, чтобы пользоваться таким благом, как покойный
сон! Поднимайтесь!
А вот у самых ваших ног растет здесь благовонный девясил, он утоляет боли груди; подальше два шага от вас, я вижу огневой жабник, который лечит черную немочь; вон там на камнях растет верхоцветный исоп, от удушья; вон ароматная марь, против нервов; рвотный капытень; сон-трава от прострела; кустистый дрок; крепящая расслабленных алиела; вон болдырян, от
детского родилища и мадрагары, от которых спят убитые тоской и страданием.
После обеда в кухне замелькали соседские кухарки и горничные, и до самого вечера слышалось шушуканье. Откуда они пронюхали о сватовстве — бог весть. Проснувшись в полночь, Гриша слышал, как в
детской за занавеской шушукались нянька и кухарка. Нянька убеждала, а кухарка то всхлипывала, то хихикала. Заснувши после этого, Гриша видел во
сне похищение Пелагеи Черномором и ведьмой…
Я лучше и яснее всего в жизни помню вечер этого дня: я лежал в
детской, в своей кроватке, задернутой голубым ситцевым пологом. После своих эквилибристических упражнений я уже соснул крепким
сном — и, проснувшись, слышал, как в столовой, смежной с моею
детскою комнатой, отец мой и несколько гостей вели касающуюся меня оживленную беседу, меж тем как сквозь ткань полога мне был виден силуэт матери, поникшей головой у моей кроватки.
Когда мы подросли, с нами стали читать обычные молитвы: на
сон грядущий, «Отче наш», «Царю небесный». Но отвлеченность этих молитв мне не нравилась. Когда нам было предоставлено молиться без постороннего руководства, я перешел к прежней
детской молитве, но ввел в нее много новых, более практических пунктов: чтоб разбойники не напали на наш дом, чтоб не болел живот, когда съешь много яблок. Теперь вошел еще один пункт, такой...
В эту ночь я грежу
детскими радостными
снами: веселыми бубенцами, быстрым бегом коней, белой скатертью дороги. И над всем этим, как странное, красиво-таинственное видение, витает легким призраком пленительный своей тайной образ молчаливой графини Коры…
На столе ждет меня холодная котлета и стакан молока. Из кухни доносится храп Анюты. В
детской шевелится «сиятельная» нянька и дышит мой «принц». Иду туда и застываю на миг над кудрявой головкой. Раскрасневшееся прелестное личико сладко улыбается во
сне, обнажив бисер мелких белых зубок.
На этом-то вы построили ваш план опытного ловеласа, пользуясь ошибкой ее
детского воображения, происшедшей вследствие
сна и плохо понятых слов матери.
Когда мальчик впоследствии перешел на новое жилище, ему долго еще чудились жалобные стоны от железных ставней, которые так часто, наяву в темные вечера и сквозь
сон, заставляли жутко биться его
детское сердце.
Был двенадцатый час ночи. Елка, стоявшая посреди залы, давно потухла, а сам виновник миновавшего празднества спал безмятежным
сном в
детской, сладко улыбаясь во
сне, как бы переживая приятные треволнения вечера.
В голосе был ужас и что-то
детское и молящее. Как будто так огромно было несчастие, что нельзя уже и не нужно было одеваться гордостью и скользкими, лживыми словами, за которыми прячут люди свои чувства. Попадья стала на колени у постели мужа и взглянула ему в лицо: при слабом синеватом свете лампадки оно казалось бледным, как у мертвеца, и неподвижным, и черные глаза одни косились на нее; и лежал он навзничь, как тяжело больной или ребенок, которого напугал страшный
сон и он не смеет пошевельнуться.