Неточные совпадения
Скосить и сжать рожь и овес и свезти, докосить луга, передвоить пар, обмолотить семена и посеять озимое — всё это кажется просто и обыкновенно; а чтобы успеть сделать всё это, надо, чтобы от старого до малого все
деревенские люди работали не переставая в эти три-четыре недели втрое больше, чем обыкновенно, питаясь квасом, луком и черным
хлебом, молотя и возя снопы по ночам и отдавая сну не более двух-трех часов в сутки. И каждый год это делается по всей России.
В каких-нибудь два часа Привалов уже знал все незамысловатые
деревенские новости:
хлеба, слава богу, уродились, овсы — ровны, проса и гречихи — середка на половине. В Красном Лугу молоньей убило бабу, в Веретьях скот начинал валиться от чумы, да отслужили сорок обеден, и бог помиловал. В «орде» больно хороша нынче уродилась пшеница, особенно кубанка. Сено удалось не везде, в петровки солнышком прихватило по увалам; только и поскоблили где по мочевинкам, в понизях да на поемных лугах, и т. д. и т. д.
В это время подошел Олентьев и сообщил, что
хлеб куплен. Обойдя всю деревню, мы вернулись к лодке. Тем временем Дерсу изжарил на огне козлятину и согрел чай. На берег за нами прибежали
деревенские ребятишки. Они стояли в стороне и поглядывали на нас с любопытством.
Зимой, когда продавался залишний
хлеб и разный
деревенский продукт, денег в обращении было больше, и их «транжирили»; летом дрожали над каждой копейкой, потому что в руках оставалась только слепая мелочь.
Сколь вкусен нам казался тогда
хлеб ржаной и квас
деревенской!
В прежние времена, когда еще «свои мужички» были, родовое наше имение, Чемезово, недаром слыло золотым дном. Всего было у нас довольно: от
хлеба ломились сусеки; тальками, полотнами, бараньими шкурами, сушеными грибами и другим
деревенским продуктом полны были кладовые. Все это скупалось местными т — скими прасолами, которые зимою и глухою осенью усердно разъезжали по барским усадьбам.
Для
деревенской жизни ему за глаза достаточно процентов с остальной части капитала ("масло свое, живность своя,
хлеб свой", и т. д.).
— Только одно условие! — начал затем Егор Егорыч. — Вы поезжайте и переселяйтесь в губернский город; несмотря на то, вы остаетесь моим священником на руге у меня, и я буду высылать вам все
деревенские запасы из
хлеба и живности.
— Всем он вас, Виктор Павлыч, погубит, решительно всем; навек не человеком сделает, каким уж вы и были: припомните хорошенько, так, может быть, и самим совестно будет! Что смеетесь-то, как над дурой! Вам весело, я это знаю, — целоваться, я думаю, будете по вашим закоулкам с этими погаными актрисами. По три дня без куска
хлеба сидела от вашего поведения. Никогда прежде не думала получить этого. — Бабы
деревенские, и те этаких неприятностей не имеют!
— Не побрезгуйте, Данило Тихоныч,
деревенской хлебом-солью… Чем богаты, тем и рады… Просим не прогневаться, не взыскать на убогом нашем угощенье… Чем Бог послал! Ведь мы мужики серые, необтесанные, городским порядкам не обвыкли… Наше дело лесное, живем с волками да медведями… Да потчуй, жена, чего молчишь, дорогих гостей не потчуешь?
Лучшие исключения были там, где помещики скоро ужаснулись раскрывшегося перед ними
деревенского положения и, побросав свои деревни, сбежали зимовать куда-нибудь в города и городишки, — «все равно куда, лишь бы избавиться от своих мужичонков» (то есть чтобы не слыхать их просьб о
хлебе).
Помещичьи
хлеба в то время были еще хорошие, жирные,
деревенское житье привольное, спанье на пуховиках сладкое,
деревенская скука великая, и барское, а особенно женское безделье неисчерпаемое, — и вот, в силу всех этих совокупных причин, а более всего от скуки и безделья, полезла дурь в голову Сусанны Ивановны.
Дачники были в смятении. Болгары тоже чувствовали себя тревожно. Кучки бедноты стояли на
деревенской улице и вполголоса переговаривались. По слухам, в соседней русской деревне уже образовался революционный комитет, туда приезжали большевистские агитаторы и говорили, чтобы не было погромов, что все — достояние государства. Крестьяне наносили им вина,
хлеба, яиц, сала и отказались взять деньги.
Ей самой сбросить с себя шелка и батисты, превратиться в
деревенскую бабу, ставить
хлебы и доить коров.
Да, таков более или менее конец этих обыкновенных историй, а их начало в той семейной и родственной жадности, в той
деревенской глупости и безрасчетливости, с которой сами родители не дают детям окрепнуть на ногах и созреть в силах до способности принести семье в свое время действительную помощь, которая бы стала полезнее узелочков сахару и кофе, истощающих средства девочки, когда она еще еле-еле начинает зарабатывать на кусок
хлеба.