Неточные совпадения
Что означало это битье себя по
груди по этому месту и
на что он тем хотел указать — это была пока еще тайна, которую не знал никто в мире, которую он не открыл тогда даже Алеше, но в тайне этой заключался для него более чем позор, заключались гибель и самоубийство, он так уж решил, если не достанет тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и тем снять с своей
груди, «с того места
груди» позор, который он носил
на ней и который так
давил его совесть.
Приложившись головой к подушке и скрестив
на груди руки, Лаврецкий глядел
на пробегавшие веером загоны полей,
на медленно мелькавшие ракиты,
на глупых ворон и грачей, с тупой подозрительностью взиравших боком
на проезжавший экипаж,
на длинные межи, заросшие чернобыльником, полынью и полевой рябиной; он глядел… и эта свежая, степная, тучная голь и глушь, эта зелень, эти длинные холмы, овраги с приземистыми дубовыми кустами, серые деревеньки, жидкие березы — вся эта, давно им не виданная, русская картина навевала
на его душу сладкие и в то же время почти скорбные чувства,
давила грудь его каким-то приятным давлением.
Как будто, поднимаясь все выше и выше, что-то вдруг стало
давить меня в
груди и захватывать дыхание; но это продолжалось только одну секунду:
на глазах показались слезы, и мне стало легче.
Эти мысли казались ей чужими, точно их кто-то извне насильно втыкал в нее. Они ее жгли, ожоги их больно кололи мозг, хлестали по сердцу, как огненные нити. И, возбуждая боль, обижали женщину, отгоняя ее прочь от самой себя, от Павла и всего, что уже срослось с ее сердцем. Она чувствовала, что ее настойчиво сжимает враждебная сила,
давит ей
на плечи и
грудь, унижает ее, погружая в мертвый страх;
на висках у нее сильно забились жилы, и корням волос стало тепло.
Она представляла себе тело сына, избитое, изорванное, в крови и страх холодной глыбой ложился
на грудь,
давил ее. Глазам было больно.
Все это — цвета, блески, звуки и запахи —
давило на глаза, вторгалось вместе с дыханием в
грудь и наполняло опустошенное сердце неподвижной, пестрой мутью унылой боязни.
Думаешь-думаешь, да и заплачешь тихонько с тоски,
давя в
груди слезы, и нейдут
на ум вокабулы.
Слезы давно кипят у ней в сердце; они подступили к горлу,
давят грудь и готовы брызнуть в три ручья; но она как будто берегла их
на прощанье и изредка тратила по капельке.
Наконец, он блуждающей и нетвердой рукой нащупал
на груди свою ладонку и начал рвать ее с себя, точно и та была ему в тягость, беспокоила,
давила его.
Мысли являлись откуда-то со стороны и снизу, кружились, точно мухи, исчезали, не трогая того, что скипелось в
груди мёртвою тяжестью и больно
давило на сердце, выжимая тугие слёзы.
Пантелей ушел
на смену и потом опять вернулся, а Егорушка все еще не спал и дрожал всем телом. Что-то
давило ему голову и
грудь, угнетало его, и он не знал, что это: шепот ли стариков или тяжелый запах овчины? От съеденных арбуза и дыни во рту был неприятный, металлический вкус. К тому же еще кусались блохи.
Бывало, забыв лекции и тетради, сидит он в невеселой гостиной осининского дома, сидит и украдкой смотрит
на Ирину: сердце в нем медленно и горестно тает и
давит ему
грудь; а она как будто сердится, как будто скучает, встанет, пройдется по комнате, холодно посмотрит
на него, как
на стол или
на стул, пожмет плечом и скрестит руки; или в течение целого вечера, даже разговаривая с Литвиновым, нарочно ни разу не взглянет
на него, как бы отказывая ему и в этой милостыне; или, наконец, возьмет книжку и уставится в нее, не читая, хмурится и кусает губы, а не то вдруг громко спросит у отца или у брата: как по-немецки"терпение"?
Лицо у неё было плутоватое, ласковое, глаза блестели задорно… Лунёв, протянув руку, взял её за плечо… В нём вспыхнула ненависть к ней, зверское желание обнять её,
давить на своей
груди и слушать треск её тонких костей.
Не может быть! Не может быть! Она жива. Она только ранена. Помогите! Помогите! Я кричу, но звука не слышно. Только какое-то клокотание в
груди душит и
давит меня, и розовая пена клубится
на моих губах. Он убил и меня.
Каждый раз, как голос Никиты Федорыча раздавался громче, бледное личико ребенка судорожно двигалось;
на нем то и дело пробегали следы сильного внутреннего волнения; наконец все тело ее разом вздрогнуло; она отскочила назад, из глаз ее брызнули в три ручья слезы; ухватившись ручонками за
грудь, чтобы перевести дыхание, которое
давило ей горло, она еще раз окинула сени с видом отчаяния, опустила руки и со всех ног кинулась
на двор.
А она ещё просит,
на колена села ему, он схватил её за
грудь и
давит; кричит она — господи! — а он её за горло да
на стол и опрокинул; тут я испугалась да к хозяину, а он говорит — ну их ко псам!
Андрей. Да-с, об чем плакать? Это точно-с: плакать уж нечего, поздно!.. Только вот что-с, вы уезжайте скорей, скорей, говорю вам!.. И ради бога, ради самого бога, чтобы ничего промеж вами
на глазах моих!.. Потому я еще люблю вас, с собою не совладаю и могу быть страшен. Я убью вас, его — ко мне уж давно к горлу подступает и
грудь давит! Я дом зажгу и сам в огонь брошусь!.. Ради бога, пожалейте вы меня и себя… Собирайтесь — и бог с вами! Прощайте!
Гусев возвращается в лазарет и ложится
на койку. По-прежнему томит его неопределенное желание, и он никак не может понять, что ему нужно. В
груди давит, в голове стучит, во рту так сухо, что трудно пошевельнуть языком. Он дремлет и бредит, и, замученный кошмарами, кашлем и духотой, к утру крепко засыпает. Снится ему, что в казарме только что вынули хлеб из печи, а он залез в печь и парится в ней березовым веником. Спит он два дня, а
на третий в полдень приходят сверху два матроса и выносят его из лазарета.
— Ваша правда, — отвечал атаман разбойников, — я заслужил свою участь, но как тяжел мой жребий тем, что я должен пожать плод всех моих дурных дел в будущих существованиях. Научите меня, святой отец, что я могу сделать, чтобы облегчить мою жизнь от грехов, которые
давят меня, как скала, наваленная мне
на грудь. И Пантака сказал...
Александра Михайловна стала раздеваться. Еще сильнее пахло удушливою вонью, от нее мутилось в голове. Александра Михайловна отвернула одеяло, осторожно сдвинула к стене вытянувшуюся ногу папиросницы и легла. Она лежала и с тоскою чувствовала, что долго не заснет. От папиросницы пахло селедкою и застарелым, грязным потом; по зудящему телу ползали клопы, и в смутной полудремоте Александре Михайловне казалось — кто-то тяжелый, липкий наваливается
на нее, и
давит грудь, и дышит в рот спертою вонью.
Давно-давно уже не было спокойного сна и светлых снов. Тяжелые кошмары приходили по ночам и
давили Кате
грудь, и душной подушкой наваливались
на лицо.
Андрей Иванович, в ожидании Александры Михайловны, угрюмо лежал
на кровати. Он уж и сам теперь не надеялся
на успех. Был хмурый мартовский день, в комнате стоял полумрак; по низкому небу непрерывно двигались мутные тени, и трудно было определить, тучи ли это или дым. Сырой, тяжелый туман, казалось, полз в комнату сквозь запертое наглухо окно, сквозь стены, отовсюду. Он
давил грудь и мешал дышать. Было тоскливо.
В горле у него захрипело. Он закашлялся и приложил платок к губам. Теркину показалось, что
на платке красные пятна, но сам Аршаулов не заметил этого, сунул платок в наружный карман пальто и опять стал
давить грудь обеими руками своим обычным жестом.
— Этьен! — стонет она. — Этьен! Подите сюда! Вы знаете, как делается искусственное дыхание? Нужно переворачивать с боку
на бок и
давить грудь и живот.
Унтер-офицер 7-й фузелерной роты объяснил, что застал обоих обвиняемых в таком положении: шоссейный унтер-офицер, повалив женщину
на землю,
давил ей коленом
грудь и хотел влить ей яд в рот; но она, ударив рукою по склянке, вышибла ее из рук, после чего свидетель нашел пузырек этот в траве.
— Нет, никакими страданиями, никакими молитвами не искуплю своего преступления! Как тяжелый камень, лежит оно
на сердце моем,
давит мне
грудь, не дает
на миг вздохнуть свободно.
Ему не спалось; стены горницы, казалось,
давили его, в
груди не хватало воздуха, и он, одевшись, вышел из дому, машинально дошел до беседки и так же машинально опустился
на скамью.
Небо еще ясно и чисто. Солнышко приветливо освещает землю, и лишь
на горизонте появилась красно-бурая полоска,
на которую поверхностный наблюдатель природы и не обратил бы внимания, если бы окружающий его воздух не
давил бы ему
на грудь, если бы не становилось тяжело дышать.
Земля горела под ним; огненные пятна запрыгали в его глазах. Когда дождь хлестал по лицу, ему казалось, что сатана бросал в него пригорщины крови. Шатаясь, побрел он, сам не зная куда. Образ
на груди давил его; он его сорвал и бросил в кусты.
На чтò мое спокойствие, когда его не будет! — бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками
давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания.