Неточные совпадения
Андрей Иванович, в ожидании Александры Михайловны, угрюмо лежал
на кровати. Он уж и сам теперь не надеялся
на успех. Был хмурый мартовский день, в комнате стоял полумрак; по низкому небу непрерывно двигались мутные тени, и трудно было определить, тучи ли это или дым. Сырой, тяжелый туман, казалось, полз в комнату сквозь запертое наглухо окно, сквозь стены, отовсюду. Он
давил грудь и мешал дышать. Было тоскливо.
Александра Михайловна стала раздеваться. Еще сильнее пахло удушливою вонью, от нее мутилось в голове. Александра Михайловна отвернула одеяло, осторожно сдвинула к стене вытянувшуюся ногу папиросницы и легла. Она лежала и с тоскою чувствовала, что долго не заснет. От папиросницы пахло селедкою и застарелым, грязным потом; по зудящему телу ползали клопы, и в смутной полудремоте Александре Михайловне казалось — кто-то тяжелый, липкий наваливается
на нее, и
давит грудь, и дышит в рот спертою вонью.
Неточные совпадения
Что означало это битье себя по
груди по этому месту и
на что он тем хотел указать — это была пока еще тайна, которую не знал никто в мире, которую он не открыл тогда даже Алеше, но в тайне этой заключался для него более чем позор, заключались гибель и самоубийство, он так уж решил, если не достанет тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и тем снять с своей
груди, «с того места
груди» позор, который он носил
на ней и который так
давил его совесть.
Приложившись головой к подушке и скрестив
на груди руки, Лаврецкий глядел
на пробегавшие веером загоны полей,
на медленно мелькавшие ракиты,
на глупых ворон и грачей, с тупой подозрительностью взиравших боком
на проезжавший экипаж,
на длинные межи, заросшие чернобыльником, полынью и полевой рябиной; он глядел… и эта свежая, степная, тучная голь и глушь, эта зелень, эти длинные холмы, овраги с приземистыми дубовыми кустами, серые деревеньки, жидкие березы — вся эта, давно им не виданная, русская картина навевала
на его душу сладкие и в то же время почти скорбные чувства,
давила грудь его каким-то приятным давлением.
Как будто, поднимаясь все выше и выше, что-то вдруг стало
давить меня в
груди и захватывать дыхание; но это продолжалось только одну секунду:
на глазах показались слезы, и мне стало легче.
Эти мысли казались ей чужими, точно их кто-то извне насильно втыкал в нее. Они ее жгли, ожоги их больно кололи мозг, хлестали по сердцу, как огненные нити. И, возбуждая боль, обижали женщину, отгоняя ее прочь от самой себя, от Павла и всего, что уже срослось с ее сердцем. Она чувствовала, что ее настойчиво сжимает враждебная сила,
давит ей
на плечи и
грудь, унижает ее, погружая в мертвый страх;
на висках у нее сильно забились жилы, и корням волос стало тепло.
Она представляла себе тело сына, избитое, изорванное, в крови и страх холодной глыбой ложился
на грудь,
давил ее. Глазам было больно.