Неточные совпадения
Он был тоже из «молодых», то есть ему недавно минуло сорок лет, но он уже
метил в
государственные люди и на каждой стороне груди носил по звезде.
Союзы городов и земств должны строго объединиться как организация, на которую властью исторического момента возлагается обязанность
замещать Государственную думу в течение сроков ее паралича.
— Я делаю только то, что должен, —
заметил Привалов, растроганный этой сценой. — В качестве наследника я обязан не только выплатить лежащий на заводах
государственный долг, но еще гораздо больший долг…
— И
заметил ты, Смуров, что в средине зимы, если градусов пятнадцать или даже восемнадцать, то кажется не так холодно, как например теперь, в начале зимы, когда вдруг нечаянно ударит мороз, как теперь, в двенадцать градусов, да еще когда снегу мало. Это значит, люди еще не привыкли. У людей все привычка, во всем, даже в
государственных и в политических отношениях. Привычка — главный двигатель. Какой смешной, однако, мужик.
Уверенные в победе, они провозгласили основой нового
государственного порядка всеобщую подачу голосов. Это арифметическое знамя было им симпатично, истина определялась сложением и вычитанием, ее можно было прикидывать на счетах и
метить булавками.
Рабы природной и
государственной необходимости не могут даже говорить о церкви и не
смеют судить о ее болезнях.
— Это справедливо, — точно высказывая
государственный секрет,
заметил опять Саренко, наливая рюмку его превосходительству.
Конечно, в этой громадной перестройке принимали участие сотни гораздо более сильнейших и замечательных деятелей; но и мы,
смею думать, имеем право сопричислить себя к сонму их, потому что всегда, во все минуты нашей жизни, были искренними и бескорыстными хранителями того маленького огонька русской мысли, который в пору нашей молодости чуть-чуть, и то воровски, тлел, — того огонька, который в настоящее время разгорелся в великое пламя всеобщего
государственного переустройства».
— He прогневайтесь, Александр Петрович! Малёрёз подоплиока — это так точно-с! С канканчиком-с, с польдекоковщиной-с, с гнильцой-с, с
государственным обезличеньем-с! Вот им, обладателям этой малёрёз подоплиока, и говорят, не трудитесь,
мол, насчет отечеcтва прохаживаться, потому что ваше отечество в танцклассе у Мариинкевича… да-с!
Затем в толпе молодых дам и полураспущенных молодых людей, составлявших обычную свиту Юлии Михайловны и между которыми эта распущенность принималась за веселость, а грошовый цинизм за ум, я
заметил два-три новых лица: какого-то заезжего, очень юлившего поляка, какого-то немца-доктора, здорового старика, громко и с наслаждением смеявшегося поминутно собственным своим вицам, и, наконец, какого-то очень молодого князька из Петербурга, автоматической фигуры, с осанкой
государственного человека и в ужасно длинных воротничках.
Вы поймете и сами покажете дело в настоящем виде, а не как бог знает что, как глупую мечту сумасбродного человека… от несчастий,
заметьте, от долгих несчастий, а не как черт знает там какой небывалый
государственный заговор!..
— Если вы знакомы с историей религий, сект, философских систем, политических и
государственных устройств, то можете
заметить, что эти прирожденные человечеству великие идеи только изменяются в своих сочетаниях, но число их остается одинаким, и ни единого нового камешка не прибавляется, и эти камешки являются то в фигурах мрачных и таинственных, — какова религия индийская, — то в ясных и красивых, — как вера греков, — то в нескладных и исковерканных представлениях разных наших иноверцев.
— Ну да, возразил тучный генерал и сморщил нос. — Дело известное, ты в
государственные люди
метишь!
— Пожарский что? —
заметил и князь. — Вот Долгорукий, князь Яков Долгорукий [Долгорукий, Яков Федорович (1659—1720) — князь,
государственный деятель, один из ближайших сподвижников Петра I; был известен бескорыстием и смелостью.] — то другое дело, это был человек настоящий!
Заметим, что здесь под задушевными мыслями Петра разумеются, конечно, не
государственные идеи преобразования, а страсть к военному и особенно к морскому делу.
Мы сделали это коротенькое извлечение из нескольких глав второго тома г. Устрялова, чтобы показать, чем наполнено было это пятилетие, в течение которого историк
замечает полное отсутствие
государственной деятельности в молодом царе.
«Но чужеземный взор, —
замечает г. Устрялов, — не мог
заметить в ней ни зрелого, самобытного развития
государственных элементов, ни изумительного согласия их, которое служит основою могущества гражданских обществ и не может быть заменено никакими выгодами естественного положения, даже успехами образованности».
— Да-с. Это все так-с, и по крайнему моему разумению отдаю полную справедливость рассуждению вашему; но позвольте же и мне вам, Яков Петрович,
заметить, что личности в хорошем обществе не совсем позволительны-с; что за глаза я, например, готов внести, — потому что за глаза и кого ж не бранят! — но в глаза, воля ваша, и я, сударь мой, например, себе дерзостей говорить не позволю. Я, сударь мой, поседел на
государственной службе и дерзостей на старости лет говорить себе не позволю-с…
Ставши под покровом официальных распоряжений, он
смело карал то, что и так отодвигалось на задний план разнообразными реформами, уже приказанными и произведенными; но он не касался того, что было действительно дурно — не для успеха
государственной реформы, а для удобств жизни самого народа.
В следующей статье мы будем иметь случай показать, как мало благодетельного значения имело византийское влияние в историческом развитии Руси; теперь же
заметим только, что, видно, слабо оно действовало в сердцах русских, когда не могло противостоять воле одного человека, да и то напавшего на него не прямо, а очень и очень косвенно, при реформе
государственной.
Мордвинов велел золото убрать, а сам поехал в
государственный совет и, как пришел, то точно воды в рот набрал — ничего не говорит… Так он молчал во все время, пока другие говорили и доказывали государю всеми доказательствами, что евреям нельзя служить в военной службе. Государь
заметил, что Мордвинов молчит, и спрашивает его...
Его справедливые и очень
смело высказываемые мнения, подаваемые им иногда в
Государственном совете против единогласных решений всех членов, — в богатом переплете с золотым обрезом, с собственноручною надписью Шишкова: «Золотые голоса Мордвинова», — постоянно лежали на письменном столе у дяди в кабинете.
Отважные, удалые норманны, которых стихиями были война, грабеж, презрение к опасности,
меч и пламя, — внесли новый элемент в наше отечество, и элемент этот тем сильнее должен был подействовать, что норманны стали у нас во главе
государственного управления и пред ними должно было пасть родовое начало, господствовавшее до тех пор у славян.
— Мало того, что ты, разбойник-июда, без спроса в моем лесу охотишься, ты
смеешь еще идти против
государственных законов! Разве тебе не известен закон, возбраняющий несвоевременную охоту? В законе сказано, чтобы никто не
смел стрелять до Петрова дня. Тебе это не известно? Подойди-ка сюда!
Но душа сама ищет
меча государственного, сама подставляет себя под его удары.
— Знай раз навсегда, Наталья, что дела служебные и
государственные не бабьего разума дело, и никакого я вмешательства в них бабы не потерплю, а тех дураков, которые с ними к тебе лазают, я от этого отучу по-свойски, —
заметил ей Алексей Андреевич, когда она вторично, воспользовавшись его добрым расположением духа, заговорила о каком-то чиновнике, просившем похлопотать о повышении, так как он обременен был многочисленною семьею.
— К нему в Грузино, —
заметил Рылеев, — стали ездить не только члены
государственного совета, но даже министры…
25-го. — Безобразно проходят у нас занятия политкружка. Шерстобитов ничего этого не
замечал. Руковод, наверно, к занятиям совсем не готовится. Ребята тем более, в самых элементарных понятиях путаются. Руковод договорился до того, что у нас эксплоатация на
государственных заводах! И это не уклон какой-нибудь, а просто безграмотность. Не мог объяснить разницу между прибавочным продуктом и прибавочною стоимостью. Приходится брать на занятиях слово и исправлять чушь, которую он городит.
Мы уже имели случай
заметить, что Алексей Григорьевич Разумовский в
государственные дела вмешиваться не любил. Он понимал, что высшие правительственные соображения не при нем писаны, что он к этому делу не подготовлен, и поэтому ограничивался тем, что передавал государыне бумаги Бестужева да не пропускал случая замолвить за него доброе словцо. К тому же свойственная всем истым малороссиянам лень еще более отстраняла его от головоломных занятий.
Надо
заметить, что сановная Москва не любила последнего как выскочку, не входя в обсуждение его
государственных заслуг.
Мысль его была, чтобы, по крайней мере, те немногие, которые будут в алтаре,
заметили, что к
государственным актам приобщено что-то неизвестное и чтобы от этого остались, в случае кончины государя, некоторые догадки и побуждение вспомнить о ковчеге и обратиться к вопросу: нет ли в нем чего на этот случай?
С изумлением и восторгом следила Лелька за искусной, тонкой работой, которая началась. Это была чудеснейшая, ничем не заменимая организация, — партийная рядом с
государственной. Государство могло только предписывать и приказывать снаружи. Оно
наметило пятилетку, дало определенные задания. Партия же тысячами щупалец вбуравливалась отовсюду в самую толщу рабочей массы, будила ее, шевелила, раззадоривала и поднимала на исполнение задач, которые ставило перед классом государство.
Архиепископ Филарет, к которому генерал-губернатор приехал после беседы с Гагариным и привез письмо Милорадовича,
заметил, что это частное извещение не может, в деле такой
государственной важности, быть принято за официальное.