Неточные совпадения
И постепенно в усыпленье
И чувств и дум впадает он,
А перед ним воображенье
Свой пестрый мечет фараон.
То видит он: на талом снеге,
Как будто спящий на ночлеге,
Недвижим
юноша лежит,
И слышит
голос: что ж? убит.
То видит он врагов забвенных,
Клеветников и трусов злых,
И рой изменниц молодых,
И круг товарищей презренных,
То сельский дом — и у окна
Сидит она… и всё она!..
Он переживал волнение, новое для него. За окном бесшумно кипела густая, белая муть, в мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор, после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось, стало уютнее, красивее, теплей. Стройная женщина с суховатым, гордым лицом явилась пред
юношей неиспытанно близкой. Она говорила с ним, как с равным, подкупающе дружески, а
голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Ее воображению открыта теперь самая поэтическая сфера жизни: ей должны сниться
юноши с черными кудрями, стройные, высокие, с задумчивой, затаенной силой, с отвагой на лице, с гордой улыбкой, с этой искрой в глазах, которая тонет и трепещет во взгляде и так легко добирается до сердца, с мягким и свежим
голосом, который звучит как металлическая струна.
— Легкомысленны словеса твои, отче! — возвысил
голос и отец Паисий, — посту и подвижничеству твоему удивляюсь, но легкомысленны словеса твои, якобы изрек
юноша в миру, непостоянный и младоумный. Изыди же, отче, повелеваю тебе, — прогремел в заключение отец Паисий.
Раздастся
голос благородный,
И
юношам в заветный дар
Он принесет и дух свободный,
И мысли свет, и сердца жар…
Наступил урок химии. Игнатович явился несколько взволнованный; лицо его было серьезно, глаза чаще потуплялись, и
голос срывался. Видно было, что он старается овладеть положением и не вполне уверен, что это ему удастся. Сквозь серьезность учителя проглядывала обида
юноши, урок шел среди тягостного напряжения.
Лаврецкий действительно не походил на жертву рока. От его краснощекого, чисто русского лица, с большим белым лбом, немного толстым носом и широкими правильными губами, так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на славу, и белокурые волосы вились на его голове, как у
юноши. В одних только его глазах, голубых, навыкате, и несколько неподвижных, замечалась не то задумчивость, не то усталость, и
голос его звучал как-то слишком ровно.
Райнеру видится его дед, стоящий у столба над выкопанной могилой. «Смотри, там Рютли», — говорит он ребенку, заслоняя с одной стороны его детские глаза. «Я не люблю много слов. Пусть Вильгельм будет похож сам на себя», — звучит ему отцовский
голос. «Что я сделаю, чтоб походить самому на себя? — спрашивает сонный
юноша. — Они сделали уже все, что им нужно было сделать для этих гор».
Открытие всех этих тайн не только не уменьшило для нашего
юноши очарования, но, кажется, еще усилило его; и пока он осматривал все это с трепетом в сердце — что вот-вот его выведут, — вдруг раздался сзади его знакомый
голос...
Юноша, должно быть, побаивался своего дяденьки, потому что, чем ближе они стали подъезжать к жилищу, тем беспокойнее он становился, и когда, наконец, въехали в самую усадьбу (которая, как успел заметить Вихров, была даже каменная), он, не дав еще хорошенько кучеру остановить лошадей и несмотря на свои слабые ноги, проворно выскочил из тарантаса и побежал в дом, а потом через несколько времени снова появился на крыльце и каким-то довольным и успокоительным
голосом сказал Вихрову...
Будь на месте Павла более опытный наблюдатель, он сейчас бы почувствовал в
голосе ее что-то неопределенное, но
юноша мой только и услыхал, что у Мари ничего нет в Москве особенного: мысль об этом постоянно его немножко грызла.
Голос у него вздрагивал, и это сразу ободрило
юношу. Давид снова сделал два шага к Голиафу.
— Тогда еще у меня таксы-то этой не было! — сказал он, но на этот раз так благодушно, что не укоризна слышалась в его
голосе, а скорее благодарное воспоминание о шалостях, свойственных
юношам, получившим образование в высших учебных заведениях.
Вызывают Ивана Петрова. Выходит
юноша, дурно, грязно одетый, испуганный, с дрожащими мускулами лица и блестящими бегающими глазами и прерывающимся
голосом, шепотом почти говорит: «я… по закону… я, как христианин… я не могу…».
…В монастыре появилась новая клирошанка, — высокая, тонкая, как берёзка, она напоминала своим покорным взглядом Палагу, — глаза её однажды остановились на лице
юноши и сразу поработили его. Рот её — маленький и яркий — тоже напоминал Палагу, а когда она высоким светлым
голосом пела: «Господи помилуй…» — Матвею казалось, что это она для него просит милости, он вспоминал мать свою, которая, жалеючи всех людей, ушла в глухие леса молиться за них и, может быть, умерла уже, истощённая молитвой.
Голос был молодой и приятный, но его обладательница имела уже блеклый вид в той мере, в какой он нравится совсем неопытным
юношам. На мой немой вопрос она объяснила...
— О
юноша, который пренебрег радостями земли и предался сладкому труду, — раздался в окне знакомый
голос.
— А кто это сказал — тот дурак, — заметил возмужалым
голосом некто Калатузов, молодой
юноша лет восемнадцати, которого нежные родители бог весть для чего продержали до этого возраста дома и потом привезли для того, чтобы посадить рядом с нами во второй класс.
Юрий едва мог скрывать свое негодование: кровь кипела в его жилах, он менялся беспрестанно в лице; правая рука его невольно искала рукоятку сабли, а левая, крепко прижатая к груди, казалось, хотела удержать сердце, готовое вырваться наружу. Когда очередь дошла до него, глаза благородного
юноши заблистали необыкновенным огнем; он окинул беглым взором всех пирующих и сказал твердым
голосом...
Кто опишет горестные чувства Милославского, когда он вступил во внутренность храма, где в первый раз прелестная и невинная Анастасия, как ангел небесный, представилась его обвороженному взору? Ах, все прошедшее оживилось в его воображении: он видел ее пред собою, он слышал ее
голос… Несчастный
юноша не устоял против сего жестокого испытания: он забыл всю покорность воле всевышнего, неизъяснимая тоска, безумное отчаяние овладели его душою.
Равнодушный
голос женщины и её тяжёлая, неподвижная фигура не позволяли чувству Ильи развиться и внушить
юноше храбрость, необходимую для выражения его желания. Матица как бы отталкивала его всё дальше, он замечал это и раздражался против неё…
Такие отношения установились у них быстро; в две-три встречи Медынская вполне овладела
юношей и начала медленно пытать его. Ей, должно быть, нравилась власть над здоровым, сильным парнем, нравилось будить и укрощать в нем зверя только
голосом и взглядом, и она наслаждалась игрой с ним, уверенная в силе своей власти. Он уходил от нее полубольной от возбуждения, унося обиду на нее и злобу на себя. А через два дня снова являлся для пытки.
Якова Тарасовича повело всего, он с презрением посмотрел в лицо
юноши и каким-то слабым
голосом спросил его...
— Я вас перестреляю — идите прочь! — сухо и громко раздалось на площадке, но Мельников перешагнул через Якова, схватил белокурого
юношу поперек тела, бросил его на мостовую и диким
голосом исступлённо закричал...
Что-то грозное пробежало по лицам, закраснелось в буйном пламени костра, взметнулось к небу в вечно восходящем потоке искр. Крепче сжали оружие холодные руки
юноши, и вспомнилось на мгновение, как ночью раскрывал он сорочку, обнажал молодую грудь под выстрелы. — Да, да! — закричала душа, в смерти утверждая жизнь. Но ахнул Петруша высоким
голосом, и смирился мощный бас Колесникова, и смирился гнев, и чистая жалоба, великая печаль вновь раскрыла даль и ширь.
В словах жены он слышал, что она боится сына, как раньше боялась керосиновых ламп, а недавно начала бояться затейливого кофейника, подарка Ольги: ей казалось, что кофейник взорвётся. Нечто близкое смешному страху матери пред сыном ощущал пред ним и сам отец. Непонятен был
юноша, все трое они непонятны. Что забавное находили они в дворнике Тихоне? Вечерами они сидели с ним у ворот, и Артамонов старший слышал увещевающий
голос мужика...
— Слушай, Дыркин, — заговорил
юноша металлическим
голосом, — ты написал Пузыреву, что будто бы я учредил в эмеритурной кассе свою единоличную диктатуру и попер эмеритурные майские деньги? Ты? Отвечай, паршивая сволочь.
Сотни мужчин, от древних старцев, клавших на ночь свои зубы в стакан с водой, до мальчишек, у которых в
голосе бас мешается с дискантом, штатские, военные, люди плешивые и обросшие, как обезьяны, с ног до головы шерстью, взволнованные и бессильные, морфинисты, не скрывавшие перед ней своего порока, красавцы, калеки, развратники, от которых ее иногда тошнило,
юноши, плакавшие от тоски первого падения, — все они обнимали ее с бесстыдными словами, с долгими поцелуями, дышали ей в лицо, стонали от пароксизма собачьей страсти, которая — она уже заранее знала — сию минуту сменится у них нескрываемым, непреодолимым отвращением.
Шаги приблизились; в ночной темноте прозвучали беззаботные молодые
голоса. Двое
юношей беспечно разговаривали о театре, об игре Ермоловой и Живокини и громко смеялись, повторяя некоторые места из комедии. Вскоре разговор стал тише, и, наконец, фигуры скрылись на дороге к академии.
Колесница остановилась на Великой площади… Граждане обнимали воинов, слезы текли из глаз их. Марфа подала руку Михаилу с видом сердечного дружелюбия; он не мог идти: чиновники взнесли его на железные ступени Вадимова места. Посадница открыла тело убитого Мирослава… На бледном лице его изображалось вечное спокойствие смерти… «Счастливый
юноша!» — произнесла она тихим
голосом и спешила внимать Храброму Михаилу. Ксения обливала слезами хладные уста своего друга, но сказала матери: «Будь покойна: я дочь твоя!»
Все заговорили сразу.
Юноша в пиджаке находил, что хора не выйдет — мало
голосов; гармонист согласился с ним и, очевидно, желая показаться сведущим, употреблял разные специальные термины.
Удалившись несколько от города,
юноша остановился, долго слушал исчезающий, раздробленный
голос города и величественный, единый
голос моря [Le Seigneur Mele eternellement dans un fatal hymen Le chant de la nature au cri du genre humain. V. Hugo. (Господь вечно сливает в роковом супружестве песнь природы с криком рода человеческого. В. Гюго франц.)]… Потом, как будто укрепленный этой симфониею, остановил свой влажный взор на едва виднеющейся Александрии.
Появляется стройный
юноша в платье Арлекина. На нем серебристыми
голосами поют бубенцы.
Один за другим бросались
юноши в бездонные объятия Мафальды. И отходили в изнеможении один за другим, а прекрасная Мафальда лежала на мягком ложе из плащей всех цветов, от ярко-красного до самого черного, и обнимала, и целовала, и стонала от беспредельной страсти, от не утоляемой ничем жажды поцелуев. И свирельным
голосом, и далече окрест был слышен
голос ее, взывающий так...
Этот молящийся женский
голос, эти религиозно-торжественные звуки, этот напев, полный фанатизма и чего-то трагического, и наконец, самый смысл этих исступленных многоскорбных слов — все это глубоко проникало в душу
юноши и произвело на него потрясающее действие.
И эта ночь, и это пение совсем околдовали нашего
юношу, и он был в каком-то восторге. Так бы и слушал без конца чудный
голос.
И этот взгляд, и
голос, тихий и приветливый, и улыбка, и какая-то чарующая простота и скромность, которыми, казалось, дышала вся его фигура, — все это, столь не похожее на то, что
юноша видел в двух командирах, с которыми плавал два лета, произвело на него обаятельное впечатление, и он восторженно решил, что капитан «прелесть».
Но что это? Иоле слышит чей-то резкий
голос, окликающий его в темноте. Неужели третий часовой, которого он не приметил прежде? Или это проснулся кто-то из орудийной прислуги? Не все ли равно, кто! Опасность налицо и нечего о ней рассуждать дольше! Отвечать опасно. Иоле отлично понимает это… С быстротой, свойственной ему, он бросается к борту… Секунда, одна секунда задержки только и, быстро сбросив с ног неприятельские сапоги,
юноша турманом летит в темную пучину реки…
Игорь колебался недолго. Недолго боролись два чувства в душе отважного, стойкого
юноши. Долг чести с личным чувством беззаветной привязанности к своему другу Милице —
голос долга заглушил другой
голос. И снова едва слышно он произнес...
Голос Иоле, действительно, похож теперь на
голос умирающего. В нем дрожат искренние ноты тревоги… Должно быть, эта тревога более всего остального и убеждает неприятельского матроса в искренности
юноши.
— Живо наше дите, слава Тебе, Господи, живо! — трепетным
голосом говорил Онуфриев, кидаясь к Игорю и обнимая не менее его взволнованного
юношу.
Что-то было такое в его молящем
голосе и взволнованном лице, что капитан, немного подумав, уступил
юноше.
— Кто тут? — послышался
голос Павла Павловича Любавина, и через минуту небольшая, плотная фигура офицера выросла перед
юношей в темноте.
Сама того не сознавая, она говорит это вслух дрожащим, срывающимся
голосом. И слезы, одна за другой, капают y неё из глаз, катятся по щекам и смачивают прижатые к лицу пальцы. Юноша-знаменосец передает свое знамя одному из своих спутников и, подойдя к девушке, спрашивает теплым, полным участия
голосом...
Эта мысль не давала теперь покоя
юноше. Лежа в углу на ворохе соломы и прислушиваясь к тому, что происходило за стеной избушки, он ломал голову, как найти способ помочь делу. Но делать было нечего, никакого выхода он придумать не мог. Неожиданно раздались шаги нескольких человек, входивших на крыльцо его «тюрьмы», зазвенели шпоры и сдержанный гул
голосов загудел на дворе и под дверью, в сенях.
Голос больного
юноши зазвучал непривычными ему сильными нотами. Глаза горели решительностью. Он смело взял Тасю из рук дяди и бережно передал ее госпоже Раевой.
Николай Неклюдов и тогда уже смотрел кандидатом в пансионеры Петропавловской крепости, куда и попал позднее. В нем температура его"разрывных"взглядов и стремлений сказывалась всегда и в приподнятом тоне его высокого певучего
голоса, и в выражении красивых, темных глаз.
Юноша этот легко увлекал толпу товарищей и отличался смелостью вожака и даже трибуна.
Юноша неестественно-поющим
голосом читал стихи. Гибкие, певучие звуки баюкали внимание, трудно было понять, о чем речь.
Он хорошо говорит, этот
юноша. И
голос его звучит так убежденно, заразительно, и веско каждое его слово. Видно, что сам он вполне твердо убежден в том, что говорит.
— Я не буду, — комически детским
голосом пропищал
юноша.