Неточные совпадения
— Принимаете ли горчицу? — внятно
спросил он, стараясь по возможности устранить из
голоса угрожающие ноты.
— Так выпотроши же дичь, — сказал он дрожащим
голосом Филиппу, стараясь не смотреть на Васеньку, — и наложи крапивы. А мне
спроси хоть молока.
Слушая эти
голоса, Левин насупившись сидел на кресле в спальне жены и упорно молчал на ее вопросы о том, что с ним; но когда наконец она сама, робко улыбаясь,
спросила: «Уж не что ли нибудь не понравилось тебе с Весловским?» его прорвало, и он высказал всё; то, что он высказывал, оскорбляло его и потому еще больше его раздражало.
Кити с гордостью смотрела на своего друга. Она восхищалась и ее искусством, и ее
голосом, и ее лицом, но более всего восхищалась ее манерой, тем, что Варенька, очевидно, ничего не думала о своем пении и была совершенно равнодушна к похвалам; она как будто
спрашивала только: нужно ли еще петь или довольно?
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и
голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не
спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
Сейчас же, еще за ухой, Гагину подали шампанского, и он велел наливать в четыре стакана. Левин не отказался от предлагаемого вина и
спросил другую бутылку. Он проголодался и ел и пил с большим удовольствием и еще с большим удовольствием принимал участие в веселых и простых разговорах собеседников. Гагин, понизив
голос, рассказывал новый петербургский анекдот, и анекдот, хотя неприличный и глупый, был так смешон, что Левин расхохотался так громко, что на него оглянулись соседи.
— Ты с нею танцуешь мазурку? —
спросил он торжественным
голосом. — Она мне призналась…
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался
голос одной из горничных бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что ночь не спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и
спросил, встала ли бабушка.
Когда линейка тронулась, maman, указывая на «охотничью лошадь»,
спросила дрожащим
голосом у кучера...
Во время путешествия он заметно успокоился; но по мере приближения к дому лицо его все более и более принимало печальное выражение, и когда, выходя из коляски, он
спросил у выбежавшего, запыхавшегося Фоки: «Где Наталья Николаевна?» —
голос его был нетверд и в глазах были слезы.
«Не зайдете, милый барин?» —
спросила одна из женщин довольно звонким и не совсем еще осипшим
голосом. Она была молода и даже не отвратительна — одна из всей группы.
— Так… кто же… убил?.. —
спросил он, не выдержав, задыхающимся
голосом. Порфирий Петрович даже отшатнулся на спинку стула, точно уж так неожиданно и он был изумлен вопросом.
— Разве вы не читали? —
спросила она, глянув на него через стол, исподлобья.
Голос ее становился все суровее и суровее.
— Дети где? —
спросила она слабым
голосом. — Ты привела их, Поля? О глупые!.. Ну чего вы побежали… Ох!
— Кто тут? — тревожно
спросил женский
голос.
— Да что вы… приходите
спрашивать… и молчите… да что же это такое? —
Голос Раскольникова прерывался, и слова как-то не хотели ясно выговариваться.
Свидригайлов пристально смотрел в глаза Раскольникову и вдруг, помолчав и понизив
голос,
спросил...
Княжна молча встала с кресла и первая вышла из гостиной. Все отправились вслед за ней в столовую. Казачок в ливрее с шумом отодвинул от стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустилась княжна; Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом. Старуха положила себе меду в чашку (она находила, что пить чай с сахаром и грешно и дорого, хотя сама не тратила копейки ни на что) и вдруг
спросила хриплым
голосом...
— Как вы почивали, тетушка? —
спросила Одинцова, возвысив
голос.
Лошади конников сбились в кучу и, однообразно взмахивая головами, начали подпрыгивать, всадники тоже однообразно замахали нагайками, раскачиваясь взад и вперед, движения их были тяжелы и механичны, как движения заводных игрушек; пронзительный
голос неистово
спрашивал...
— Что — умер? —
спросил Туробоев, ему ответил
голос Макарова...
Говорил Тагильский медленно, утомленно воркующим
голосом. Самгин пытался понять: зачем он рассказывает это? И вдруг прервал рассказ,
спросив...
Чтоб не думать, он пошел к Варавке,
спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой о постройке нового театра, писал и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни
голосов, ни шороха шагов.
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх лицом на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы рук в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых волос, подняв к потолку расколотую, медную бородку, не глядя на учеников, он
спрашивал и рассказывал тихим
голосом, внятными словами, но Дронов находил, что учитель говорит «из-под печки».
— Сурово, но справедливо, — согласился Самгин и, вспомнив мстительный
голос сестры Софьи,
спросил: кто она?
— Книжками интересуешься? —
спросила Марина, и
голос ее звучал явно насмешливо: — Любопытные? Все — на одну тему, — о нищих духом, о тех, чей «румянец воли побледнел под гнетом размышления», — как сказано у Шекспира. Супруг мой особенно любил Бульвера и «Скучную историю».
А вместе с официантом, который принес кофе, явился и бесцеремонно сел к столу рыжеватый и, задумчиво рассматривая ногти свои,
спросил скучным
голосом...
Понизив
голос, Николай
спросил...
Поздно вечером пришел Дмитрий, отсыревший, усталый; потирая горло, он
спросил осипшим
голосом...
Подошел солидный, тепло одетый, гладко причесанный и чрезвычайно, до блеска вымытый, даже полинявший человек с бесцветным и как будто стертым лицом, раздувая ноздри маленького носа, лениво двигая сизыми губами, он
спросил мягким
голосом...
Покуда Спивак играл, Иноков не курил, но лишь только музыкант, оторвав усталые руки от клавиатуры, прятал кисти их под мышки себе, Иноков закуривал дешевую папиросу и
спрашивал глуховатым, бескрасочным
голосом...
Придя домой, Самгин лег. Побаливала голова, ни о чем не думалось, и не было никаких желаний, кроме одного: скорее бы погас этот душный, глупый день, стерлись нелепые впечатления, которыми он наградил. Одолевала тяжелая дремота, но не спалось, в висках стучали молоточки, в памяти слуха тяжело сгустились все
голоса дня: бабий шепоток и вздохи, командующие крики, пугливый вой, надсмертные причитания. Горбатенькая девочка возмущенно
спрашивала...
Громкий
голос Варвары собирал вокруг нее праздничных людей; человек с тросточкой, в соломенной шляпе, толкая Самгина, заглядывал в лицо девушки,
спрашивая...
Публика на панелях приостановилась, чей-то
голос удивленно и смешно
спросил...
— У вас нет целкового? —
спросил кисленький
голос Дронова.
— А — зачем? —
спросил Гапон. — Там — интеллигенты! Я знаю, что такое Вольно-экономическое общество, — интеллигенты! — продолжал он, повышая
голос. — Я — с рабочими!
Он видел, что «общественное движение» возрастает; люди как будто готовились к парадному смотру, ждали, что скоро чей-то зычный
голос позовет их на Красную площадь к монументу бронзовых героев Минина, Пожарского, позовет и с Лобного места грозно
спросит всех о символе веры. Все горячее спорили, все чаще ставился вопрос...
— А что они будут делать там? — сердито
спросил молодой
голос.
Самгин встал, догадываясь, что этот хлыщеватый парень, играющий в революцию, вероятно, попросит его о какой-нибудь услуге, а он не сумеет отказаться. Нахмурясь, поправив очки, Самгин вышел в столовую, Гогин, одетый во фланелевый костюм, в белых ботинках, шагал по комнате, не улыбаясь, против обыкновения, он пожал руку Самгина и, продолжая ходить,
спросил скучным
голосом...
— Здравствуй, — сказала мать глухим
голосом и, глядя на гроб, который осторожно вытаскивали из багажного вагона,
спросила: — Где он?
Новый пассажир, высоко подняв седые кустистые брови, посмотрел несколько секунд на заику и
спросил странно звонким
голосом, подчеркивая о...
— Женщины тоже пойдут? —
спросил Самгин Туробоева. Неприятно высоким и скрипучим
голосом ответил извозчик...
— Обыск, — ответил тихий
голос и тоже
спросил: — Вы — Варвара Антропова?
Заниматься Томилин стал нетерпеливо, в тихом
голосе его звучало раздражение; иногда, закрыв скучные глаза, он долго молчал и вдруг
спрашивал издалека...
Почти около дома его обогнал человек в черном пальто с металлическими пуговицами, в фуражке чиновника, надвинутой на глаза, — обогнал, оглянулся и, остановясь,
спросил голосом Кутузова...
В лицо Самгина смотрели, голубовато улыбаясь, круглые, холодненькие глазки, брезгливо шевелилась толстая нижняя губа, обнажая желтый блеск золотых клыков, пухлые пальцы правой руки играли платиновой цепочкой на животе, указательный палец левой беззвучно тыкался в стол. Во всем поведении этого человека, в словах его, в гибкой игре
голоса было что-то обидно несерьезное. Самгин сухо
спросил...
— Каким образом? —
спросил Самгин, невольно подвигаясь к нему и даже понизив
голос.
Он слышал, что Варвара встала с дивана, был уверен, что она отошла к столу, и, ожидая, когда она позовет обедать, продолжал говорить до поры, пока Анфимьевна не
спросила веселым
голосом...
— Кто это придумал? —
спросил строгий бас, ему не ответили, и через минуту он, покрыв разрозненные
голоса, театрально возмутился: — Превратить Кремль в скотопригонный двор…
— Это — что еще? — заспанным
голосом, капризно и сердито
спросила Варвара, встряхивая газету, как салфетку, на которой оказались какие-то крошки.