Неточные совпадения
Мужик стоял на валике,
Притопывал лаптишками
И, помолчав минуточку,
Прибавил громким
голосом,
Любуясь на веселую,
Ревущую толпу:
— Эй! царство ты мужицкое,
Бесшапочное, пьяное,
Шуми — вольней шуми...
Под берегом раскинуты
Шатры; старухи, лошади
С порожними телегами
Да дети видны тут.
А дальше, где кончается
Отава подкошенная,
Народу тьма! Там белые
Рубахи баб, да пестрые
Рубахи
мужиков,
Да
голоса, да звяканье
Проворных кос. «Бог на́ помочь!»
— Спасибо, молодцы!
Пир кончился, расходится
Народ. Уснув, осталися
Под ивой наши странники,
И тут же спал Ионушка
Да несколько упившихся
Не в меру
мужиков.
Качаясь, Савва с Гришею
Вели домой родителя
И пели; в чистом воздухе
Над Волгой, как набатные,
Согласные и сильные
Гремели
голоса...
«Поют они без
голосу,
А слушать — дрожь по волосу!» —
Сказал другой
мужик.
«Ой батюшки, есть хочется!» —
Сказал упалым
голосомОдин
мужик; из пещура
Достал краюху — ест.
Корова с колокольчиком,
Что с вечера отбилася
От стада, чуть послышала
Людские
голоса —
Пришла к костру, уставила
Глаза на
мужиков,
Шальных речей послушала
И начала, сердечная,
Мычать, мычать, мычать!
Машкин Верх скосили, доделали последние ряды, надели кафтаны и весело пошли к дому. Левин сел на лошадь и, с сожалением простившись с
мужиками, поехал домой. С горы он оглянулся; их не видно было в поднимавшемся из низу тумане; были слышны только веселые грубые
голоса, хохот и звук сталкивающихся кос.
Заревела на выгонах облезшая, только местами еще неперелинявшая скотина, заиграли кривоногие ягнята вокруг теряющих волну блеющих матерей, побежали быстроногие ребята по просыхающим с отпечатками босых ног тропинкам, затрещали на пруду веселые
голоса баб с холстами, и застучали по дворам топоры
мужиков, налаживающих сохи и бороны.
Правда, часто, разговаривая с
мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что
мужики слушают при этом только пение его
голоса и знают твердо, что, что бы он ни говорил, они не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда говорил с самым умным из
мужиков, Резуновым, и заметил ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность, что если будет кто обманут, то уж никак не он, Резунов.
Пред ним, в загибе реки за болотцем, весело треща звонкими
голосами, двигалась пестрая вереница баб, и из растрясенного сена быстро вытягивались по светлозеленой отаве серые извилистые валы. Следом за бабами шли
мужики с вилами, и из валов выростали широкие, высокие, пухлые копны. Слева по убранному уже лугу гремели телеги, и одна за другою, подаваемые огромными навилинами, исчезали копны, и на место их навивались нависающие на зады лошадей тяжелые воза душистого сена.
«Полегче! легче!» — слышится
голос, телега спускается с кручи: внизу плотина широкая и широкий ясный пруд, сияющий, как медное дно, перед солнцем; деревня, избы рассыпались на косогоре; как звезда, блестит в стороне крест сельской церкви; болтовня
мужиков и невыносимый аппетит в желудке…
Павел Петрович недолго присутствовал при беседе брата с управляющим, высоким и худым человеком с сладким чахоточным
голосом и плутовскими глазами, который на все замечания Николая Петровича отвечал: «Помилуйте-с, известное дело-с» — и старался представить
мужиков пьяницами и ворами.
— Какое о недоимке, братец ты мой! — отвечал первый
мужик, и в
голосе его уже не было следа патриархальной певучести, а, напротив, слышалась какая-то небрежная суровость, — так, болтал кое-что; язык почесать захотелось. Известно, барин; разве он что понимает?
Туробоев отошел в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал
мужика, широкоплечего, в пышной шапке сивых волос, в красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты синими штанами. В одной руке он держал нож, в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на господ снизу вверх светлыми глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное,
голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
Мужики повернулись к Самгину затылками, — он зашел за угол конторы, сел там на скамью и подумал, что
мужики тоже нереальны, неуловимы: вчера показались актерами, а сегодня — совершенно не похожи на людей, которые способны жечь усадьбы, портить скот. Только солдат, видимо, очень озлоблен. Вообще это — чужие люди, и с ними очень неловко, тяжело. За углом раздался сиплый
голос Безбедова...
Клим посмотрел на Кутузова с недоумением: неужели этот
мужик, нарядившийся студентом, — марксист? Красивый
голос Кутузова не гармонировал с читающим тоном, которым он произносил скучные слова и цифры. Дмитрий помешал Климу слушать...
Самгин, не ответив, смотрел, как двое
мужиков ведут под руки какого-то бородатого, в длинной, ниже колен, холщовой рубахе; бородатый, упираясь руками в землю, вырывался и что-то говорил, как видно было по движению его бороды, но
голос его заглушался торжествующим визгом человека в красной рубахе, подскакивая, он тыкал кулаком в шею бородатого и орал...
На высоких нотах
голос Ловцова срывался, всхрапывал. Стоял этот
мужик «фертом», сунув ладони рук за опояску, за шаль, отведя локти в сторону. Волосы на лице его неприглядно шевелились, точно росли, пристальный взгляд раздражал Самгина.
Но
мужики пошли и сажен за пятьдесят до места стали окликать чудовище разными
голосами: ответа не было; они остановились; потом опять двинулись.
«Меланхолихой» звали какую-то бабу в городской слободе, которая простыми средствами лечила «людей» и снимала недуги как рукой. Бывало, после ее леченья, иного скоробит на весь век в три погибели, или другой перестанет говорить своим
голосом, а только кряхтит потом всю жизнь; кто-нибудь воротится от нее без глаз или без челюсти — а все же боль проходила, и
мужик или баба работали опять.
Нехлюдов рано выехал из дома. По переулку еще ехал деревенский
мужик и странным
голосом кричал...
Наверху всё затихло, и сторожиха досказала свою историю, как она испужалась в волостном, когда там в сарае
мужика секли, как у ней вся внутренность отскочила. Хорошавка же рассказала, как Щеглова плетьми драли, а он и
голоса не дал. Потом Федосья убрала чай, и Кораблева и сторожиха взялись за шитье, а Маслова села, обняв коленки, на нары, тоскуя от скуки. Она собралась лечь заснуть, как надзирательница кликнула ее в контору к посетителю.
Мужики сказали, что переговорят с обществом и дадут ответ и, распрощавшись, ушли в возбужденном состоянии. По дороге долго слышался их громкий удаляющийся говор. И до позднего вечера гудели их
голоса и доносились по реке от деревни.
— Что вам надобно? о чем вы просите? — спросил он строгим
голосом и несколько в нос. (
Мужики взглянули друг на друга и словечка не промолвили, только прищурились, словно от солнца, да поскорей дышать стали.)
Старик вытянул свою темно-бурую, сморщенную шею, криво разинул посиневшие губы, сиплым
голосом произнес: «Заступись, государь!» — и снова стукнул лбом в землю. Молодой
мужик тоже поклонился. Аркадий Павлыч с достоинством посмотрел на их затылки, закинул голову и расставил немного ноги.
— Бог тебя простит, Максим Андреич, — глухо заговорили
мужики в один
голос и шапки сняли, — прости ты нас.
Чертопханов гикнул, вытянул лошадь нагайкой по шее, помчался прямо на толпу — и, ворвавшись в нее, начал той же самой нагайкой без разбору лупить
мужиков направо и налево, приговаривая прерывистым
голосом...
— То ись, значит, я… — заговорил
мужик сиповатым
голосом и с запинкой, встряхивая свои жидкие волосы и перебирая пальцами околыш шапки, которую держал в руках. — Я, значит…
Бедный
мужик смутился и уже собрался было встать да уйти поскорей, как вдруг раздался медный
голос Дикого-Барина...
— Дома Хорь? — раздался за дверью знакомый
голос, и Калиныч вошел в избу с пучком полевой земляники в руках, которую нарвал он для своего друга, Хоря. Старик радушно его приветствовал. Я с изумлением поглядел на Калиныча: признаюсь, я не ожидал таких «нежностей» от
мужика.
— Бей, бей, — подхватил
мужик свирепым
голосом, — бей, на, на, бей… (Девочка торопливо вскочила с полу и уставилась на него.) Бей! бей!
— Фома Кузьмич, — заговорил вдруг
мужик голосом глухим и разбитым, — а, Фома Кузьмич.
— Так вот я, батюшка, к тебе и пришел, — говорит
мужик не своим
голосом.
На другое утро я стоял на балконе часов в семь, послышались какие-то
голоса, больше и больше, нестройные крики, и вслед за тем показались
мужики, бежавшие стремглав.
Анфим только сейчас узнал
голос Михея Зотыча. Да, это был он, цел и невредим. Другой
мужик лежал ничком в кошевке и жалобно стонал.
Декорация первого акта. Нет ни занавесей на окнах, ни картин, осталось немного мебели, которая сложена в один угол, точно для продажи. Чувствуется пустота. Около выходной двери и в глубине сцены сложены чемоданы, дорожные узлы и т. п. Налево дверь открыта, оттуда слышны
голоса Вари и Ани. Лопахин стоит, ждет. Я ш а держит поднос со стаканчиками, налитыми шампанским. В передней Епиходов увязывает ящик. За сценой в глубине гул. Это пришли прощаться
мужики.
Голос Гаева: «Спасибо, братцы, спасибо вам».
— Эх, курочки-и! — закричал, засвистел
мужик, трогая лошадей вожжами, наполнив тишину весельем; лошади дружно рванули в поле, я поглядел вслед им, прикрыл ворота, но, когда вошел в пустую кухню, рядом в комнате раздался сильный
голос матери, ее отчетливые слова...
Пошатываясь, старики побрели прямо к стойке; они не заметили, что кабак быстро опустел, точно весь народ вымели. Только в дверях нерешительно шушукались чьи-то
голоса. У стойки на скамье сидел плечистый
мужик в одной красной рубахе и тихо разговаривал о чем-то с целовальничихой. Другой в чекмене и синих пестрядинных шароварах пил водку, поглядывая на сердитое лицо целовальничихина сына Илюшки, который косился на
мужика в красной рубахе.
— Погибель, а не житье в этой самой орде, — рассказывала Домнушка мужу и Макару. — Старики-то, слышь, укрепились, а молодяжник да бабы взбунтовались… В
голос, сказывают, ревели. Самое гиблое место эта орда, особливо для баб, — ну, бабы наши подняли бунт. Как огляделись, так и зачали донимать
мужиков…
Мужики их бить, а бабы все свое толмят, ну, и достигли-таки
мужиков.
— Уходите все отсюда скорей! — проговорил он негромко
мужикам, но
голос его, вероятно, был так страшен, что те, толкая даже друг друга, стали поспешно выходить из избы.
Мужики некоторое время молчали, — и только один или двое из них произнесли неполным
голосом...
— Веней! — крикнул
мужик не своим
голосом, делая всем корпусом движение в нашу сторону.
«Что же это я? Ведь и меня схватят!»
Мужик что-то сказал Рыбину, тот тряхнул головой и вздрагивающим
голосом, но четко и бодро заговорил...
Какая-то женщина принесла ведро воды и стала, охая и причитая, обмывать лицо Рыбина. Ее тонкий, жалобный
голос путался в словах Михаила и мешал матери понимать их. Подошла толпа
мужиков со становым впереди, кто-то громко кричал...
— Не надо! — раздался в толпе сильный
голос — мать поняла, что это говорил
мужик с голубыми глазами. — Не допускай, ребята! Уведут туда — забьют до смерти. Да на нас же потом скажут, — мы, дескать, убили! Не допускай!
Голос ее лился ровно, слова она находила легко и быстро низала их, как разноцветный бисер, на крепкую нить своего желания очистить сердце от крови и грязи этого дня. Она видела, что
мужики точно вросли там, где застала их речь ее, не шевелятся, смотрят в лицо ей серьезно, слышала прерывистое дыхание женщины, сидевшей рядом с ней, и все это увеличивало силу ее веры в то, что она говорила и обещала людям…
Сидя в бричке, мать думала, что этот
мужик начнет работать осторожно, бесшумно, точно крот, и неустанно. И всегда будет звучать около него недовольный
голос жены, будет сверкать жгучий блеск ее зеленых глаз и не умрет в ней, пока жива она, мстительная, волчья тоска матери о погибших детях.
Тишина и сумрак становились гуще,
голоса людей звучали мягче. Софья и мать наблюдали за
мужиками — все они двигались медленно, тяжело, с какой-то странной осторожностью, и тоже следили за женщинами.
— Не хочу, спасибо, милая! — ответила мать.
Мужик подошел к матери и быстрым, надорванным
голосом заговорил...
По деревенским обычаям, обоим супругам была отведена общая спальня, в которую войдя после ужина, они хоть и затворились, но комнатная прислуга кузьмищевская, долго еще продолжавшая ходить мимо этой комнаты, очень хорошо слышала, что супруги бранились, или, точнее сказать, Миропа Дмитриевна принялась ругать мужа на все корки и при этом, к удивлению молодых горничных, произнесла такие слова, что хоть бы в пору и
мужику, а Аггей Никитич на ее брань мычал только или произносил глухим
голосом...