Неточные совпадения
У столбика дорожного
Знакомый
голос слышится,
Подходят наши странники
И видят: Веретенников
(Что башмачки козловые
Вавиле подарил)
Беседует с крестьянами.
Крестьяне открываются
Миляге по душе:
Похвалит Павел песенку —
Пять раз споют, записывай!
Понравится пословица —
Пословицу пиши!
Позаписав достаточно,
Сказал им Веретенников:
«Умны крестьяне
русские,
Одно нехорошо,
Что пьют до одурения,
Во рвы, в канавы валятся —
Обидно поглядеть...
«Я —
русский мужичок!» —
Горланил диким
голосомИ, кокнув в лоб посудою,
Пил залпом полуштоф!
Заметив и сам, что находился не в надежном состоянии, он стал наконец отпрашиваться домой, но таким ленивым и вялым
голосом, как будто бы, по
русскому выражению, натаскивал клещами на лошадь хомут.
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим
голосом, — крикнул душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов,
русский человек?
— А-а-а! Слыхом не слыхать, видом не видать, а
русский дух… как это там в сказке… забыл! М-мае п-па-чтенье! — вскричал вдруг знакомый
голос.
Голоса плыли мимо окна камеры Клима, ласково гладя теплую тишину весенней ночи, щедро насыщая ее
русской печалью, любимой и прославленной за то, что она смягчает сердце.
«
Русский. Я его где-то видел», — отметил Самгин и стал наклонять голову каждый раз, когда этот человек оглядывался. Но в антракте человек встал рядом с ним и заговорил глухим, сиповатым
голосом...
В его крепко слаженных фразах совершенно отсутствовали любимые
русскими лишние слова, не было ничего цветистого, никакого щегольства, и было что-то как бы старческое, что не шло к его звонкому
голосу и твердому взгляду бархатных глаз.
— Одно из основных качеств
русской интеллигенции — она всегда опаздывает думать. После того как рабочие Франции в 30-х и 70-х годах показали силу классового пролетарского самосознания, у нас все еще говорили и писали о том, как здоров труд крестьянина и как притупляет рост разума фабричный труд, — говорил Кутузов, а за дверью весело звучал
голос Елены...
— Представьте себе, — слышал Клим
голос, пьяный от возбуждения, — представьте, что из сотни миллионов мозгов и сердец
русских десять, ну, пять! — будут работать со всей мощью энергии, в них заключенной?
Чтоб сложиться такому характеру, может быть, нужны были и такие смешанные элементы, из каких сложился Штольц. Деятели издавна отливались у нас в пять, шесть стереотипных форм, лениво, вполглаза глядя вокруг, прикладывали руку к общественной машине и с дремотой двигали ее по обычной колее, ставя ногу в оставленный предшественником след. Но вот глаза очнулись от дремоты, послышались бойкие, широкие шаги, живые
голоса… Сколько Штольцев должно явиться под
русскими именами!
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел за стол писать, как вдруг слышу
голос отца Аввакума, который, чистейшим
русским языком, кричит: «Нет ли здесь воды, нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе
русских никого не было, я стал вслушиваться внимательнее.
— Идите и объявите, — прошептал я ему.
Голосу во мне не хватило, но прошептал я твердо. Взял я тут со стола Евангелие,
русский перевод, и показал ему от Иоанна, глава XII, стих 24...
Естественно, что наше появление вызвало среди китайцев тревогу. Хозяин фанзы волновался больше всех. Он тайком послал куда-то рабочих. Спустя некоторое время в фанзу пришел еще один китаец. На вид ему было 35 лет. Он был среднего роста, коренастого сложения и с типично выраженными монгольскими чертами лица. Наш новый знакомый был одет заметно лучше других. Держал он себя очень развязно и имел
голос крикливый. Он обратился к нам на
русском языке и стал расспрашивать, кто мы такие и куда идем.
Повар был поражен, как громом; погрустил, переменился в лице, стал седеть и…
русский человек — принялся попивать. Дела свои повел он спустя рукава, Английский клуб ему отказал. Он нанялся у княгини Трубецкой; княгиня преследовала его мелким скряжничеством. Обиженный раз ею через меру, Алексей, любивший выражаться красноречиво, сказал ей с своим важным видом, своим
голосом в нос...
Но оно и не прошло так: на минуту все, даже сонные и забитые, отпрянули, испугавшись зловещего
голоса. Все были изумлены, большинство оскорблено, человек десять громко и горячо рукоплескали автору. Толки в гостиных предупредили меры правительства, накликали их. Немецкого происхождения
русский патриот Вигель (известный не с лицевой стороны по эпиграмме Пушкина) пустил дело в ход.
Радомирецкий… Добродушный старик, плохо выбритый, с птичьим горбатым носом, вечно кричащий. Средними нотами своего
голоса он, кажется, никогда не пользовался, и все же его совсем не боялись. Преподавал он в высших классах год от году упраздняемую латынь, а в низших —
русскую и славянскую грамматику. Казалось, что у этого человека половина внимания утратилась, и он не замечал уже многого, происходящего на его глазах… Точно у него, как у щедринского прокурора, одно око было дреманое.
Лаврецкий действительно не походил на жертву рока. От его краснощекого, чисто
русского лица, с большим белым лбом, немного толстым носом и широкими правильными губами, так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на славу, и белокурые волосы вились на его голове, как у юноши. В одних только его глазах, голубых, навыкате, и несколько неподвижных, замечалась не то задумчивость, не то усталость, и
голос его звучал как-то слишком ровно.
Но овладевшее им чувство робости скоро исчезло: в генерале врожденное всем
русским добродушие еще усугублялось тою особенного рода приветливостью, которая свойственна всем немного замаранным людям; генеральша как-то скоро стушевалась; что же касается до Варвары Павловны, то она так была спокойна и самоуверенно-ласкова, что всякий в ее присутствии тотчас чувствовал себя как бы дома; притом от всего ее пленительного тела, от улыбавшихся глаз, от невинно-покатых плечей и бледно-розовых рук, от легкой и в то же время как бы усталой походки, от самого звука ее
голоса, замедленного, сладкого, — веяло неуловимой, как тонкий запах, вкрадчивой прелестью, мягкой, пока еще стыдливой, негой, чем-то таким, что словами передать трудно, но что трогало и возбуждало, — и уже, конечно, возбуждало не робость.
Уйдя с Ульрихом Райнером после ужина в его комнату, он еще убедительнее и жарче говорил с ним о других сторонах
русской жизни, далеко забрасывал за уши свою буйную гриву, дрожащим, нервным
голосом, с искрящимися глазами развивал старику свои молодые думы и жаркие упования.
Без паспорта и без гроша денег в кармане иерусалимский дворянин явился в древней
русской столице и потерялся в ней, среди изобилия всего съестного, среди дребезги, трескотни, шума карет и сиплого
голоса голодного разврата.
— За Оничку страшно мне, — отвечала маркиза
голосом, в котором слышна была наша простоволосая
русская мать, питательница, безучастная ко всякой политике.
Выйдут на берег покатый
К
русской великой реке —
Свищет кулик вороватый,
Тысячи лап на песке;
Барку ведут бечевою,
Чу, бурлаков
голоса!
Ровная гладь за рекою —
Нивы, покосы, леса.
Легкой прохладою дует
С медленных, дремлющих вод…
Дедушка землю целует,
Плачет — и тихо поет…
«Дедушка! что ты роняешь
Крупные слезы, как град?..»
— Вырастешь, Саша, узнаешь!
Ты не печалься — я рад…
У нас нет, например, единичных хороших
голосов, но зато у нас хор
русской оперы, я думаю, первый в мире.
— Или теперь это письмо господина Белинского ходит по рукам, — продолжал капитан тем же нервным
голосом, — это, по-моему, возмутительная вещь: он пишет-с, что католическое духовенство было когда-то и чем-то, а наше никогда и ничем, и что Петр Великий понял, что единственное спасение для
русских — это перестать быть
русскими. Как хотите, господа, этими словами он ударил по лицу всех нас и всю нашу историю.
— Мы должны высоко держать знамя
русских интересов! — патетически восклицал Перекрестов своим гнусавым
голосом.
Русская пресса слишком ценит интересы
русского горного дела, чтобы не поднять своего
голоса в их защиту.
Мне нравился молодой задор
русских газет, которые в один
голос предвещали конец административному произволу и громко призывали на печать кары суда.
— Послужил — и будет! — говорил неизвестный
голос, — и заметь, я ни о чем никогда не просил, ничего не, ждал… кроме спасиба! Простого,
русского спасиба… кажется, немного! И вот… Но нет, довольно, довольно, довольно!
— Больше за
голос и держу ваше сиятельство; немец по фамилии, а люблю
русские песни, — проговорил он.
Дамы похвалили его
голос и музыку, но более восхищались мягкостью и звучностью
русского языка и потребовали перевода текста.
Санина заставили объяснить, кто он родом, и откуда, и как его зовут; когда он сказал, что он
русский, обе дамы немного удивились и даже ахнули — и тут же, в один
голос, объявили, что он отлично выговаривает по-немецки; но что если ему удобнее выражаться по-французски, то он может употреблять и этот язык, — так как они обе хорошо его понимают и выражаются на нем.
— Будем надеяться, — воскликнул Дöнгоф, — что наша бывшая франкфуртская красавица еще жива и не покинула Нью-Йорка! Кстати, — прибавил он, понизив
голос, — а что та
русская дама, что, помните, гостила тогда в Висбадене — госпожа фон Бо… фон Бозолоф — еще жива?
На другой день, не успел я еще встать, в номер вошли два приятеля-душановца и испуганным
голосом советовали мне уехать, намекая, что Милану выгодно обвинить в участии в покушении кого-нибудь из
русских.
— Дослушайте, пожалуйста, и дайте договорить, а там уж и делайте ваши замечания, — произнес он досадливым
голосом и продолжал прежнюю свою речь: — иначе и не разумел, но… (и Марфин при этом поднял свой указательный палец) все-таки желательно, чтоб в России не было ни масонов, ни энциклопедистов, а были бы только истинно-русские люди, истинно-православные, любили бы свое отечество и оставались бы верноподданными.
— Да здравствует
русский Гарибальди! — крикнули в один
голос весьегонские интеллигенты.
— И что от него осталось? Чем разрешилось облако блеска, славы и власти, которое окружало его? — Несколькими десятками анекдотов в «
Русской старине», из коих в одном главную роль играет севрюжина! Вон там был сожжен знаменитый фейерверк, вот тут с этой террасы глядела на празднество залитая в золото толпа царедворцев, а вдали неслыханные массы
голосов и инструментов гремели «Коль славен» под гром пушек! Где все это?
Вслед за тем Гоголь попотчевал графа лакомством другого сорта: он продекламировал с свойственным ему искусством великорусскую песню, выражая
голосом и мимикою патриархальную величавость
русского характера, которою исполнена эта песня: «Пантелей государь ходит по двору, Кузьмич гуляет по широкому» и т. д.
Но когда мы с причтом, окончив служение, проходили мимо бакалейной лавки братьев Лялиных, то один из поляков вышел со стаканом вина на крыльцо и, подражая
голосом дьякону, возгласил: „Много ли это!“ Я понял, что это посмеяние над многолетием, и так и описал, и сего не срамлюсь и за доносчика себя не почитаю, ибо я
русский и деликатность с таковыми людьми должен считать за неуместное.
Когда деспот от власти отрекался,
Желая Русь как жертву усыпить,
Чтобы потом верней ее сгубить,
Свободы
голос вдруг раздался,
И Русь на громкий братский зов
Могла б воспрянуть из оков.
Тогда, как тать ночной, боящийся рассвета,
Позорно ты бежал от друга и поэта,
Взывавшего: грехи жидов,
Отступничество униатов,
Вес прегрешения сарматов
Принять я на душу готов,
Лишь только б
русскому народу
Мог возвратить его свободу!
Ура!
Разбудил его веселый
голос Хан-Магомы, возвращавшегося с Батою из своего посольства. Хан-Магома тотчас же подсел к Хаджи-Мурату и стал рассказывать, как солдаты встретили их и проводили к самому князю, как он говорил с самим князем, как князь радовался и обещал утром встретить их там, где
русские будут рубить лес, за Мичиком, на Шалинской поляне. Бата перебивал речь своего сотоварища, вставляя свои подробности.
— И вдруг — эти неожиданные, страшные ваши записки! Читали вы их, а я слышала какой-то упрекающий
голос, как будто из дали глубокой, из прошлого, некто говорит: ты куда ушла, куда? Ты французский язык знаешь, а —
русский? Ты любишь романы читать и чтобы красиво написано было, а вот тебе — роман о мёртвом мыле! Ты всемирную историю читывала, а историю души города Окурова — знаешь?
Голос имела чудесный, страстно любила песни, качели, хороводы и всякие игрища, и когда ничего этого не было, то целый день играла в куклы, непременно сопровождая свои игры всякого рода
русскими песнями, которых и тогда знала бесчисленное множество.
В прекрасный зимний день ему вздумалось прокатиться в санях по Невскому; за Аничковым мостом его нагнали большие сани тройкой, поравнялись с ним, хотели обогнать, — вы знаете сердце
русского: поручик закричал кучеру: «Пошел!» — «Пошел!» — закричал львиным
голосом высокий, статный мужчина, закутанный в медвежью шубу и сидевший в других санях.
Кроткий и вместе величественный вид старца, его блестящие умом и исполненные добросердечия взоры, приятный, благозвучный
голос, а более всего известные всем
русским благочестие и пламенная любовь к отечеству — все возбуждало в душе Юрия чувство глубочайшего почтения к сему бессмертному сподвижнику добродетельного Дионисия. Помолчав несколько времени, Милославский сказал робким
голосом...
Сильный в крепости и крепкий во бранех…» — народ пал ниц, зарыдал, и все мольбы слились в одну общую, единственную молитву: «Да спасет господь царство
Русское!» По окончании молебствия Феодосий, осенив животворящим крестом и окропив святой водою усердно молящийся народ, произнес вдохновенным
голосом: «С нами бог!
Вот тогда-то полюбуйтесь этими лугами, полюбуйтесь в праздник, когда по всему их протяжению несется один общий говор тысячи
голосов и одна общая песня: точно весь
русский люд собрался сюда на какое-то семейное празднество!
Прищурив глаза, обесцвеченные болезнью и печальные,
русский слабым
голосом прочитал надпись на открытке и хорошо улыбнулся старику, а тот сказал ему...
Нельзя не сознаться, что дело Островского гораздо плодотворнее: он захватил такие общие стремления и потребности, которыми проникнуто все
русское общество, которых
голос слышится во всех явлениях нашей жизни, которых удовлетворение составляет необходимое условие нашего дальнейшего развития.
И вдруг сбоку
голос:"А наше отечественное,
русское… стало быть, презираете?"Оглядываюсь, вижу: стоит"мерзавец".