Неточные совпадения
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет!
О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги:
говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки
лошадей, а ведь, с другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?
Левин смотрел перед собой и видел стадо, потом увидал свою тележку, запряженную Вороным, и кучера, который, подъехав к стаду,
поговорил что-то с пастухом; потом он уже вблизи от себя услыхал звук колес и фырканье сытой
лошади; но он так был поглощен своими мыслями, что он и не подумал
о том, зачем едет к нему кучер.
Он слышал, как его
лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление
о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом
говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание
лошадей и каркание бекаса.
Она не слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и думала
о том, правда ли то, что Вронский не убился.
О нем ли
говорили, что он цел, а
лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и ничего не отвечала, потому что не слыхала того, что он
говорил. Алексей Александрович начал
говорить смело, но, когда он ясно понял то,
о чем он
говорит, страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло на него.
Нынче скачки, его
лошади скачут, он едет. Очень рада. Но ты подумай обо мне, представь себе мое положение… Да что
говорить про это! — Она улыбнулась. — Так
о чем же он
говорил с тобой?
Пока седлали
лошадь, Левин опять подозвал вертевшегося на виду приказчика, чтобы помириться с ним, и стал
говорить ему
о предстоящих весенних работах и хозяйственных планах.
—
О, милая!
О! —
говорил Вронский, подходя к
лошади и уговаривая ее.
— Ты
говоришь о хорошенькой женщине, как об английской
лошади, — сказал Грушницкий с негодованием.
— Маменька, — сказал он твердо и настойчиво, — это Софья Семеновна Мармеладова, дочь того самого несчастного господина Мармеладова, которого вчера в моих глазах раздавили
лошади и
о котором я уже вам
говорил…
«Да уехал вперед похлопотать
о лошадях, —
говорят нам, — на нарочного не понадеялся».
Еще в тропиках, когда мелькало в уме предположение
о возможности возвратиться домой через Сибирь, бывшие в Сибири спутники
говорили, что в Аяне надо бросить все вещи и взять только самое необходимое; а здесь теперь
говорят, что бросать ничего не надобно, что можно увязать на вьючных
лошадей все, что ни захочешь, даже книги.
Он принадлежал к числу
лошадей,
о которых
говорят охотники, что «они секут и рубят, и в полон берут», то есть на ходу вывертывают и выкидывают передними ногами направо и налево, а вперед мало подвигаются.
На разъездах, переправах и в других тому подобных местах люди Вячеслава Илларионыча не шумят и не кричат; напротив, раздвигая народ или вызывая карету,
говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте генералу Хвалынскому пройти», или: «Генерала Хвалынского экипаж…» Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно старинной; на лакеях ливрея довольно потертая (
о том, что она серая с красными выпушками, кажется, едва ли нужно упомянуть);
лошади тоже довольно пожили и послужили на своем веку, но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний не имеет и не считает даже званию своему приличным пускать пыль в глаза.
Вечером я сидел с Дерсу у костра и беседовал с ним
о дальнейшем маршруте по реке Лефу. Гольд
говорил, что далее пойдут обширные болота и бездорожье, и советовал плыть на лодке, а
лошадей и часть команды оставить в Ляличах. Совет его был вполне благоразумный. Я последовал ему и только изменил местопребывание команды.
3 часа мы шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун,
о которой
говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной точки на небе и палило вовсю.
Лошади шли, тяжело дыша и понурив головы. В воздухе стояла такая жара, что далее в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц; только одни насекомые носились в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
— Ну, положим! Эти женщины врут, как зеленые
лошади. Поди-ка
поговори с ней
о ее первом падении. Такого наплетет.
Только Манька Большая, или иначе Манька Крокодил, Зоя и Генриетта — тридцатилетние, значит уже старые по ямскому счету, проститутки, все видевшие, ко всему притерпевшиеся, равнодушные в своем деле, как белые жирные цирковые
лошади, оставались невозмутимо спокойными. Манька Крокодил даже часто
говорила о самой себе...
Так что однажды, когда два дурака, из породы умеренных либералов (то есть два такие дурака,
о которых даже пословица
говорит: «Два дурака съедутся — инно
лошади одуреют»), при мне вели между собой одушевленный обмен мыслей
о том, следует ли или не следует принять за благоприятный признак для судебной реформы то обстоятельство, что тайный советник Проказников не получил к празднику никакой награды, то один из них, видя, что и я горю нетерпением посодействовать разрешению этого вопроса, просто-напросто сказал мне: «Mon cher! ты можешь только запутать, помешать, но не разрешить!» И я не только не обиделся этим, но простодушно ответил: «Да, я могу только запутать, а не разрешить!» — и скромно удалился, оставив дураков переливать из пустого в порожнее на всей их воле…
Он всегда
говорил таким ломаным, вычурным тоном, подражая, как он сам думал, гвардейской золотой молодежи. Он был
о себе высокого мнения, считая себя знатоком
лошадей и женщин, прекрасным танцором и притом изящным, великосветским, но, несмотря на свои двадцать четыре года, уже пожившим и разочарованным человеком. Поэтому он всегда держал плечи картинно поднятыми кверху, скверно французил, ходил расслабленной походкой и, когда
говорил, делал усталые, небрежные жесты.
Он одевается и идет в конюшню, где стоит его
лошадь. Думает он об овсе, сене,
о погоде… Про сына, когда один, думать он не может…
Поговорить с кем-нибудь
о нем можно, но самому думать и рисовать себе его образ невыносимо жутко…
— Потому что я уже хотел один раз подавать просьбу, как меня княжеский управитель Глич крапивой выпорол, что я ходил об заклад для исправника
лошадь красть, но весь народ мне отсоветовал: «Не подавай,
говорят, Данилка, станут
о тебе повальный обыск писать, мы все скажем, что тебя давно бы надо в Сибирь сослать». Да-с, и я сам себя даже достаточно чувствую, что мне за честь свою вступаться не пристало.
Говоря о колдовстве, она понижала голос до жуткого шёпота, её круглые розовые щёки и полная, налитая жиром шея бледнели, глаза почти закрывались, в словах шелестело что-то безнадёжное и покорное. Она рассказывала, как ведуны вырезывают человечий след и наговорами на нём сушат кровь человека, как пускают по ветру килы [Кила — грыжа — Ред.] и лихорадки на людей, загоняют под копыта
лошадей гвозди, сделанные из гробовой доски, а ночью в стойло приходит мертвец, хозяин гроба, и мучает
лошадь, ломая ей ноги.
Замолчал, опустив голову. А Кожемякин думал: отчего это люди чаще вспоминают и рассказывают
о том, как их любили коты, птицы, собаки,
лошади, а про людскую любовь молчат? Или стесняются
говорить?
Подробно рассказав
о лошади, подобной тигру, или ещё
о каком-нибудь чуде, он стряхивал с колен облупки картофеля, оглядывался и
говорил...
«И вот они собрались, чтобы придумать казнь, достойную преступления… Хотели разорвать его
лошадьми — и это казалось мало им; думали пустить в него всем по стреле, но отвергли и это; предлагали сжечь его, но дым костра не позволил бы видеть его мучений; предлагали много — и не находили ничего настолько хорошего, чтобы понравилось всем. А его мать стояла перед ними на коленях и молчала, не находя ни слез, ни слов, чтобы умолять
о пощаде. Долго
говорили они, и вот один мудрец сказал, подумав долго...
О ведьмах не
говорят уже и в самом Киеве; злые духи остались в одних операх, а романтические разбойники, по милости классических капитан-исправников, вовсе перевелись на святой Руси; и бедный путешественник, мечтавший насладиться всеми ужасами ночного нападения, приехав домой, со вздохом разряжает свои пистолеты и разве иногда может похвастаться мужественным своим нападением на станционного смотрителя, который, бог знает почему, не давал ему до самой полуночи
лошадей, или победою над упрямым извозчиком, у которого, верно, было что-нибудь на уме, потому что он ехал шагом по тяжелой песчаной дороге и, подъезжая к одному оврагу, насвистывал песню.
Но тотчас же порядок мыслей у нее обрывался, и она
говорила о новой квартире, об обоях,
лошадях,
о путешествии в Швейцарию и Италию. Орлов же был утомлен поездкой по ресторанам и магазинам и продолжал испытывать то смущение перед самим собой, какое я заметил у него утром. Он улыбался, но больше из вежливости, чем от удовольствия, и когда она
говорила о чем-нибудь серьезно, то он иронически соглашался: «
О да!»
— Ого, господин дуелист! вы трусите? Постойте, я вас отучу храбриться некстати. Куда, сударь, куда? — продолжал Рославлев, схватив за повод
лошадь Блесткина. — Я не отпущу вас, пока не заставлю согласиться со мною, что одни ничтожные фанфароны
говорят о дуелях в военное время.
Это был славный шестерик бурой и караковой масти, такой породы
лошадей,
о какой давно и слуху нет в Оренбургской губернии; но лет двадцать помнили ее и
говорили о ней.
Комната невелика, тесно заставлена мебелью, и все вещи точно вросли в неё, но каждая жила отдельно и что-то
говорила о себе, так же, как три очень яркие картины на стенах; на картине против Петра белая, сказочная
лошадь гордо изогнула шею; грива её невероятно длинна, почти до земли.
Не будем
говорить о механическом исполнении всякого рода движений, входящих в привычку у человека, одаренного словом и разумом. В какой области, кроме кавалерии, находим мы в животных такую привычку понимания команды по одному звуку, хотя бы команда относилась не прямо к тому, кто ее понял. Старую
лошадь в манеже нужно удерживать от исполнения команды по одному ее предварительному возглашению, не дождавшись исполнительного: марш!
Я нагло обвел их всех осоловелыми глазами. Но они точно уж меня позабыли совсем. У них было шумно, крикливо, весело.
Говорил все Зверков. Я начал прислушиваться. Зверков рассказывал
о какой-то пышной даме, которую он довел-таки, наконец, до признанья (разумеется, лгал, как
лошадь), и что в этом деле особенно помогал ему его интимный друг, какой-то князек, гусар Коля, у которого три тысячи душ.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не
о чем
говорить, пересказывая вечный анекдот
о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у
лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Потом подошла сзади стройная, длиннотелая гнедая кобыла-метиска с жидкой темной гривой. Она была прекрасно выработана по той же американской системе, как и Изумруд. Короткая холеная шерсть так и блестела на ней, переливаясь от движения мускулов под кожей. Пока наездники
о чем-то
говорили, обе
лошади шли некоторое время рядом. Изумруд обнюхал кобылу и хотел было заиграть на ходу, но англичанин не позволил, и он подчинился.
— И ради бы купили, не из чего, Егор Михалыч. Две
лошади в лето ободрали. Женил племянника. Видно, судьба наша такая за то, что честно живем. Ему хорошо
говорить. (Он вспомнил
о Резуне.)
О Никандре — не
говорили, он был человек чужой, не нашей мастерской, но много рассказывалось
о быстром беге, силе и выносливости пожарных
лошадей.
Знаете, он не
говорит о себе сам, но тётя Лучицкая, — она ведь одного полка с ним, — рассказывала, что под Горным Дубняком у его
лошади разбили пулей ноздрю и она понесла его прямо на турок.
Полина. Да, да!.. Вы представьте: в четверг я еду в деревню, вдруг — свистят! Даже мне свистят, а? Не
говоря о неприличии — это может испугать
лошадей!
Надо ли
говорить о том, как усердно, безукоризненно, почти вдохновенно работала в этот вечер вся труппа? Все цирковые существа: женщины и мужчины,
лошади и собаки, униформа и конюхи, клоуны и музыканты — точно старались перещеголять один другого. И надо сказать: после этого представления дела Момино так же внезапно, как они раньше падали, теперь быстро пошли на улучшение.
Говорили о закусках и разных удивительных блюдах с видом заслуженных гастрономов. Потом об охоте,
о замечательных собаках,
о легендарных
лошадях,
о протодьяконах,
о певицах,
о театре и, наконец,
о Говорили о закусках и разных удивительных блюдах с видом заслуженных гастрономов. Потом об охоте,
о замечательных собаках,
о легендарных
лошадях,
о протодьяконах,
о певицах,
о театре и, наконец,
о современной литературе.
Послушайте, как он
говорит о погоде,
о лошади,
о сенокосе.
Старшой был у меня на обыске, мы вместе ночевали, и ночью я с ним немножко
поговорил о том,
о сём. Он и ещё один рослый солдат, Ряднов, шагающий рядом со мной, спокойнее других, остальные трое, видимо, давно болеют тоской и злостью. Они все худые, костлявые и навсегда усталые, словно крестьянские
лошади, у них однообразно стёртые лица и тупые, безнадёжные глаза.
Она стояла возле всадника, который торопливо
говорил ей с
лошади, и, к моему удивлению, я узнал в нем Н-го, того молодого человека, который уехал от нас еще вчера поутру и
о котором так хлопотал m-r M*.
Хвалынцев расплатился с извозчиком и спешно отправился пешком по набережной. Квартальный надзиратель и несколько полицейских пропустили его беспрепятственно. Он уже с трудом пробирался между рядами солдат, с одной стороны, и массою публики — с другой, как вдруг дорога ему была загорожена крупом строевой
лошади. На седле красовался какой-то генерал и, жестикулируя,
говорил о чем-то толпе и солдатам. Хвалынцев приостановился.
И скоту Кислова порой доставалось: то барана, то теленка украдут,
о курах да утках нечего и
говорить,
лошадей даже с конюшни сводили, и все оставалось без взысканья и наказанья.
И, вскочив на
лошадь, Тереза помчалась к опушке леса. В ее глазах светилась решимость. Когда она въехала в калитку, ведущую к длинной аллее,
о которой мы
говорили в первой главе нашего рассказа, она услышала за собой шаги. Она оглянулась. За ее
лошадью бежал какой-то незнакомый молодой человек с хлыстом в руке.
— А разве не
о нем я
говорил? Разве история этого куска мыла не есть история вашего человека, которого можно бить, жечь, рубить, бросать под ноги
лошадей, отдавать собакам, разрывать на части, не вызывая в нем ни ярости, ни разрушающего гнева? Но кольните его чем-то — и его взрыв будет ужасен… как вам это известно, мой милый Вандергуд!
Говорили не
о клубнике, не
о лошадях… нет!
Я похолодела… Они
говорили о моей
лошади,
о моем Шалом!.. Абрек обещал выкрасть Шалого и продать его душманам!..
О лошадях он всегда заботился, и за эту черту Чурилин «уважал» его,
говаривал: «скоты милует», помня слова Священного писания.