Неточные совпадения
— Он нам замечательно рассказывал, прямо —
лекции читал о том, сколько сорных трав зря сосет землю, сколько дешевого дерева, ольхи, ветлы, осины, растет бесполезно для нас. Это,
говорит, все паразиты, и надобно их истребить с корнем. Дескать, там, где растет репей, конский щавель, крапива, там подсолнухи и всякая овощь может расти, а
на месте дерева, которое даже для топлива — плохо, надо сажать поделочное, ценное — дуб, липу, клен. Произрастание,
говорит, паразитов неразумно допускать, неэкономично.
В углу комнаты — за столом — сидят двое: известный профессор с фамилией, похожей
на греческую, —
лекции его Самгин слушал, но трудную фамилию вспомнить не мог; рядом с ним длинный, сухолицый человек с баками, похожий
на англичанина, из тех, какими изображают англичан карикатуристы. Держась одной рукой за стол, а другой за пуговицу пиджака, стоит небольшой растрепанный человечек и, покашливая, жидким голосом
говорит...
На этой же
лекции решив, что записывание всего, что будет
говорить всякий профессор, не нужно и даже было бы глупо, я держался этого правила до конца курса.
Когда я вошел в музей профессора, Изборского окружала кучка студентов. Изборский был высок, и его глаза то и дело сверкали над головами молодежи. Рядом с ним стоял Крестовоздвиженский, и они о чем-то спорили. Студент нападал. Профессор защищался. Студенты, по крайней мере те, кто вмешивался изредка в спор, были
на стороне Крестовоздвиженского. Я не сразу вслушался, что
говорил Крестовоздвиженский, и стал рассматривать таблицы, в ожидании предстоявшей
лекции.
В строгом смысле человек с десять, разумеется в том числе и я, не стоили этого назначения по неимению достаточных знаний и по молодости; не
говорю уже о том, что никто не знал по-латыни и весьма немногие знали немецкий язык, а с будущей осени надобно было слушать некоторые
лекции на латинском и немецком языках.
Но никакие литературные успехи не могли унять душевного волнения, возраставшего по мере приближения весны, Святой недели и экзаменов. Не буду
говорить о корпоративном изучении разных предметов, как, например, статистики, причем мы, студенты, сойдясь у кого-либо
на квартире, ложились
на пол втроем или четвером вокруг разостланной громадной карты, по которой воочию следили за статистическими фигурами известных произведений страны, обозначенными в
лекциях Чивилева.
Об обычном возвращении в Москву
на григорьевский верх
говорить нечего, так как память не подсказывает в этот период ничего сколько-нибудь интересного. Во избежание нового бедствия с политическою экономией, я стал усердно посещать
лекции Чивилева и заниматься его предметом.
И по переходе в университет Введенский никогда не ходил
на лекции. Да и трудно себе представить, что мог бы он
на них почерпнуть. По-латыни Введенский писал и
говорил так же легко, как и по-русски, и хотя выговаривал новейшие языки до неузнаваемости, писал по-немецки, по-французски, по-английски и по-итальянски в совершенстве. Генеалогию и хронологию всемирной и русской истории помнил в изумительных подробностях. Вскоре он перешел в наш флигель…
Профессор перестанет читать
лекции, студент перестанет учиться, писатель бросит авторство, актер не покажется
на сцену, артист изломает резец и палитру,
говоря высоким слогом, если найдет возможность даром получить все, чего теперь добивается трудом.
Дома он действительно, как
говорила титулярная советница, вел самую однообразную жизнь, то есть обедал, занимался, а потом ложился
на кровать и думал, или, скорее, мечтал: мечтою его было сделаться со временем профессором; мечта эта явилась в нем после отлично выдержанного экзамена первого курса; живо представлял он себе часы первой
лекции, эту внимательную толпу слушателей, перед которыми он будет излагать строго обдуманные научные положения, общее удивление его учености, а там общественную, а за оной и мировую славу.
Белесова (с улыбкой мало скрытого неудовольствия). Очень вам благодарна. Я выслушала целую
лекцию о нравственности и обязанностях человека. Я узнала, что такое серьезные люди, что значит серьезный взгляд
на жизнь. Все, что вы
говорили, вероятно, очень умно, все это очень полезно знать; и если я, к сожалению, мало поняла и мало воспользуюсь, — это уж моя вина.
— И черт же вас возьми, какая силища! —
говорил он, тиская изо всех сил своими тонкими, цепкими пальцами попеременно то одно, то другое плечо Арбузова. — Это уж что-то даже не человеческое, а лошадиное, ей-богу.
На вашем теле хоть сейчас
лекцию по анатомии читай — и атласа никакого не нужно. Ну-ка, дружок, согните-ка руку в локте.
— А-а, Алексей Кузьмич! — приветливо протянула Марья Михайловна. — Вот легок
на помине. А мы только что
говорили о вашей
лекции. Все от нее положительно в восторге.
Но тогда даже профессор духовного красноречия
на богословском факультете Сорбонны, аббат Грэтри (я и к нему заглядывал
на лекции), тоже по-своему выказывал некоторое свободомыслие. И часто молодежь (даже и в Высшей педагогической школе, где он также преподавал) увлекалась им. Он
говорил очень искренно и горячо и подкупал этим свою аудиторию более многих лекторов Сорбонны, College de France и Ecole de droit.
Родился ли он драматургом — по преимуществу? Такой вопрос может показаться странным, но я его ставил еще в 70-х годах, в моем цикле
лекций"Островский и его сверстники", где и указывал впервые
на то, что создатель нашего бытового театра обладает скорее эпическим талантом. К сильному (как немцы
говорят,"драстическому") действию он был мало склонен. Поэтому большинство его пьес так полны разговоров, где много таланта в смысле яркой психики действующих лиц, но мало движения.
— Господа, —
говорит он громко, — из ста человек принято одиннадцать. Остальные не ответили требованиям конференции, да и вакансий нет. Принятые ученицы и ученики драматических курсов, список которых я вам сейчас прочту, благоволят являться
на лекции с понедельника в девять часов утра. Тогда им будут розданы правила для учащихся
на курсах и расписание
лекций. Вот их фамилии. Шесть женщин и пять мужчин…
И по научным
лекциям мы подвинулись вперед. Наши преподаватели довольны нами. Даже француз Гюи. Несмотря
на то, что наши «мальчики» умеют
говорить по-французски не более извозчиков российских, Гюи не ропщет и хвалит. Бесподобный выговор Ксении приводит его в восторг, а наша французская болтовня, Ольгина, Санина и моя, вознаграждают его за басни, написанные русскими буквами мною или Елочкою и разучиваемые нашей мужской молодежью с неподражаемым акцентом.
Он приходит каждый день с каким-нибудь новым предложением: прочитать такую-то повесть в журнале, поехать посмотреть
на то-то, послушать публичную
лекцию.
На все это я отвечаю:"Нет". А
говорить со Степой я просто не могу, не потому, чтобы он мне надоел, но ведь с ним задушевный разговор возможен только в одном роде: надо с ним куда-нибудь стремиться. А я теперь никуда не стремлюсь.