Неточные совпадения
— Клюква, — повторил Митрофанов, наклоняясь к нему через стол. — Вы, Клим Иванович, не верьте:
волка клюквой не накормишь, не ест! — зашептал он, часто мигая
глазами, и еще более налег на стол. — Не верьте — притворяются. Я знаю.
Человек открыл волосатый рот, посмотрел мутными
глазами на Макарова, на Клима и, махнув рукой, пошел дальше. Но через три шага,
волком обернувшись назад, сказал громко...
— На вас не угодишь. Да мало ли домов! Теперь у всех дни: у Савиновых по четвергам обедают, у Маклашиных — пятницы, у Вязниковых — воскресенья, у князя Тюменева — середы. У меня все дни заняты! — с сияющими
глазами заключил
Волков.
Где замечала явную ложь, софизмы, она боролась, проясняла себе туман, вооруженная своими наблюдениями, логикой и волей. Марк топал в ярости ногами, строил батареи из своих доктрин и авторитетов — и встречал недоступную стену. Он свирепел, скалил зубы, как «
волк», но проводником ее отповедей служили бархатные
глаза, каких он не видал никогда, и лба его касалась твердая, но нежная рука, и он, рыча про себя, ложился смиренно у ног ее, чуя победу и добычу впереди, хотя и далеко.
«
Волком» звала она тебя в
глаза «шутя», — стучал молот дальше, — теперь, не шутя, заочно, к хищничеству
волка — в памяти у ней останется ловкость лисы, злость на все лающей собаки, и не останется никакого следа — о человеке! Она вынесла из обрыва — одну казнь, одно неизлечимое терзание на всю жизнь: как могла она ослепнуть, не угадать тебя давно, увлечься, забыться!.. Торжествуй, она никогда не забудет тебя!»
Бродяга на мгновение остановился, смерил
глазами расстояние и тихою рысцой, как травленый
волк, побежал в сторону реки.
Поравнявшись с кабаком, они замолчали, точно ехали по зачумленному месту. Родион Потапыч несколько раз
волком посмотрел на кабацкую дверь и еще раз плюнул. Угнетенное настроение продолжалось на расстоянии целой улицы, пока кабацкий
глаз не скрылся из виду.
Вы видите бегущего по лесу
волка: пасть его открыта, язык высунут,
глаза мутны; он рвет землю когтями, бросается на своих собратов, грызет их…
Был слышен лязг вынимаемой шашки. Мать закрыла
глаза, ожидая крика. Но стало тише, люди ворчали, огрызались, как затравленные
волки. Потом молча, низко опустив головы, они двинулись вперед, наполняя улицу шорохом шагов.
Вижу, вся женщина в расстройстве и в исступлении ума: я ее взял за руки и держу, а сам вглядываюсь и дивлюсь, как страшно она переменилась и где вся ее красота делась? тела даже на ней как нет, а только одни
глаза среди темного лица как в ночи у
волка горят и еще будто против прежнего вдвое больше стали, да недро разнесло, потому что тягость ее тогда к концу приходила, а личико в кулачок сжало, и по щекам черные космы трепятся.
Ченцов в последнее время чрезвычайно пристрастился к ружейной охоте, на которую ходил один-одинешенек в сопровождении только своей лягавой собаки. Катрин несколько раз и со слезами на
глазах упрашивала его не делать этого, говоря, что она умирает со страху от мысли, что он по целым дням бродит в лесу, где может заблудиться или встретить медведя,
волка…
— Ничего нет особенного; малый еще не старый, видный из себя, рыжеватый,
глаза у него совсем желтые, как у
волка, но умный, должно быть, и бойкий, только манер благородных не имеет, как он там ни задает форсу и ни важничает.
Тяжелы были мне эти зимние вечера на
глазах хозяев, в маленькой, тесной комнате. Мертвая ночь за окном; изредка потрескивает мороз, люди сидят у стола и молчат, как мороженые рыбы. А то — вьюга шаркает по стеклам и по стене, гудит в трубах, стучит вьюшками; в детской плачут младенцы, — хочется сесть в темный угол и, съежившись, выть
волком.
Скажите им, что не будут наши тела лежать в могилах, а растаскают и оглодают наши кости жадные
волки и выклюют
глаза нам черные вороны».
Собака взглянула на него здоровым
глазом, показала ещё раз медный и, повернувшись спиной к нему, растянулась, зевнув с воем. На площадь из улицы, точно
волки из леса на поляну, гуськом вышли три мужика; лохматые, жалкие, они остановились на припёке, бессильно качая руками, тихо поговорили о чём-то и медленно, развинченной походкой, всё так же гуськом пошли к ограде, а из-под растрёпанных лаптей поднималась сухая горячая пыль. Где-то болезненно заплакал ребёнок, хлопнула калитка и злой голос глухо крикнул...
И вдобавок волк-то еще состарился: шерсть у него вылиняла,
глаз притупился, на ухо туг, нос заржавел, зубы съел, — ну, ему вдвойне приходится голодать супротив молодых
волков.
Они не отъехали полуверсты от болота, как у передовых казаков лошади шарахнулись и стали храпеть; через минуту из-за куста сверкнули как уголь блестящие
глаза, и вдруг меж деревьев вдоль опушки промчалась целая стая
волков.
— Эта встреча плохо отозвалась на судьбе Лукино, — его отец и дядя были должниками Грассо. Бедняга Лукино похудел, сжал зубы, и
глаза у него не те, что нравились девушкам. «Эх, — сказал он мне однажды, — плохо сделали мы с тобой. Слова ничего не стоят, когда говоришь их
волку!» Я подумал: «Лукино может убить». Было жалко парня и его добрую семью. А я — одинокий, бедный человек. Тогда только что померла моя мать.
Эге, говорю тебе, хитрый был пан! Хотел Романа напоить своею горелкой допьяна, а еще такой и горелки не бывало, чтобы Романа свалила. Пьет он из панских рук чарку, пьет и другую, и третью выпил, а у самого только
глаза, как у
волка, загораются, да усом черным поводит. Пан даже осердился.
Росту большого,
глаза черные, и душа у него темная из
глаз глядела, потому что всю жизнь этот человек в лесу один жил: медведь ему, люди говорили, все равно, что брат, а
волк — племянник.
— Молчал бы! — крикнул Ананий, сурово сверкая
глазами. — Тогда силы у человека больше было… по силе и грехи! Тогда люди — как дубы были… И суд им от господа будет по силам их… Тела их будут взвешены, и измерят ангелы кровь их… и увидят ангелы божии, что не превысит грех тяжестью своей веса крови и тела… понимаешь?
Волка не осудит господь, если
волк овцу пожрет… но если крыса мерзкая повинна в овце — крысу осудит он!
Чугунов. Близ города, среди белого дня! Есть чему удивляться!.. Нет… Тут не то что Тамерлана, а вот сейчас, перед нашими
глазами, и невесту вашу с приданым, и Михайла Борисыча с его имением
волки съели, да и мы с вашей тетенькой чуть живы остались! Вот это подиковинней будет.
— Молчи, а то еще услышат, и обоим достанется, — уговаривал Зайчик, выглядывая косым
глазом из дырочки в носке. — Ах, какой разбойник этот Петрушка!.. Всех колотит и сам же орет благим матом. Хорош гость, нечего сказать… А я едва убежал от
Волка, ах! Даже вспомнить страшно… А вон Уточка лежит кверху ножками. Убили бедную…
— Эй ты, косой
глаз, ты и
волка не боишься?
Совсем близко подошел
волк к разыгравшимся зайцам, слышит, как они над ним смеются, а всех больше — хвастун Заяц — косые
глаза, длинные уши, короткий хвост.
Радости эти несколько смял, нарушил чернобородый, с огромными, как сливы,
глазами, кочегар
Волков; он подскочил к Наталье, неумело повесив через левую руку тощенького, замлевшего от жары ребёнка, с болячками на синеватой коже, подскочил и начал истерически кричать...
Я наконец справился с тяжелой овчиной, выпростал руки, поднялся. Ни сзади, ни с боков не было черных зверей. Мело очень редко и прилично, и в редкой пелене мерцал очаровательнейший
глаз, который я бы узнал из тысячи, который узнаю и теперь, — мерцал фонарь моей больницы. Темное громоздилось сзади него. «Куда красивее дворца…» — помыслил я и вдруг в экстазе еще два раза выпустил пули из браунинга назад, туда, где пропали
волки.
Много раз езжал я с другими охотниками на охоту за
волками с живым поросенком, много раз караулил
волков на привадах, много раз подстерегал тех же
волков из-под гончих, стоя на самом лучшем лазу из острова, в котором находилась целая волчья выводка, — и ни одного
волка в
глаза не видал. Но вот что случилось со мной в молодости. Это было в 1811 году, 21 сентября.
Убито молчу пред ним, а он торжествует, горят его
глаза, как у
волка.
Серые, каменные, несокрушимо крепкие стены были украшены квадратами картин: одна изображала охоту на
волков, другая — генерала Лорис-Меликова с оторванным ухом, третья — Иерусалим, а четвертая — гологрудых девиц, у одной на широкой груди было четко написано печатными буквами: «Верочка Галанова, любима студентами, цена 3 коп.», у другой — выколоты
глаза. Эти нелепые, ничем не связанные пятна возбуждали тоску.
Вдруг встает пред
глазами темная яма пивной и, лишенные всякой внутренней связи, пестрые картинки на ее сырых стенах: охота на
волков, град Иерусалим, Верочка Галанова, «цена 3 коп.», Лорис-Меликов, лишенный уха.
Одному Кистеру не становилось гадко, когда Лучков заливался хохотом;
глаза доброго немца сверкали благородной радостью сочувствия, когда он читал Авдею любимые страницы из Шиллера, а бретёр сидел перед ним, понурив голову, как
волк…
— Верите вы? — как-то жалостливо проговорил рассказчик, поднимая на меня
глаза с выражением тоски, — и оборониться-то они нисколько не умели: со штыками этак, как от собак, отмахиваются, а мы на них, мы на них, как лютые
волки!..
Вижу, поднимается, как
волк угрюмый. Взглянула исподлобья на свечу и
глаза рукой заслоняет.
Исхудалый,
глаза точно у
волка.
— Разумеется.
Волки! — продолжал Александр Иванович с лукавой усмешкой. — Всё, будто не смысля, ему говорят: «Это, Василий Петрович, ты, должну, в правиле. Мы теперь как отца Петра увидим, тоже его об этом расспрошаем», а мне тут это все больше шутя сказывают и говорят: «Не в порядках, говорят, все он гуторит». И прямо в
глаза при нем его слова повторяют.
Я потом часто, почти ежедневно, видел этого человека. Его звали Сергеем. Когда не случалось никого из посетителей, он издали глядел на меня ласковыми, преданными, просящими
глазами. Но я не хотел портить ни себе, ни ему первого теплого впечатления, хотя — признаюсь — бывал иногда голоден, как
волк зимой.
— Разное бывает… — мягко и уклончиво возразил Талимон. — Лес у нас великий, в иньшее место никто не заглядает, даже лоси и
волки… Одному богу звесно, что там ночью робится… Старые полесовщики много чего бают, потому что они целый день в лесу да в лесу… все видят, все слышат… Да что ж? — обвел он нас
глазами.
Волк даже
глаза вытаращил от удивления и думает...
Что же касается до гуманных чувств, то есть до того, чтобы никому не мешать и ни у кого не отнимать ничего — так этот принцип мы даже у хищных животных видим;
волки не бросаются друг на друга, чтобы отнять добычу, а предпочитают ее добывать сами; шакалы и гиены ходят целыми стаями, и кровопролитные войны между ними весьма необычны [; вообще — ворон ворону
глаза не выклюнет] — [Но
волки овец таскают; значит, принцип нестеснения чужой деятельности у них слаб?
Опомнились косые — а перед ними и
волк, и волчиха зубами стучат, а
глаза у обоих в ночной темноте, словно фонари, так и светятся.
На высокой, гневно-пронзительной ноте замер голос Райко, и так долго сидели они и молчали. Потом Чистяков подошел ближе и увидел сухие и злобные, горящие, как у
волка,
глаза.
Райко являлся и мрачно бубнил, а
глаза его горели, словно у
волка, и были остры, как жало осы.
Алексей проснулся из забытья. Все время сидел он, опустя
глаза в землю и не слыша, что вокруг его говорится… Золото, только золото на уме у него… Услышав хозяйское слово и увидя Никифора, встал. «
Волк» повернул назад и, как ни в чем не бывало, с тяжелым вздохом уселся у печки, возле выхода в боковушку. И как же ругался он сам про себя.
И видели они, что возле Настиной могилки, понурив голову и роняя слезы, сидит дядя Никифор. То был уж не вечно пьяный, буйный, оборванный Микешка
Волк, но тихий, молчаливый горюн, каждый Божий день молившийся и плакавший над племянницыной могилой. Исхудал он, пожелтел, голову седина пробивать стала, но
глаза у него были не прежние мутные — умом, тоской, благодушьем светились. Когда вокруг могилы стали набираться званые и незваные поминальщики, тихо отошел он в сторонку.
Вдруг большая дверь быстро распахнулась. Ввалился пьяный
Волк, растерзанный, растрепанный, все лицо в синяках и рубцах с запекшейся кровью, губы разбиты,
глаза опухли, сам весь в грязи: по всем статьям кабацкий завсегдатель.
Вскоре пришел Алексей. В праздничном наряде таким молодцом он смотрел, что хоть сейчас картину писать с него. Усевшись на стуле у окна, близ хозяина,
глаз не сводил он с него и с Ивана Григорьича. Помня приказ Фленушки, только разок взглянул он на Настю, а после того не смотрел и в ту сторону, где сидела она. Следом за Алексеем в горницу
Волк вошел, в платье Патапа Максимыча. Помолясь по уставу перед иконами, поклонившись всем на обе стороны, пошел он к Аксинье Захаровне.
Красный татарин вошел, проговорил что-то, точно ругается, и стал; облокотился на притолку, кинжалом пошевеливает, как
волк исподлобья косится на Жилина. А черноватый, — быстрый, живой, так весь на пружинах и ходит, — подошел прямо к Жилину, сел на корточки, оскаливается, потрепал его по плечу, что-то начал часто-часто по-своему лопотать,
глазами подмигивает, языком прищелкивает, все приговаривает: «корошо урус! корошо урус!»
«Напрасно ты,
волк, в пыли ходишь,
глаза заболят».
Как только старый
волк увидал собак и народ, он подбежал к молодому, выхватил у него ягненка, перекинул себе на спину, и оба
волка побежали скорее и скрылись из
глаз.