Неточные совпадения
Все мнения оказались противными моему. Все чиновники говорили о ненадежности войск, о неверности удачи, об осторожности и тому подобном. Все полагали, что благоразумнее
оставаться под прикрытием пушек, за крепкой каменной стеною, нежели на открытом поле испытывать счастие оружия. Наконец
генерал, выслушав все мнения, вытряхнул пепел из трубки и произнес следующую речь...
— Ну, так и квит, — смеясь, сказал
генерал. — Что ему, то и ей. Его по болезни оставить можно, — продолжал он, — и, разумеется, будет сделано всё, что возможно, для облегчения его участи; но она, хотя бы вышла за него, не может
остаться здесь…
Года за полтора перед тем познакомились мы с В., это был своего рода лев в Москве. Он воспитывался в Париже, был богат, умен, образован, остер, вольнодум, сидел в Петропавловской крепости по делу 14 декабря и был в числе выпущенных; ссылки он не испытал, но слава
оставалась при нем. Он служил и имел большую силу у генерал-губернатора. Князь Голицын любил людей с свободным образом мыслей, особенно если они его хорошо выражали по-французски. В русском языке князь был не силен.
— Что делать с вашими? — спросил казацкий
генерал Иловайский, — здесь
оставаться невозможно, они здесь не вне ружейных выстрелов, и со дня на день можно ждать серьезного дела.
Матушка при этом предсказании бледнела. Она и сама только наружно тешила себя надеждой, а внутренне была убеждена, что
останется ни при чем и все дедушкино имение перейдет брату Григорью, так как его руку держит и Настька-краля, и Клюквин, и даже
генерал Любягин. Да и сам Гришка постоянно живет в Москве, готовый, как ястреб, во всякое время налететь на стариково сокровище.
Наконец в газетах появился известный рескрипт генерал-губернатору Западного края. Полковник Гуслицын прислал Пустотелову номер «Московских ведомостей», в котором был напечатан рескрипт, так что, по-настоящему, не
оставалось и места для каких бы то ни было сомнений.
У меня
осталось отталкивающее воспоминание о
генералах в лентах и звездах, которые ходили в церковь по долгу службы.
Я
оставался жить в нашей квартире с фамильной мебелью, с портретами на стенах моих предков,
генералов в лентах, в звездах, с георгиевскими крестами.
В моей памяти таким символическим пятном
осталась фигура
генерал — губернатора Безака.
Каторжные в течение трех лет корчевали, строили дома, осушали болота, проводили дороги и занимались хлебопашеством, но по отбытии срока не пожелали
остаться здесь и обратились к генерал-губернатору с просьбой о переводе их на материк, так как хлебопашество не давало ничего, а заработков не было.
«Так вот ты какая!» — Сергей говорил,
Лицо его весело было…
Он вынул платок, на окно положил,
И рядом я свой положила,
Потом, расставаясь, Сергеев платок
Взяла я — мой мужу
остался…
Нам после годичной разлуки часок
Свиданья короток казался,
Но что ж было делать! Наш срок миновал —
Пришлось бы другим дожидаться…
В карету меня посадил
генерал,
Счастливо желал
оставаться…
Осталось и всё остальное общество; никто не хотел уходить, даже
генерал Иволгин, которому Лебедев, впрочем, что-то шепнул мимоходом, вероятно, не совсем приятное, потому что
генерал тотчас же стушевался куда-то в угол.
Он, впрочем,
остался отчасти из любопытства, отчасти по доброте сердца, надеясь даже помочь и во всяком случае пригодиться авторитетом; но поклон ему издали вошедшего
генерала Иволгина привел его снова в негодование; он нахмурился и решился упорно молчать.
—
Осталась, кажется, в кабинете у
генерала, на столе.
Но хоть дело было и кончено, а князь
остался озабочен чуть ли не более прежнего. Он с нетерпением ждал завтрашнего свидания с
генералом.
От Веры Лебедевой князь узнал, что Келлер прикочевал к ним еще со вчерашнего дня и, по всем признакам, долго от них не отстанет, потому что нашел компанию и дружески сошелся с
генералом Иволгиным; впрочем, он объявил, что
остается у них единственно, чтоб укомплектовать свое образование.
— Как истинный друг отца вашего, желаю предупредить, — сказал
генерал, — я, вы видите сами, я пострадал, по трагической катастрофе; но без суда! Без суда! Нина Александровна — женщина редкая. Варвара Ардалионовна, дочь моя, — редкая дочь! По обстоятельствам содержим квартиры — падение неслыханное! Мне, которому
оставалось быть генерал-губернатором!.. Но вам мы рады всегда. А между тем у меня в доме трагедия!
— Позвольте, Настасья Филипповна, — вскричал
генерал в припадке рыцарского великодушия, — кому вы говорите? Да я из преданности одной
останусь теперь подле вас, и если, например, есть какая опасность… К тому же я, признаюсь, любопытствую чрезмерно. Я только насчет того хотел, что они испортят ковры и, пожалуй, разобьют что-нибудь… Да и не надо бы их совсем, по-моему, Настасья Филипповна!
Да тут именно чрез ум надо бы с самого начала дойти; тут именно надо понять и… и поступить с обеих сторон: честно и прямо, не то… предуведомить заранее, чтобы не компрометировать других, тем паче, что и времени к тому было довольно, и даже еще и теперь его
остается довольно (
генерал значительно поднял брови), несмотря на то, что
остается всего только несколько часов…
Вихров
остался вдвоем с
генералом и стал с ним беседовать.
— Непременно-с! — отвечал
генерал, охорашиваясь перед зеркалом и заметно
оставаясь доволен своею физиономиею. — У него все будет знать, — прибавил он.
Генерал же под разными предлогами беспрестанно
оставался в Петербурге.
Вихров уселся около
генерала, а Женичка встал около дяди и даже обнял было его, но Евгений Петрович почему-то не позволил ему тут
оставаться.
— Merci, mademoiselle! — сказал он француженке самым кокетливым образом, принимая из ее рук конфеты. Не
оставалось никакого сомнения, что
генерал приготовлялся резвиться в Петербурге.
Генерал,
оставшись в столовой, почему-то вдруг самодовольно стал ходить по комнате.
— Пеший конному не товарищ! Александра Семеновна, мы
остаемся вместе и будем обожать друг друга. А это
генерал! Нет, Ваня, я соврал; ты не
генерал, а я — подлец! Посмотри, на что я похож теперь? Что я перед тобой? Прости, Ваня, не осуди и дай излить.
— Да что говорить, ваше превосходительство, — подзадоривал Осип Иваныч, — я сам тамошний житель и верно это знаю. Сделай теперича
генерал направление влево, к тому, значит, месту, где и без того готовый мост через Вьюлку выстроен, первое дело — не нужно бы совсем переправы делать, второе дело — кровопролития не было бы, а третье дело — артиллерия
осталась бы цела!
Мало-помалу отношения выяснились. Зиму 1862/1863 года Антон,"для-ради признательности", еще
оставался у
генерала, но уже исподволь заготовлял лес для построек. Когда же окончательно сказали вину волю, то он не вытерпел и явился за расчетом.
Но занятия эти не наполняли и миллионной доли той бездны досуга, которая
оставалась в распоряжении
генерала.
Одним словом, кончилось ничем, и батюшка, придя в тот же вечер к
генералу, заявил, что Анпетов, даже по многому увещанию,
остался непреклонен.
Заперлись они это, пошушукали там, только на сей раз
остался наш
генерал уж доволен.
Убедившись в этом,
генерал, без сомнения, сам поймет, чего он лишился, пренебрегши моими заслугами, и тогда мне
останется только дать знать стороной, что и мое сердце не недоступно для раскаяния.
— С Горемыкиным?.. Ничего нет легче,
генерал. Пусть он пока
останется на том же месте, а мы тем временем успеем приискать подходящего преемника.
— Ты
остался такой же занозой, каким был раньше, — ответил
генерал на эту колкость. — Я надеюсь, что мое превосходительство нисколько не касается именно тебя: мы старые друзья и можем обойтись без чинов…
Заводы
остались неосмотренными, да об этом теперь никто и не заботился, даже сам
генерал, который, кажется, махнул на все рукой.
Такой оборот дела поставил
генерала в совершенный тупик: ему тоже следовало ехать за Ниной Леонтьевной, но Лаптев еще
оставался в горах. Бросить набоба в такую минуту, когда предстоял осмотр заводов, значило свести все дело на нет. Но никакие просьбы, никакие увещания не привели ни к чему, кроме самых едких замечаний и оскорблений.
Генерал пытался было поднять серьезный разговор на тему о причинах общего упадка заводского дела в России, и Платон Васильевич навострил уже уши, чтобы не пропустить ни одного слова, но эта тема
осталась гласом вопиющего в пустыне и незаметно перешла к более игривым сюжетам, находившимся в специальном заведовании Летучего.
— Да, мы хотим огорчить вас и… уезжаем, — с деланным смехом ответила Нина Леонтьевна. — Не правда ли, это убьет вас наповал? Ха-ха… Бедняжки!.. Оставлю
генерала на ваше попечение, Прейн, а то, пожалуй, с горя он наделает бог знает что. Впрочем, виновата!
генерал высказывал здесь такие рыцарские чувства, которые не должны
остаться без награды…
— Да, но ведь это выйдет неловко, Альфред Осипыч, — заметил
генерал, отлично представляя себе неистовую ярость Нины Леонтьевны. — Все было против него, и вдруг он
останется! Это просто дискредитирует в глазах общества всякое влияние нашей консультации, которая, как синица, нахвастала, а моря не зажгла…
Единственное утешение, которое
осталось нам на долю, когда рядом
генералы Блиновы процветают и блаженствуют, — есть мысль, что если бы не было нас, не было бы и действительно замечательных людей.
Генерал колебался,
оставаться ему здесь или последовать за Ниной Леонтьевной.
В это время прибежал лакей, разыскивавший Прейна по всему дому, и интересный разговор
остался недоконченным. Евгений Константиныч кушали свой утренний кофе и уже два раза спрашивали Альфреда Осипыча. Прейн нашел своего повелителя в столовой, где он за стаканом кофе слушал беседу
генерала на тему о причинах упадка русского горного дела.
— Мы вас, во всяком случае, оставляем в таком приятном обществе, — говорила Нина Леонтьевна
генералу уже от лица всех дам, — что вы, вероятно, не особенно огорчитесь нашим отъездом… Здесь
останутся три особы, которые имеют все данные, чтобы утешить вас всех…
Вся свита, в лице Прейна,
генерала, Нины Леонтьевны, Перекрестова с Летучим и прочими
остались в Кукарском заводе, вместе с лаптевской конюшней, охотой, гардеробом и целым обозом.
— Мне
остается только поблагодарить вас,
генерал, за этот даровой спектакль, — с иронией заметил Лаптев.
«Бумага» от
генерала перешла в руки его секретаря, у которого и исчезла в изящном портфеле. Экипаж быстро унес барина с его свитой, а старички
остались на коленях.
— Нет, это невозможно,
генерал, — доказывал Прейн, — теперь вся ответственность ложится на нас с вами, и мы не имеем права бежать с нашего поста. Чужие глупости еще не дают нам права делать своих. Притом нам
остается только увенчать уже возведенное здание.
Папенька мой держали меня очень строго, потому что человек в юношестве больше всего всякими соблазнами, как бы сказать, обуреваем бывает, и хотя сватались за меня даже
генералы, но он согласия своего на брак мой не дал, и
осталась я после их смерти (маменька моя еще при жизни ихней скончались) девицею.
Конечно, я, как дочь, не смею против родителя роптать, однако и теперь могу сказать, что отдай меня в ту пору папенька за
генерала, то не вышло бы ничего, и не
осталась бы я навек несчастною…
Знает ли он, что вот этот самый обрывок сосиски, который как-то совсем неожиданно вынырнул из-под груды загадочных мясных фигурок, был вчера ночью обгрызен в Maison d'Or [«Золотом доме» (ночной ресторан)] генерал-майором Отчаянным в сообществе с la fille Kaoulla? знает ли он, что в это самое время Юханцев, по сочувствию, стонал в Красноярске, а члены взаимного поземельного кредита восклицали: «Так вот она та пропасть, которая поглотила наши денежки!» Знает ли он, что вот этой самой рыбьей костью (на ней
осталось чуть-чуть мясца) русский концессионер Губошлепов ковырял у себя в зубах, тщетно ожидая в кафе Риш ту же самую Кауллу и мысленно ропща: сколько тыщ уж эта шельма из меня вымотала, а все только одни разговоры разговаривает!