Неточные совпадения
Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит, как дурак, выпучив глаза, во все стороны, и не может понять, где он, что с ним было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца
стены, смех товарищей, скрывшихся по
углам, и глядящее
в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами
между тонких тростников, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потом уже наконец чувствует, что
в носу у него сидит гусар.
Но прежде необходимо знать, что
в этой комнате было три стола: один письменный — перед диваном, другой ломберный —
между окнами у
стены, третий угольный —
в углу,
между дверью
в спальню и дверью
в необитаемый зал с инвалидною мебелью.
В самую эту минуту
в углу,
между маленьким шкафом и окном, он разглядел как будто висящий на
стене салоп.
Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток
между двумя окнами; по
стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, [Гуфеланд Христофор (1762–1836) — немецкий врач, автор широко
в свое время популярной книги «Искусство продления человеческой жизни».] вензель из волос
в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался
между двумя громадными шкафами из карельской березы; на полках
в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки;
в одном
углу стояла сломанная электрическая машина.
Комната, оклеенная темно-красными с золотом обоями, казалась торжественной, но пустой,
стены — голые, только
в переднем
углу поблескивал серебром ризы маленький образок да из простенков
между окнами неприятно торчали трехпалые лапы бронзовых консолей.
В углу двора,
между конюшней и каменной
стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них,
в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали
в этот возок и сидели
в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
А
между тем заметно было, что там жили люди, особенно по утрам: на кухне стучат ножи, слышно
в окно, как полощет баба что-то
в углу, как дворник рубит дрова или везет на двух колесах бочонок с водой; за
стеной плачут ребятишки или раздается упорный, сухой кашель старухи.
Очнувшись, я машинально запахнул на себе шубу, вдруг ощутив нестерпимый холод, и, еще плохо сознавая, что делаю, пополз
в угол ворот и там присел, съежившись и скорчившись,
в углублении
между воротами и выступом
стены.
Перед диваном из красного дерева, с выцветшей бархатной обивкой, стояла конторка палисандрового дерева; над диваном висела картина с купающимися нимфами; комод, оклеенный карельской березой, точно навалился на простенок
между окнами; разбитое трюмо стояло
в углу на простой некрашеной сосновой табуретке; богатый туалет с отломленной ножкой, как преступник, был притянут к
стене запыленными шнурками.
Между окнами стоял небольшой письменный стол, у внутренней
стены простенькая железная кровать под белым чехлом, ночной столик, этажерка с книгами
в углу, на окнах цветы, — вообще вся обстановка смахивала на монастырскую келью и понравилась Привалову своей простотой.
Костыли ее стояли подле,
в углу,
между кроватью и
стеной.
Чертопханов снова обратился к Вензору и положил ему кусок хлеба на нос. Я посмотрел кругом.
В комнате, кроме раздвижного покоробленного стола на тринадцати ножках неровной длины да четырех продавленных соломенных стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные
стены, с синими пятнами
в виде звезд, во многих местах облупились;
между окнами висело разбитое и тусклое зеркальце
в огромной раме под красное дерево. По
углам стояли чубуки да ружья; с потолка спускались толстые и черные нити паутин.
Ни одна суздальская картина не залепляла чистых бревенчатых
стен;
в углу перед тяжелым образом
в серебряном окладе теплилась лампадка; липовый стол недавно был выскоблен и вымыт;
между бревнами и по косякам окон не скиталось резвых прусаков, не скрывалось задумчивых тараканов.
Они вдвоем обходили все корпуса и подробно осматривали, все ли
в порядке. Мертвым холодом веяло из каждого
угла, точно они ходили по кладбищу. Петра Елисеича удивляло, что фабрика стоит пустая всего полгода, а
между тем везде являлись новые изъяны, требовавшие ремонта и поправок. Когда фабрика была
в полном действии, все казалось и крепче и лучше. Явились трещины
в стенах, машины ржавели, печи и горны разваливались сами собой, водяной ларь дал течь, дерево гнило на глазах.
Худощавый лакей генеральши стоял, прислонясь к
стене, и с самым грустным выражением
в лице глядел на толпу,
между тем как молоденький предводительский лакей курил окурок сигары, отворачиваясь каждый раз выпущать дым
в угол, из опасения, чтоб не заметили господа.
А
между тем Марья Тимофеевна увлеклась совершенно: она с наслаждением и нимало не конфузясь рассматривала прекрасную гостиную Варвары Петровны — меблировку, ковры, картины на
стенах, старинный расписной потолок, большое бронзовое распятие
в углу, фарфоровую лампу, альбомы, вещицы на столе.
Налево от двери была лежанка;
в переднем
углу стояла царская кровать;
между лежанкой и кроватью было проделано
в стене окно, которое никогда не затворялось ставнем, ибо царь любил, чтобы первые лучи солнца проникали
в его опочивальню. Теперь сквозь окно это смотрела луна, и серебряный блеск ее играл на пестрых изразцах лежанки.
Казак сидел около стойки,
в углу,
между печью и
стеной; с ним была дородная женщина, почтя вдвое больше его телом, ее круглое лицо лоснилось, как сафьян, она смотрела на него ласковыми глазами матери, немножко тревожно; он был пьян, шаркал вытянутыми ногами по полу и, должно быть, больно задевал ноги женщины, — она, вздрагивая, морщилась, просила его тихонько...
Они сидели
в лучшем, самом уютном
углу двора, за кучей мусора под бузиной, тут же росла большая, старая липа. Сюда можно было попасть через узкую щель
между сараем и домом; здесь было тихо, и, кроме неба над головой да
стены дома с тремя окнами, из которых два были заколочены, из этого уголка не видно ничего. На ветках липы чирикали воробьи, на земле, у корней её, сидели мальчики и тихо беседовали обо всём, что занимало их.
У первого окна, ближе к авансцене, высокое кресло и столик, на нем раскрытая старинная книга и колокольчик;
в глубине,
в правом
углу, двустворчатая дверь
в большую переднюю;
в левом — дверь
в комнату Мурзавецкого;
между дверями печь; на левой стороне,
в углу, дверь
в коридор, ведущий во внутренние комнаты; ближе к авансцене двери
в гостиную;
между дверями придвинут к
стене большой обеденный стол.
В залу, с окнами с двух противоположных концов, слева выходили двое дверей от двух симметрически расположенных по
углам комнат, из которых первая была кабинетом хозяина, а вторая гостиною.
Между этими комнатами с левой стороны
в ту же залу выходил альков без дверей. Днем он исполнен был приятного полумрака, а вечером освещался разноцветным китайским фонарем, озарявшим непрерывный по трем
стенам турецкий диван.
Комната Пульхерии Ивановны была вся уставлена сундуками, ящиками, ящичками и сундучочками. Множество узелков и мешков с семенами, цветочными, огородными, арбузными, висело по
стенам. Множество клубков с разноцветною шерстью, лоскутков старинных платьев, шитых за полстолетие, были укладены по
углам в сундучках и
между сундучками. Пульхерия Ивановна была большая хозяйка и собирала все, хотя иногда сама не знала, на что оно потом употребится.
Войдя
в открытую, висевшую на одной петле дверь щелявой пристройки, расслабленно прильнувшей к желтой, облупленной
стене двухэтажного дома, я направился
между мешками муки
в тесный
угол, откуда на меня плыл кисловатый, теплый, сытный пар, но — вдруг на дворе раздались страшные звуки: что-то зашлепало, зафыркало.
Акулина, закутав голову овчинным тулупом и как-то сверхъестественно скомкавшись, лежала навзничь
в тесном, неуклюжем
углу между печкою и
стеною.
Часть столовой — скучный
угол со старинными часами на
стене. Солидный буфет и большой стол, уходящий наполовину за пределы сцены. Широкая арка, занавешенная тёмной драпировкой, отделяет столовую от гостиной; гостиная глубже столовой, тесно заставлена старой мебелью.
В правом
углу горит небольшая электрическая лампа; под нею на кушетке Вера с книгой
в руках.
Между стульев ходит Пётр, точно ищет чего-то.
В глубине у окна Любовь, она встала коленями на стул, держится за спинку и смотрит
в окно.
Она откинула назад голову, а он поцеловал ее
в губы, и, чтоб этот поцелуй продолжался дольше, он взял ее за щеки пальцами; и как-то так вышло, что сам он очутился
в углу между шкапом и
стеной, а она обвила руками его шею и прижалась к его подбородку головой.
Его новая знакомая, которую мы отныне будем звать Эмилией, ввела его чрез темный и сырой чуланчик
в довольно большую, но низкую и неопрятную комнату, с громадным шкафом у задней
стены, клеенчатым диваном, облупившимися портретами двух архиереев
в клобуках и одного турка
в чалме над дверями и
между окон, картонами и коробками по
углам, разрозненными стульями и кривоногим ломберным столом, на котором лежала мужская фуражка возле недопитого стакана с квасом.
Как ни печальна была доля бедных девочек проводить лучшее
в году летнее время
в душных помещениях «
углов» и «подвалов» или
в убогих квартирках под самой крышей, все же они были «дома» на «воле», а не взаперти, среди четырех
стен казенного, мрачного здания. И рвалась из казны «на эту волю» сложная детская душа. Были
между ними и такие счастливицы, которые попадали «на дачу».
Отделав
стены под мрамор, раззолотил карнизы, настлал дубовый мелкоштучный паркет, покрыл его шелковыми коврами, над окнами развесил бархатные занавеси, а на
стену наклеил литографию Василья Логинова,
в углу повесил клетку с перепелом, а на окнах
между кактусом и гелиотропом
в полуразбитых чайниках поставил стручковый перец да бальзамин.
Это была обширная комната,
в переднем
углу которой стояла царская кровать, а налево от двери была лежанка;
между кроватью и лежанкой было проделано
в стене окно, никогда не затворявшееся ставнем, так как Иоанн любил, чтобы к нему проникали первые лучи восходящего солнца, а самое окно глядело на восток.