Неточные совпадения
На это отвечу: цель издания законов двоякая: одни издаются для вящего народов и
стран устроения, другие — для того, чтобы законодатели не коснели
в праздности…"
Но так как Глупов всем изобилует и ничего, кроме розог и административных мероприятий, не потребляет, другие же
страны, как-то: село Недоедово, деревня Голодаевка и проч., суть совершенно голодные и притом до чрезмерности жадные, то естественно, что торговый баланс всегда склоняется
в пользу Глупова.
Они не производят переворота ни
в экономическом, ни
в умственном положении
страны, но ежели вы сравните эти административные проявления с такими, например, как обозвание управляемых курицыными детьми или беспрерывное их сечение, то должны будете сознаться, что разница тут огромная.
Он считал Россию погибшею
страной,
в роде Турции, и правительство России столь дурным, что никогда не позволял себе даже серьезно критиковать действия правительства, и вместе с тем служил и был образцовым дворянским предводителем и
в дорогу всегда надевал с кокардой и с красным околышем фуражку.
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства
в государстве все эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало
в правильные, по крайней мере,
в определенные условия; что богатство
страны должно расти равномерно и
в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие ему и пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа
в животном помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства
в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые
в Европе, где они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
— А помните наше житье-бытье
в крепости? Славная
страна для охоты!.. Ведь вы были страстный охотник стрелять… А Бэла?..
Сперва ученый подъезжает
в них необыкновенным подлецом, начинает робко, умеренно, начинает самым смиренным запросом: не оттуда ли? не из того ли угла получила имя такая-то
страна? или: не принадлежит ли этот документ к другому, позднейшему времени? или: не нужно ли под этим народом разуметь вот какой народ?
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые
страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный полк.
У каждого свой ум и толк:
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери
в том не видя
Иль предузнав издалека
Кончину дяди старика.
Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных,
Богиня тайн и вздохов нежных;
Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные
страны,
Где долго
в лоно тишины
Лились его живые слезы;
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого
в осьмнадцать лет.
Он уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей
в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие
в той
стране.
Женщина рассказала печальную историю, перебивая рассказ умильным гульканием девочке и уверениями, что Мери
в раю. Когда Лонгрен узнал подробности, рай показался ему немного светлее дровяного сарая, и он подумал, что огонь простой лампы — будь теперь они все вместе, втроем — был бы для ушедшей
в неведомую
страну женщины незаменимой отрадой.
Увидев все это, она побыла еще несколько времени
в невозможной
стране, затем проснулась и села.
Опасность, риск, власть природы, свет далекой
страны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное разнообразие жизни, между тем как высоко
в небе то Южный Крест, то Медведица, и все материки —
в зорких глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами, обвитыми шелковистым локоном
в замшевой ладанке на твердой груди.
Он посадит тебя
в лодку, привезет на корабль, и ты уедешь навсегда
в блистательную
страну, где всходит солнце и где звезды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом.
И все судьи у них,
в ихних
странах, тоже все неправедные; так им, милая девушка, и
в просьбах пишут: «Суди меня, судья неправедный!» А то есть еще земля, где все люди с песьими головами.
Когда б не от него расти помеха мне,
Я
в год бы сделалось красою сей
стране,
И тенью бы моей покрылась вся долина...
— Я, конечно, не думаю, что мои предки напутали
в истории
страны так много и были так глупо преступны, как это изображают некоторые… фабриканты правды из числа радикальных публицистов.
«Очевидно,
страна израсходовала все свои здоровые силы… Партия Милюкова — это все, что оказалось накопленным
в XIX веке и что пытается организовать буржуазию… Вступить
в эту партию? Ограничить себя ее программой, подчиниться руководству дельцов, потерять
в их среде свое лицо…»
— Интеллигенция — это лучшие люди
страны, — люди, которым приходится отвечать за все плохое
в ней…
Газеты большевиков раздражали его еще более сильно, раздражали и враждебно тревожили.
В этих газетах он чувствовал явное намерение поссорить его с самим собою, ‹убедить его
в безвыходности положения
страны,› неправильности всех его оценок, всех навыков мысли. Они действовали иронией, насмешкой, возмущали грубостью языка, прямолинейностью мысли. Их материал освещался социальной философией, и это была «система фраз», которую он не
в силах был оспорить.
Именно эта интеллигенция, возглавляемая Павлом Николаевичем Милюковым, человеком исключительной политической прозорливости, задолго до того, как сложиться
в мощную партию конституционалистов-демократов, самозабвенно вела работу культурного воспитания нашей
страны.
— Надобно расширить круг внимания к жизни, — докторально посоветовал Клим Иванович. — Вы, жители многочисленных губерний, уездов, промысловых сел, вы — настоящая Русь… подлинные хозяева ее, вы — сила, вас миллионы. Не миллионеры, не чиновники, а именно вы должны бы править
страной, вы, демократия… Вы должны посылать
в Думу не Ногайцевых, вам самим надобно идти
в нее.
В этом соседстве богатства
страны и бедности каких-то людишек ее как будто был скрыт хвастливый намек...
Вообще это газетки группы интеллигентов, которые, хотя и понимают, что
страна безграмотных мужиков нуждается
в реформах, а не
в революции, возможной только как «бунт, безжалостный и беспощадный», каким были все «политические движения русского народа», изображенные Даниилом Мордовцевым и другими народолюбцами, книги которых он читал
в юности, но, понимая, не умеют говорить об этом просто, ясно, убедительно.
«Все может быть. Все может быть
в этой безумной
стране, где люди отчаянно выдумывают себя и вся жизнь скверно выдумана».
«Удивительная
страна. Все
в ней не так… не то».
— А тебе, Лида, бросить бы школу. Ведь все равно ты не учишься. Лучше иди на курсы. Нам необходимы не актеры, а образованные люди. Ты видишь,
в какой дикой
стране мы живем.
— Во Франции, друг мой,
в Англии.
В Германии, где организованный рабочий класс принимает деятельное участие
в государственной работе. Все это —
страны,
в которых доминирует национальная идея…
— Ужасно много событий
в нашей
стране! — начала она, вздыхая, выкатив синеватые, круглые глаза, и лицо ее от этого сделалось еще более кукольным.
— Для нас,
в нашей
стране, это — преждевременно…
— Ни
в одной
стране люди не нуждаются
в сдержке,
в обуздании их фантазии так, как они нуждаются у нас, — сказал он, тыкая себя пальцем
в мягкую грудь, и эти слова, очень понятные Самгину, заставили его подумать...
— Я тоже видел это, около Томска. Это, Самгин, — замечательно! Как ураган: с громом, с дымом, с воем влетел на станцию поезд, и все вагоны сразу стошнило солдатами. Солдаты —
в судорогах, как отравленные, и — сразу: зарычала, застонала матерщина, задребезжали стекла, все затрещало, заскрипело, — совершенно как
в неприятельскую
страну ворвались!
Слева от Самгина сидел Корнев. Он
в первую же ночь после ареста простучал Климу, что арестовано четверо эсдеков и одиннадцать эсеров, а затем, почти каждую ночь после поверки, с аккуратностью немца сообщал Климу новости с воли. По его сведениям выходило, что вся
страна единодушно и быстро готовится к решительному натиску на самодержавие.
— Вас, юристов, эти вопросы не так задевают, как нас, инженеров. Грубо говоря — вы охраняете права тех, кто грабит и кого грабят, не изменяя установленных отношений. Наше дело — строить, обогащать
страну рудой, топливом, технически вооружать ее.
В деле призвания варягов мы лучше купца знаем, какой варяг полезней
стране, а купец ищет дешевого варяга. А если б дали денег нам, мы могли бы обойтись и без варягов.
Пиво, вкусное и
в меру холодное, подала широкобедрая, пышногрудая девица, с ласковыми глазами на большом, румяном лице. Пухлые губы ее улыбались как будто нежно или — утомленно. Допустимо, что это утомление от счастья жить ни о чем не думая
в чистенькой, тихой
стране, — жить
в ожидании неизбежного счастья замужества…
Он представил себя богатым, живущим где-то
в маленькой уютной
стране, может быть,
в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель — на островах Гаити. Он знает столько слов чужого языка, сколько необходимо знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности говорить обо всем и так много, как это принято
в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные русские книги и пишет свою книгу.
— Не думаю, что вы добьетесь чего-нибудь, но совершенно ясно, что огромное количество ценных сил тратится, не принося
стране никакой пользы. А Россия прежде всего нуждается
в десятках тысяч научно квалифицированной интеллигенции…
— Классовое, думаете? — усмехнулся Суслов. — Нет, батенька, не надейтесь! Это сказывается нелюбовь к фабричным, вполне объяснимая
в нашей крестьянской
стране. Издавна принято смотреть на фабричных как на людей, отбившихся от земли, озорных…
— Довольно! — крикнул, выскочив вперед хора, рыжеватый юноша
в пенсне на остром носу. — Долой безграмотные песни! Из какой далекой
страны собрались мы? Мы все — русские, и мы
в столице нашей русской
страны.
— Я — гражданин моей
страны, и все, что творится
в ней…
Самгин, слушая его, думал: действительно преступна власть, вызывающая недовольство того слоя людей, который во всех других
странах служит прочной опорой государства. Но он не любил думать о политике
в терминах обычных, всеми принятых, находя, что термины эти лишают его мысли своеобразия, уродуют их. Ему больше нравилось, когда тот же доктор, усмехаясь, бормотал...
— «Если, говорит,
в столице, где размещен корпус гвардии, существует департамент полиции и еще многое такое, — оказалось возможным шестинедельное существование революционного совета рабочих депутатов, если возможны
в Москве баррикады, во флоте — восстания и по всей
стране — дьявольский кавардак, так все это надобно понимать как репетицию революции…»
— Говорил он о том, что хозяйственная деятельность людей, по смыслу своему, религиозна и жертвенна, что во Христе сияла душа Авеля, который жил от плодов земли, а от Каина пошли окаянные люди, корыстолюбцы, соблазненные дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался на длинных ногах своих и скрипел: мы — аграрная
страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «
В ладье мечты утешимся, сны горе утолят», — что-то
в этом роде.
Он поехал по Саймскому каналу, побывал
в Котке, Гельсингфорсе, Або и почти месяц приятно плутал «туда-сюда» по удивительной
стране, до этого знакомой ему лишь из гимназического учебника географии да по какой-то книжке, из которой
в памяти уцелела фраза...
— Женщины, говорит, должны принимать участие
в жизни
страны как хозяйки, а не как революционерки. Русские бабы обязаны быть особенно консервативными, потому что
в России мужчина — фантазер, мечтатель.
— Ну да. Ему даже судом пригрозили за какие-то служебные промахи. С банком тоже не вышло: кому-то на ногу или на язык наступил. А — жалко его, умный! Вот, все ко мне ходит душу отводить. Что —
в других
странах отводят душу или — нет?
— Мой вопрос — вопрос интеллигентам вчерашнего дня:
страна —
в опасном положении. Массовое убийство рабочих на Ленских промыслах вновь вызвало волну политических стачек…
Самгин пристально смотрел на ряды лысых, черноволосых, седых голов, сверху головы казались несоразмерно большими сравнительно с туловищами, влепленными
в кресла. Механически думалось, что прадеды и деды этих головастиков сделали «Великую революцию», создали Наполеона. Вспоминалось прочитанное о 30-м, 48-м, 70-м годах
в этой
стране.
«Что меня смутило? — размышлял он. — Почему я не сказал мальчишке того, что должен был сказать? Он, конечно, научен и подослан пораженцами, большевиками. Возможно, что им руководит и чувство личное — месть за его мать. Проводится
в жизнь лозунг Циммервальда: превратить войну с внешним врагом
в гражданскую войну, внутри
страны. Это значит: предать
страну, разрушить ее… Конечно так. Мальчишка, полуребенок — ничтожество. Но дело не
в человеке, а
в слове. Что должен делать я и что могу делать?»
Возвратился он к вечеру, ослепленный, оглушенный, чувствуя себя так, точно побывал
в далекой, неведомой ему
стране. Но это ощущение насыщенности не тяготило, а, как бы расширяя Клима, настойчиво требовало формы и обещало наградить большой радостью, которую он уже смутно чувствовал.