Неточные совпадения
Теперь припомнил он, что видел
в прошлую ночь Андрия, проходившего по табору с какой-то
женщиною, и поник седою головою, а все еще не хотел верить, чтобы могло случиться такое позорное дело и чтобы собственный сын его продал веру и душу.
Он слышал: террористы убили
в Петербурге полковника Мина, укротителя Московского восстания,
в Интерлакене стреляли
в какого-то немца, приняв его за министра Дурново, военно-полевой суд не сокращает количества революционных выступлений анархистов, —
женщина в желтом неутомимо и назойливо кричала, — но все, о чем кричала она, произошло
в прошлом, при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам иначе, а вот этот окончательно не мог думать ни о чем, кроме себя и Марины.
А когда Самгин спрашивал
женщину о ее
прошлом,
в глазах печально разгорался голубой огонек.
— Старый вор Тычков отмстил нам с тобой! Даже и обо мне где-то у помешанной
женщины откопал историю… Да ничего не вышло из того… Люди к
прошлому равнодушны, — а я сама одной ногой
в гробу и о себе не забочусь. Но Вера…
Затем его поглотил процесс его исполнения. Он глубоко и серьезно вникал
в предстоящий ему долг: как, без огласки, без всякого шума и сцен, кротко и разумно уговорить эту
женщину поберечь мужа, обратиться на другой, честный путь и начать заглаживать
прошлое…
Он бросил сомнение
в нее, вопросы, может быть, сожаление о даром потерянном
прошлом, словом, взволновал ее. Ему снилась
в перспективе страсть, драма, превращение статуи
в женщину.
Я на
прошлой неделе заговорила было с князем — вым о Бисмарке, потому что очень интересовалась, а сама не умела решить, и вообразите, он сел подле и начал мне рассказывать, даже очень подробно, но все с какой-то иронией и с тою именно нестерпимою для меня снисходительностью, с которою обыкновенно говорят «великие мужи» с нами,
женщинами, если те сунутся «не
в свое дело»…
Этот писатель мне столько указал, столько указал
в назначении
женщины, что я отправила ему
прошлого года анонимное письмо
в две строки: «Обнимаю и целую вас, мой писатель, за современную
женщину, продолжайте».
Здесь, как и
в богатой Александровской слободке, мы находим высокий процент старожилов,
женщин и грамотных, большое число
женщин свободного состояния и почти ту же самую «историю
прошлого», с тайною продажей спирта, кулачеством и т. п.; рассказывают, что
в былое время тут
в устройстве хозяйств также играл заметную роль фаворитизм, когда начальство легко давало
в долг и скот, и семена, и даже спирт, и тем легче, что корсаковцы будто бы всегда были политиканами и даже самых маленьких чиновников величали вашим превосходительством.
Невысокий процент детей старших возрастов среди сахалинских уроженцев объясняется и детскою смертностью и тем, что
в прошлые годы было на острове меньше
женщин и потому меньше рождалось детей, но больше всего виновата тут эмиграция.
Это был великолепный памятник, воздвигнутый благодарными наследниками «фундатору» заводов, старику Устюжанинову. Центр занимала высокая бронзовая фигура
в костюме восемнадцатого века. Ее окружали аллегорические бронзовые
женщины, изображавшие промышленность, искусство, торговлю и науки. По углам сидели бронзовые музы. Памятник был сделан
в Италии еще
в прошлом столетии.
— Представьте себе, что
в прошлом году сделал Шепшерович! Он отвез
в Аргентину тридцать
женщин из Ковно, Вильно, Житомира. Каждую из них он продал по тысяче рублей, итого, мадам, считайте, — тридцать тысяч! Вы думаете на этом Шепшерович успокоился? На эти деньги, чтобы оплатить себе расходы по пароходу, он купил несколько негритянок и рассовал их
в Москву, Петербург, Киев, Одессу и
в Харьков. Но вы знаете, мадам, это не человек, а орел. Вот кто умеет делать дела!
— У меня, изволите видеть, жила
в прошлом годе одна
женщина, госпожа Евгения Петровна Мансурова…
Зарубин и Мясников поехали
в город для повестки народу,а незнакомец, оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи о смерти его были ложны, что он, при помощи караульного офицера, ушел
в Киев, где скрывался около года; что потом был
в Цареграде и тайно находился
в русском войске во время последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен
в Царицыне, но вскоре освобожден верными казаками; что
в прошлом году находился он на Иргизе и
в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен
в Казань; что часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после подъезжал он к Яицкому городку, но, узнав через одну
женщину о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую дорогу, по коей скитался несколько времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен к Кожевникову.
Мне казалось, что вместе с этим ароматом вливалась
в мою душу весенняя грусть, сладкая и нежная, исполненная беспокойных ожиданий и смутных предчувствий, — поэтическая грусть, делающая
в ваших глазах всех
женщин хорошенькими и всегда приправленная неопределенными сожалениями о
прошлых вёснах.
В прошлое воскресенье, когда выходили из церкви, я слышала, как говорили про меня, и одна
женщина сказала...
Кручинина. Ничего, иногда и поплакать хорошо; я теперь не часто плачу. Я еще вам благодарна, что вы вызвали во мне воспоминания о
прошлом;
в них много горького, но и
в самой этой горечи есть приятное для меня. Я не бегу от воспоминаний, я их нарочно возбуждаю
в себе; а что поплачу, это не беда:
женщины любят поплакать. Я вчера объезжала ваш город: он мало изменился; я много нашла знакомых зданий и даже деревьев и многое припомнила из своей прежней жизни и хорошего и дурного.
В прошлую среду лечил на Засыпи
женщину — умерла, и я виноват, что она умерла.
Я ручаюсь головою, что из тех полутораста молодых мужчин, которых я почти ежедневно вижу
в своей аудитории, и из той сотни пожилых, которых мне приходится встречать каждую неделю, едва ли найдется хоть один такой, который умел бы понимать ненависть и отвращение к
прошлому Кати, то есть к внебрачной беременности и к незаконному ребенку; и
в то же время я никак не могу припомнить ни одной такой знакомой мне
женщины или девушки, которая сознательно или инстинктивно не питала бы
в себе этих чувств.
Он
в волнении несколько раз прошелся из угла
в угол комнаты. Я видел, что он взволнован серьезно. Я не понимал, что с ним делается.
В прошлый наш разговор он и словами и тоном своим выразил такое нескрываемое презрение к этой
женщине, а теперь… Неужели?..
Забыли мы, что
женщина Христа родила и на Голгофу покорно проводила его; забыли, что она мать всех святых и прекрасных людей
прошлого, и
в подлой жадности нашей потеряли цену
женщине, обращаем её
в утеху для себя да
в домашнее животное для работы; оттого она и не родит больше спасителей жизни, а только уродцев сеет
в ней, плодя слабость нашу.
На Фоминой, когда мы уже собирались ехать, все было уложено, и муж, делавший уже покупки подарков, вещей, цветов для деревенской жизни, был
в особенно нежном и веселом расположении духа, кузина неожиданно приехала к нам и стала просить остаться до субботы, с тем чтоб ехать на раут к графине Р. Она говорила, что графиня Р. очень звала меня, что бывший тогда
в Петербурге принц М. еще с
прошлого бала желал познакомиться со мной, только для этого и ехал на раут и говорил, что я самая хорошенькая
женщина в России.
Я понимал, что Домна Платоновна не преследовала этого дела
в виде промысла, а принимала по-питерски, как какой-то неотразимый закон, что
женщине нельзя выпутаться из беды иначе, как на счет своего собственного падения. Но все-таки, что же ты такое, Домна Платоновна? Кто тебя всему этому вразумил и на этот путь поставил? Но Домна Платоновна, при всей своей словоохотливости, терпеть не могла касаться своего
прошлого.
Гуров, глядя на нее теперь, думал: «Каких только не бывает
в жизни встреч!» От
прошлого у него сохранилось воспоминание о беззаботных, добродушных
женщинах, веселых от любви, благодарных ему за счастье, хотя бы очень короткое; и о таких, — как, например, его жена, — которые любили без искренности, с излишними разговорами, манерно, с истерией, с таким выражением, как будто то была не любовь, не страсть, а что-то более значительное; и о таких двух-трех, очень красивых, холодных, у которых вдруг промелькало на лице хищное выражение, упрямое желание взять, выхватить у жизни больше, чем она может дать, и это были не первой молодости, капризные, не рассуждающие, властные, не умные
женщины, и когда Гуров охладевал к ним, то красота их возбуждала
в нем ненависть и кружева на их белье казались ему тогда похожими на чешую.
Дело
прошлое, и теперь бы я затруднился определить, что, собственно,
в ней было такого необыкновенного, что мне так понравилось
в ней, тогда же за обедом для меня все было неотразимо ясно; я видел
женщину молодую, прекрасную, добрую, интеллигентную, обаятельную,
женщину, какой я раньше никогда не встречал; и сразу я почувствовал
в ней существо близкое, уже знакомое, точно это лицо, эти приветливые, умные глаза я видел уже когда-то
в детстве,
в альбоме, который лежал на комоде у моей матери.
Во всей природе чувствовалось что-то безнадежное, больное; земля, как падшая
женщина, которая одна сидит
в темной комнате и старается не думать о
прошлом, томилась воспоминаниями о весне и лете и апатично ожидала неизбежной зимы. Куда ни взглянешь, всюду природа представлялась темной, безгранично глубокой и холодной ямой, откуда не выбраться ни Кирилову, ни Абогину, ни красному полумесяцу…
Дарья Ивановна (прямо и невинно глядя
в глаза графу). Послушайте, граф; я с вами хитрить не стану. Я вообще хитрить не умею, а с вами это было бы просто смешно. Неужели вы думаете, что для
женщины ничего не значит увидеть человека, которого она знала
в молодости, знала совершенно
в другом мире,
в других отношениях — и увидать его, как я вижу теперь вас… (Граф украдкой поправляет волосы.) Говорить с ним, вспоминать о
прошлом…
В Венгрии он узнал о смерти любимой
женщины. Весть об этой смерти была жестокой платой, свалившей его на постель. Провалявшись
в горячке, он поселился
в гольдаугенском лесу и, собирая со всех сторон сведения, написал повесть о красавице Ильке. Проезжая
в прошлом году чрез гольдаугенский лес, я познакомился с д’Омареном и читал его повесть.
Подобные предания сохраняются и по другим местам:
в некоторые женские монастыри, например,
в Арзамасе,
в Екатеринбурге,
в Уфе,
в Нижнем,
в Костроме и других местах, с таинственностию привозили
в прошлом столетии
женщин, принадлежавших к высшему сословию, и они
в укромных обителях доживали свои дни.
Впервой книжке «Чтений», издаваемых императорским Московским Обществом Истории и Древностей, 1867 года, помещены доставленные почетным членом этого Общества, графом
В. Н. Паниным, чрезвычайно любопытные сведения о загадочной
женщине, что
в семидесятых годах
прошлого столетия, за границей, выдавала себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны, рожденную от законного брака ее с фельдмаршалом графом А. Г. Разумовским.
Палтусов засиделся за кофеем. Перебрал он
в голове всех
женщин прошлой зимы и этого сезона. Ни одна не заставила его ни разу забыться, не дрогнул
в нем ни один нерв. Зато и притворяться он не хотел. Это ниже его. Он не Ника Долгушин. Но ведь он молод, никогда не тратил сил зря, чувствует он
в себе и артистическую жилку. Не очень ли уж он следит за собой? Надо же «поиграть» немного. Долго не выдержишь.
— Я ожидал, предвидел это! Но ничего. Мы найдем ее…Великий дар у Августина! О, чудный дар! Иди с миром и другой раз не женись на ведьмах! Были примеры, что нечистые духи переселялись из жен
в мужей…
В прошлом году я сжег одного благочестивого католика, который через прикосновение к нечистой
женщине против воли отдал душу свою сатане…Ступай!
— Не один каприз больной и скучающей
женщины заставил меня вызвать сегодня вас к себе… Я не хотела, чтобы вы вступили
в новую для вас жизнь с мнением о вашем
прошлом мимолетном увлечении, с мнением обо мне, как о бездушной кокетке.
Власть Тамары над ним являлась каким-то колдовством — до того невероятно было
в тридцать пять лет так скоро и так слепо подчиниться
женщине. Ведь он совсем не знал ее
прошлого, которое при ее красоте и старике муже едва ли было совсем безупречно. Из случайно подслушанного разговора на балу он, напротив, мог заключить совершенно иное.
Что касается отношений к Кузьме Терентьеву, то Фимке было надо много силы и воли, чтобы не порвать их совершенно, так как этот внезапный разрыв мог озлобить Кузьму, и Бог знает на что способны эти тихие, робкие, всецело подчиненные
женщине люди, когда предмет их слепого обожания станет потерянным для них навсегда, без возврата к
прошлому и без надежды на лучшие дни. Это тем более было опасно, что Кузьма Терентьев жил тут же,
в одном доме с Фимкой.
Потом она с особенной заботливостью развернула два любительских снимка, сфотографированных ею
прошлым летом во время вакаций собственноручно. На одной из фотографий был изображен старик крестьянин
в рубахе на выпуск и
в самодельных лаптях и пожилая
женщина в сарафане. На другом двое босоногих ребятишек
в крестьянском же платье, тоже снятые Дашей
прошлым летом, — её брат и сестра.
Читатель, без сомнения, догадался, что Сергей Дмитриевич под угрозой увез Екатерину Петровну из Москвы на самом деле не для нежных воспоминаний сладких поцелуев
прошлого, а лишь для того, чтобы обеспечить себе привольное будущее: он ни на минуту не задумался уничтожить когда-то близкую ему
женщину, которая стояла преградой к получению его сыном Евгением, опекуном которого он будет состоять как отец, наследства после не нынче-завтра могущего умереть Петра Валерьяновича Хвостова, — Талицкий навел о состоянии его здоровья самые точные справки, — завещавшего все свое громадное состояние своей жене Зое Никитишне,
в которой он, Сергей Дмитриевич, с первого взгляда узнал Катю Бахметьеву.
Столкновений с Настасьей графиня не опасалась; она слишком хорошо поняла ее и знала, что эта
женщина,
в силу своего врожденного ума и такта, будет, как и
в прошлое лето, искусно избегать ее.
«О, я отдам все, отдам и триста тысяч этой „обаятельной“ акуле, этому дьяволу
в изящном образе
женщины, лишь бы кончить роковые счеты с
прошлым, вздохнуть свободно. От шестовских капиталов, таким образом, у меня не останется почти ничего, но и пусть — они приносили мне несчастье. Буду работать, на мой век хватит! Aprez nous le déluge!» — пришла ему на память любимая фраза покойной Зинаиды Павловны.
Не таким казался граф, хотя его
прошлое — это знали все — не было безукоризнено. Но кто не отдавал дань юности? Кто не был
в молодых годах мотыльком, летящим на яркое пламя доступной
женщины?
Милая, симпатичная Елена Шамшина. Мы с ней встречались
прошлую зиму везде… Какая
женщина! Я просто влюбилась
в нее. Такая чудная! Вот уже полгода, как она заперлась дома, ревет и тает, как свечка.
Удивление горбуна при виде миниатюры красавицы, матери графа Свенторжецкого, относилось совсем не к красоте нарисованной
женщины, а к сходству, которое вызвало
в его уме целый рой воспоминаний далекого
прошлого.
— Видно, — думал Алексей Алексеевич, идя вслед за ними, —
в нынешнем году слетит господин Бежецкий — это не прежнее время. Баба замешалась, а во всякой гадости ищи
женщину, а она тут и есть. Будет теперь знать, как мне не додавать денег. За постройку
прошлого года мне не додали, а
в нынешнем другого архитектора взяли. Я ему удружу.
Прошла, быть может, одна минута, показавшаяся Екатерине Петровне целою вечностью. Все далекое
прошлое, связанное с именем вот сейчас, сейчас имеющей войти
в комнату графини, — проносилось
в уме молодой
женщины.
Приехала и известная, как la femme la plus séduisante de Pétersbourg, [самая обворожительная
женщина в Петербурге,] молодая, маленькая княгиня Болконская,
прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая
в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера.
Деревня эта сгорела на половину
прошлого года и не отстроилась. Те первые дворы с
женщиной, молотившей овес, и другие 8 дворов сряду выселены на новое место на край для исполнения правила страхования. Большинство так бедны, что до сих пор живут на квартирах. Так же слабы и остальные и непогоревшие, хотя погоревшие
в общем несколько хуже. Положение деревни таково, что из 30-ти дворов 12 безлошадных.