Неточные совпадения
Происходил он от старинного
дома, некогда богатого; деды его жили пышно, по-степному: то есть принимали званых и незваных, кормили их на убой, отпускали по четверти овса чужим кучерам на тройку, держали
музыкантов, песельников, гаеров и собак,
в торжественные дни поили народ вином и брагой, по зимам ездили
в Москву на своих,
в тяжелых колымагах, а иногда по целым месяцам сидели без гроша и питались домашней живностью.
Иеромонах Ираклий, проживавший до 1886 г.
в Александровском посту, рассказывал, что вначале тут было только три
дома и
в небольшой казарме, где теперь живут
музыканты, помещалась тюрьма.
— Имение его Пантелей Егоров, здешний хозяин, с аукциона купил. Так, за ничто подлецу досталось.
Дом снес, парк вырубил, леса свел, скот выпродал… После
музыкантов какой инструмент остался — и тот
в здешний полк спустил. Не узнаете вы Грешищева! Пантелей Егоров по нем словно француз прошел! Помните, какие караси
в прудах были — и тех всех до одного выловил да здесь
в трактире мужикам на порции скормил! Сколько деньжищ выручил — страсть!
В приемных комнатах господского
дома в выжидательном молчании сидели старшие служащие.
В громадной зале был сервирован стол для обеда, а на хорах гудела разноязычная толпа приезжих
музыкантов, приготовившихся встретить гостей торжественным тушем.
Факель-цуг остановился перед
домом профессора, и
в то время, как
музыканты играли хвалебную серенаду новобрачным, весь цуг махал факелами.
— Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе не можешь, какая это пагубная страсть
в мужчинах к картам! Они забывают все: себя, семью, знакомятся с такими людьми, которых
в дом пустить страшно. Первый год моего замужества, когда мы переехали
в Москву и когда у нас бывали только
музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но потом год от году все пошло хуже и хуже.
Сбоку, по нарам, разместилось человек восемь
музыкантов: две скрипки (одна была
в остроге, другую у кого-то заняли
в крепости, а артист нашелся и
дома), три балалайки — все самодельщина, две гитары и бубен вместо контрабаса.
В городе его боялись, как отчаянного бабника и человека бесстыдного,
в хорошие
дома приглашали только по нужде, на свадьбы, сговора, на именины, как лучшего
музыканта.
Скажу только, что, наконец, гости, которые после такого обеда, естественно, должны были чувствовать себя друг другу родными и братьями, встали из-за стола; как потом старички и люди солидные, после недолгого времени, употребленного на дружеский разговор и даже на кое-какие, разумеется, весьма приличные и любезные откровенности, чинно прошли
в другую комнату и, не теряя золотого времени, разделившись на партии, с чувством собственного достоинства сели за столы, обтянутые зеленым сукном; как дамы, усевшись
в гостиной, стали вдруг все необыкновенно любезны и начали разговаривать о разных материях; как, наконец, сам высокоуважаемый хозяин
дома, лишившийся употребления ног на службе верою и правдою и награжденный за это всем, чем выше упомянуто было, стал расхаживать на костылях между гостями своими, поддерживаемый Владимиром Семеновичем и Кларой Олсуфьевной, и как, вдруг сделавшись тоже необыкновенно любезным, решился импровизировать маленький скромный бал, несмотря на издержки; как для сей цели командирован был один расторопный юноша (тот самый, который за обедом более похож был на статского советника, чем на юношу) за
музыкантами; как потом прибыли
музыканты в числе целых одиннадцати штук и как, наконец, ровно
в половине девятого раздались призывные звуки французской кадрили и прочих различных танцев…
Как раз по другую сторону улицы, против нашей квартиры,
в большом, сером деревянном
доме помещались
музыканты квартировавшей во Мценске артиллерийской батареи.
В эпоху предпринятого мною рассказа у девицы Замшевой постояльцами были: какой-то малоросс, человек еще молодой, который первоначально всякий день куда-то уходил, но вот уже другой месяц сидел все или, точнее сказать, лежал
дома, хотя и был совершенно здоров, за что Татьяной Ивановной и прозван был сибаритом; другие постояльцы:
музыкант, старый помещик, две неопределенные личности, танцевальный учитель, с полгода болевший какою-то хроническою болезнью, и, наконец, молодой помещик Хозаров.
По совершению моего счастья, когда мы возвратились
в дом родителей наших, они встретили нас с хлебом и солью. Хор
музыкантов, из шести человек, гремел на всю улицу. Нас посадили за стол, и все гости сели на указанные места, по расчету маршала.
Надрывал животики весь павильон над хитрой немецкой выдумкой, хохотали
музыканты, и только не смеялись березы и сосны тенистых аллей. Эту даровую потеху прекратило появление генерала, о чем прибежали объявить сразу пять человек. Позабыв свою гордость, Тарас Ермилыч опрометью бросился к
дому, чтобы встретить дорогого гостя честь честью. Генерал был необыкновенно
в духе и, подхватив хозяина под руку, весело спрашивал...
Артур и Тереза гуляли долго. Беседовали они о самых обыкновенных вещах, много шутили, много смеялись…О старике-музыканте, его дочери, мудрых людях и «шарлатане» не было и помину. Барон не сказал ни одной колкости…Он был любезен, как
в былые годы
в Вене,
в доме Гейленштралей. Когда он проводил Терезу к ее кабриолету, стоявшему недалеко от домика Блаухер, было уже совершенно темно.
Улыбышев как раз перед нашим поступлением
в Казань писал свой критический этюд о Бетховене (где оценивал его, как безусловный поклонник Моцарта, то есть по-старинному), а для этого он прослушивал у себя на
дому симфонии Бетховена, которые исполняли ему театральные
музыканты.
Приведя приятелей
в тот
дом, который, по его мнению, был самым лучшим, он изъявил настойчивое желание танцевать кадриль. Медик стал ворчать на то, что
музыкантам придется платить рубль, но согласился быть vis-а-vis. Начали танцевать.
Над
домом вверху,
в полукруглом куполе была Эолова арфа, с которой, впрочем, давно были сорваны струны, а внизу под этим самым куполом — огромнейший концертный зал, где отличались
в прежнее время крепостные
музыканты и певчие, распроданные поодиночке прежним владельцем
в то время, когда слухи об эмансипации стали казаться вероятными.
Ему некогда было, однако, размышлять о том, хорошо или дурно он поступил, взяв к себе
музыканта. Одеваясь, он мысленно распределил свой день: взял бумаги, отдал необходимые приказания
дома и торопясь надел шинель и калоши. Проходя мимо столовой, он заглянул
в дверь. Альберт, уткнув лицо
в подушку и раскидавшись,
в грязной, изорванной рубахе, мертвым сном спал на сафьянном диване, куда его, бесчувственного, положили вчера вечером. Что-то не хорошо — невольно казалось Делесову.
— Да, да, да, да, да… Он, видишь, шпитонок [Питомец воспитательного
дома.],
в Туле живет,
в музыкантах, — зашептала она. — Значит, прожил у нас недельку, чтоб и ему присмотреться, и нам его узнать… Нынче утром ушел
в Тулу… Приглянулась ему девка-то! Известное дело, сейчас же добрые люди понасказали про нее, ну, а он: «Пустяки, говорит, я этим не антиресуюсь!..» Да ты, батюшка, зайди
в избу!
Записку принес
музыкант Бестужева, и было условлено на будущее время класть записки
в груду кирпичей, находившуюся недалеко от
дома бывшего канцлера.
Ну, понятно, по бокам, около музыки, поспешали ребятишки. Босой мальчуган со съехавшими помочами шел впереди
музыкантов и дирижировал, размахивая завернутою
в бумагу булкою, которой
дома дожидалась маманька.
Случай был такой: погорело помещение,
в котором полковая музыкальная команда была расквартирована. Вот, стало быть, пока ремонт производился, полк снял под
музыкантов у купеческой вдовы Семипаловой старый
дом, что на задворках за ее хоромами на солнце лупился.
Таковы были Диммлер-музыкант с женой, Фогель — танцовальный учитель с семейством, старушка-барышня Белова, жившая
в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем
дома.