Неточные совпадения
Предводитель упал
в обморок и вытерпел
горячку, но ничего не забыл и ничему не научился. Произошло несколько сцен, почти неприличных. Предводитель юлил, кружился и наконец, очутившись однажды с Прыщом глаз на глаз, решился.
Доктор и доктора говорили, что это была родильная
горячка,
в которой из ста было 99 шансов, что кончится смертью. Весь день был жар, бред и беспамятство. К полночи больная лежала без чувств и почти без пульса.
― Вот ты всё сейчас хочешь видеть дурное. Не филантропическое, а сердечное. У них, то есть у Вронского, был тренер Англичанин, мастер своего дела, но пьяница. Он совсем запил, delirium tremens, [белая
горячка,] и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась, и теперь всё семейство на ее руках; да не так, свысока, деньгами, а она сама готовит мальчиков по-русски
в гимназию, а девочку взяла к себе. Да вот ты увидишь ее.
Но Кити
в своей
горячке не слышала ее.
Вообразите, что у меня желчная
горячка; я могу выздороветь, могу и умереть; то и другое
в порядке вещей; старайтесь смотреть на меня, как на пациента, одержимого болезнью, вам еще неизвестной, — и тогда ваше любопытство возбудится до высшей степени; вы можете надо мною сделать теперь несколько важных физиологических наблюдений…
Другое происшествие, недавно случившееся, было следующее: казенные крестьяне сельца Вшивая-спесь, соединившись с таковыми же крестьянами сельца Боровки, Задирайлово-тож, снесли с лица земли будто бы земскую полицию
в лице заседателя, какого-то Дробяжкина, что будто земская полиция, то есть заседатель Дробяжкин, повадился уж чересчур часто ездить
в их деревню, что
в иных случаях стоит повальной
горячки, а причина-де та, что земская полиция, имея кое-какие слабости со стороны сердечной, приглядывался на баб и деревенских девок.
Инспектор врачебной управы вдруг побледнел; ему представилось бог знает что: не разумеются ли под словом «мертвые души» больные, умершие
в значительном количестве
в лазаретах и
в других местах от повальной
горячки, против которой не было взято надлежащих мер, и что Чичиков не есть ли подосланный чиновник из канцелярии генерал-губернатора для произведения тайного следствия.
— А кто это сказывал? А вы бы, батюшка, наплевали
в глаза тому, который это сказывал! Он, пересмешник, видно, хотел пошутить над вами. Вот, бают, тысячи душ, а поди-тка сосчитай, а и ничего не начтешь! Последние три года проклятая
горячка выморила у меня здоровенный куш мужиков.
Собакевич отвечал, что Чичиков, по его мнению, человек хороший, а что крестьян он ему продал на выбор и народ во всех отношениях живой; но что он не ручается за то, что случится вперед, что если они попримрут во время трудностей переселения
в дороге, то не его вина, и
в том властен Бог, а
горячек и разных смертоносных болезней есть на свете немало, и бывают примеры, что вымирают-де целые деревни.
Впрочем, приезжий делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто
в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, — словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает
в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней
в их губернии — повальных
горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и все так обстоятельно и с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство.
Он слушал Ленского с улыбкой.
Поэта пылкий разговор,
И ум, еще
в сужденьях зыбкой,
И вечно вдохновенный взор, —
Онегину всё было ново;
Он охладительное слово
В устах старался удержать
И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству;
И без меня пора придет,
Пускай покамест он живет
Да верит мира совершенству;
Простим
горячке юных лет
И юный жар и юный бред.
Она миг только жила любовью, только
в первую
горячку страсти,
в первую
горячку юности, — и уже суровый прельститель ее покидал ее для сабли, для товарищей, для бражничества.
Она начала с волшебника и его интересного предсказания.
Горячка мыслей мешала ей плавно передать происшествие. Далее шло описание наружности волшебника и —
в обратном порядке — погоня за упущенной яхтой.
Этак можно и
горячку нажить, когда уж этакие поползновения нервы свои раздражать являются, по ночам
в колокольчики ходить звонить да про кровь расспрашивать!
Говорит она нам вдруг, что ты лежишь
в белой
горячке и только что убежал тихонько от доктора,
в бреду, на улицу и что тебя побежали отыскивать.
Мне как раз представилось, как трагически погиб поручик Потанчиков, наш знакомый, друг твоего отца, — ты его не помнишь, Родя, — тоже
в белой
горячке и таким же образом выбежал и на дворе
в колодезь упал, на другой только день могли вытащить.
Он, конечно, не мог, да и не хотел заботиться о своем болезненном состоянии. Но вся эта беспрерывная тревога и весь этот ужас душевный не могли пройти без последствий. И если он не лежал еще
в настоящей
горячке, то, может быть, именно потому, что эта внутренняя беспрерывная тревога еще поддерживала его на ногах и
в сознании, но как-то искусственно, до времени.
У дверей светлицы Швабрин опять остановился и сказал прерывающимся голосом: «Государь, предупреждаю вас, что она
в белой
горячке и третий день как бредит без умолку».
— Да, — говорила она, — я простужусь, сделается
горячка; ты придешь сюда — меня нет, пойдешь к нам — скажут: больна; завтра то же; ставни у меня закрыты; доктор качает головой; Катя выйдет к тебе
в слезах, на цыпочках и шепчет: больна, умирает…
Что с ней? Он не знал безделицы, что она любила однажды, что уже перенесла, насколько была способна, девический период неуменья владеть собой, внезапной краски, худо скрытой боли
в сердце, лихорадочных признаков любви, первой ее
горячки.
А если до сих пор эти законы исследованы мало, так это потому, что человеку, пораженному любовью, не до того, чтоб ученым оком следить, как вкрадывается
в душу впечатление, как оковывает будто сном чувства, как сначала ослепнут глаза, с какого момента пульс, а за ним сердце начинает биться сильнее, как является со вчерашнего дня вдруг преданность до могилы, стремление жертвовать собою, как мало-помалу исчезает свое я и переходит
в него или
в нее, как ум необыкновенно тупеет или необыкновенно изощряется, как воля отдается
в волю другого, как клонится голова, дрожат колени, являются слезы,
горячка…
Он каждый день все более и более дружился с хозяйкой: о любви и
в ум ему не приходило, то есть о той любви, которую он недавно перенес, как какую-нибудь оспу, корь или
горячку, и содрогался, когда вспоминал о ней.
— Что? разве вам не сказали? Ушла коза-то! Я обрадовался, когда услыхал, шел поздравить его, гляжу — а на нем лица нет! Глаза помутились, никого не узнаёт. Чуть
горячка не сделалась, теперь, кажется, проходит. Чем бы плакать от радости, урод убивается горем! Я лекаря было привел, он прогнал, а сам ходит, как шальной… Теперь он спит, не мешайте. Я уйду домой, а вы останьтесь, чтоб он чего не натворил над собой
в припадке тупоумной меланхолии. Никого не слушает — я уж хотел побить его…
— Полно, воображение рисует тебе какое-то преступление вместо ошибки. Вспомни,
в каком положении ты сделал ее,
в какой
горячке!..
— И слава Богу, Вера! Опомнись, приди
в себя немного, ты сама не пойдешь! Когда больные
горячкой мучатся жаждой и просят льду — им не дают. Вчера,
в трезвый час, ты сама предвидела это и указала мне простое и самое действительное средство — не пускать тебя — и я не пущу…
Словом, им овладела
горячка: он ничего не видал нигде, кроме статуй, не выходил из Эрмитажа и все торопил Кирилова ехать скорей
в Италию,
в Рим.
Она была бледнее прежнего,
в глазах ее было меньше блеска,
в движениях меньше живости. Все это могло быть следствием болезни, скоро захваченной
горячки; так все и полагали вокруг. При всех она держала себя обыкновенно, шила, порола, толковала со швеями, писала реестры, счеты, исполняла поручения бабушки. И никто ничего не замечал.
— Странная просьба, брат, дать
горячку! Я не верю страсти — что такое страсть? Счастье, говорят,
в глубокой, сильной любви…
«Влюблена!
в экстазе!» Это казалось ей страшнее всякой оспы, кори, лихорадки и даже
горячки. И
в кого бы это было? Дай Бог, чтоб
в Ивана Ивановича! Она умерла бы покойно, если б Вера вышла за него замуж.
Когда он открывал глаза утром, перед ним стоял уже призрак страсти,
в виде непреклонной, злой и холодной к нему Веры, отвечающей смехом на его требование открыть ему имя, имя — одно, что могло нанести решительный удар его
горячке, сделать спасительный перелом
в болезни и дать ей легкий исход.
Он понял
в ту минуту, что будить давно уснувший стыд следовало исподволь, с пощадой, если он не умер совсем, а только заглох. «Все равно, — подумал он, — как пьяницу нельзя вдруг оторвать от чарки —
горячка будет!»
— Они
в Царском Селе-с. Захворали немного, а
в городе эти теперешние
горячки пошли, все и посоветовали им переехать
в Царское,
в собственный ихний тамошний дом, для хорошего воздуху-с.
У меня достало же силы не есть и из копеек скопить семьдесят два рубля; достанет и настолько, чтобы и
в самом вихре
горячки, всех охватившей, удержаться и предпочесть верные деньги большим.
Но слабый свет сознания скоро померк: к вечеру этого второго дня я уже был
в полной
горячке.
Бесконечное страдание и сострадание были
в лице ее, когда она, восклицая, указывала на несчастного. Он сидел
в кресле, закрыв лицо руками. И она была права: это был человек
в белой
горячке и безответственный; и, может быть, еще три дня тому уже безответственный. Его
в то же утро положили
в больницу, а к вечеру у него уже было воспаление
в мозгу.
О, с Версиловым я, например, скорее бы заговорил о зоологии или о римских императорах, чем, например, об ней или об той, например, важнейшей строчке
в письме его к ней, где он уведомлял ее, что «документ не сожжен, а жив и явится», — строчке, о которой я немедленно начал про себя опять думать, только что успел опомниться и прийти
в рассудок после
горячки.
Но повитуха, принимавшая на деревне у больной женщины, заразила Катюшу родильной
горячкой, и ребенка, мальчика, отправили
в воспитательный дом, где ребенок, как рассказывала возившая его старуха, тотчас же по приезде умер.
Госпожа Хохлакова опять встретила Алешу первая. Она торопилась: случилось нечто важное: истерика Катерины Ивановны кончилась обмороком, затем наступила «ужасная, страшная слабость, она легла, завела глаза и стала бредить. Теперь жар, послали за Герценштубе, послали за тетками. Тетки уж здесь, а Герценштубе еще нет. Все сидят
в ее комнате и ждут. Что-то будет, а она без памяти. А ну если
горячка!»
Доктор доложил суду, что больной
в опаснейшем припадке
горячки и что следовало бы немедленно его увезти.
Судебный пристав тотчас к нему приблизился. Алеша вдруг вскочил и закричал: «Он болен, не верьте ему, он
в белой
горячке!» Катерина Ивановна стремительно встала со своего стула и, неподвижная от ужаса, смотрела на Ивана Федоровича. Митя поднялся и с какою-то дикою искривленною улыбкой жадно смотрел и слушал брата.
Забегая вперед, скажу лишь одно: он был теперь,
в этот вечер, именно как раз накануне белой
горячки, которая наконец уже вполне овладела его издавна расстроенным, но упорно сопротивлявшимся болезни организмом.
Полагаю, что имею право догадываться почему: уже неделю как расстроенный
в своем здоровье, сам признавшийся доктору и близким своим, что видит видения, что встречает уже умерших людей; накануне белой
горячки, которая сегодня именно и поразила его, он, внезапно узнав о кончине Смердякова, вдруг составляет себе следующее рассуждение: «Человек мертв, на него сказать можно, а брата спасу.
Но старший брат подсудимого объявил свое подозрение только сегодня,
в болезни,
в припадке бесспорного умоисступления и
горячки, а прежде, во все два месяца, как нам положительно это известно, совершенно разделял убеждение о виновности своего брата, даже не искал возражать против этой идеи.
— Лейба! — подхватил Чертопханов. — Лейба, ты хотя еврей и вера твоя поганая, а душа у тебя лучше иной христианской! Сжалься ты надо мною! Одному мне ехать незачем, один я этого дела не обломаю. Я
горячка — а ты голова, золотая голова! Племя ваше уж такое: без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол, у него деньги? Пойдем ко мне
в комнату, я тебе и деньги все покажу. Возьми их, крест с шеи возьми — только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
Я, помнится,
в Турции лежал
в госпитале, полумертвый: у меня была гнилая
горячка.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война
в Канзасе, предвестница нынешней великой войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий не
в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие;
в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор
в подобных кружках, и о великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится, да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во время
горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но родственном.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая
горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов,
в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю
в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что
в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы
в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что,
в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне
в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
Долго не смели объявить об этом выздоравливающей Маше. Она никогда не упоминала о Владимире. Несколько месяцев уже спустя, нашед имя его
в числе отличившихся и тяжело раненных под Бородиным, она упала
в обморок, и боялись, чтоб
горячка ее не возвратилась. Однако, слава богу, обморок не имел последствия.
День прошел благополучно, но
в ночь Маша занемогла. Послали
в город за лекарем. Он приехал к вечеру и нашел больную
в бреду. Открылась сильная
горячка, и бедная больная две недели находилась у края гроба.
Бедняк занемог сильной
горячкою; его свезли
в С*** и на его место определили на время другого.