Неточные совпадения
Что ежели, сестрица,
При красоте такой, и петь ты мастерица,
Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
От радости
в зобу дыханье спёрло, —
И на приветливы Лисицыны
словаВорона каркнула во всё воронье
горло:
Сыр выпал — с ним была плутовка такова.
У него дрожали ноги, голос звучал где-то высоко
в горле, размахивая портфелем, он говорил, не слыша своих
слов, а кругом десятки голосов кричали...
— Вы ничего не говорите, так что ж тут стоять-то даром? — захрипел Захар, за неимением другого голоса, который, по
словам его, он потерял на охоте с собаками, когда ездил с старым барином и когда ему дунуло будто сильным ветром
в горло.
Зная хорошо, что значит даже простое
слово Стабровского, Галактион ни на минуту не сомневался
в его исполнении. Он теперь пропадал целыми неделями по деревням и глухим волостям, устраивая новые винные склады, заключая условия с крестьянскими обществами на открытие новых кабаков, проверяя сидельцев и т. д. Работы было по
горло, и время летело совершенно незаметно. Галактион сам увлекался своею работой и проявлял редкую энергию.
Слова были знакомы, но славянские знаки не отвечали им: «земля» походила на червяка, «глаголь» — на сутулого Григория, «я» — на бабушку со мною, а
в дедушке было что-то общее со всеми буквами азбуки. Он долго гонял меня по алфавиту, спрашивая и
в ряд и вразбивку; он заразил меня своей горячей яростью, я тоже вспотел и кричал во всё
горло. Это смешило его; хватаясь за грудь, кашляя, он мял книгу и хрипел...
Райнер хотел что-то отвечать, но
слово застряло у него
в горле.
Всякий день кто-нибудь из охотников убивал то утку, то кулика, а Мазан застрелил даже дикого гуся и принес к отцу с большим торжеством, рассказывая подробно, как он подкрался камышами,
в воде по
горло, к двум гусям, плававшим на материке пруда, как прицелился
в одного из них, и заключил рассказ
словами: «Как ударил, так и не ворохнулся!» Всякий день также стал приносить старый грамотей Мысеич разную крупную рыбу: щук, язей, головлей, линей и окуней.
Одним
словом, я до того увлеклась моими воспоминаниями, что даже не заметила, что Butor стоит
в дверях и во все
горло хохочет.
А Павел, выбросив из груди
слово,
в которое он привык вкладывать глубокий и важный смысл, почувствовал, что
горло ему сжала спазма боевой радости; охватило желание бросить людям свое сердце, зажженное огнем мечты о правде.
Она говорила, а гордое чувство все росло
в груди у нее и, создавая образ героя, требовало
слов себе, стискивало
горло. Ей необходимо было уравновесить чем-либо ярким и разумным то мрачное, что она видела
в этот день и что давило ей голову бессмысленным ужасом, бесстыдной жестокостью. Бессознательно подчиняясь этому требованию здоровой души, она собирала все, что видела светлого и чистого,
в один огонь, ослеплявший ее своим чистым горением…
У нее рвалось сердце,
в груди было тесно,
в горле сухо и горячо. Глубоко внутри ее рождались
слова большой, все и всех обнимающей любви и жгли язык ее, двигая его все сильней, все свободнее.
В подземелье,
в темном углу, на лавочке лежала Маруся.
Слово «смерть» не имеет еще полного значения для детского слуха, и горькие слезы только теперь, при виде этого безжизненного тела, сдавили мне
горло. Моя маленькая приятельница лежала серьезная и грустная, с печально вытянутым личиком. Закрытые глаза слегка ввалились и еще резче оттенились синевой. Ротик немного раскрылся, с выражением детской печали. Маруся как будто отвечала этою гримаской на наши слезы.
Старик ушел. Что-то вроде насмешливой гримасы промелькнуло на лице чиновника
в мундире. Директор между тем вежливо, но серьезно пригласил движением руки даму отойти с ним подальше к окну. Та подошла и начала говорить тихо: видно было, что
слова у ней прерывались
в горле и дыхание захватывало: «Mon mari… mes enfants…» [Мой муж… дети… (франц.).] — слышалось Калиновичу. Директор, слушая ее, пожимал только плечами.
Младший не отвечал ни
слова. Вопрос брата показался ему сомнением
в его честности. Досада на самого себя, стыд
в поступке, который мог подавать такие подозрения, и оскорбление от брата, которого он так любил, произвели
в его впечатлительной натуре такое сильное, болезненное чувство, что он ничего не отвечал, чувствуя, что не
в состоянии будет удержаться от слезливых звуков, которые подступали ему к
горлу. Он взял не глядя деньги и пошел к товарищам.
У Лены на глазах показались слезы. Вот то, чего она ждала, прозвучало наконец
в словах простого, доброго человека! У нее на мгновение захватило
горло, и только через минуту, справившись с волнением, она спросила застенчиво и тихо, чтобы не разбудить отца...
Одним
словом, Кукишев настоял. Однажды Аннинька приняла из рук своего возлюбленного рюмку, наполненную зеленой жидкостью, и разом опрокинула ее
в горло. Разумеется, невзвидела света, поперхнулась, закашлялась, закружилась и этим привела Кукишева
в неистовый восторг.
Отходящий последним усилием перенес свою руку на голову Ахиллы и с этим уже громкий колоколец заиграл
в его
горле, мешаясь с журчаньем
слов тихой отходной, которую читал сквозь слезы Захария.
— Тут — так придумано, — клокотали и кипели
слова в горле у него, — Россия разрослась — раз! начальство сконфузилось — два!
— Матвей Савельич, примите честное моё
слово, от души: я говорю всё, и спорю, и прочее, а — ведь я ничего не понимаю и не вижу! Вижу — одни волнения и сцепления бунтующих сил, вижу русский народ
в подъёме духа, собранный
в огромные толпы, а — что к чему и где настоящий путь правды, — это никто мне не мог сказать! Так мельтешит что-то иногда, а что и где — не понимаю! Исполнен жалости и по
горло налит кипящей слезой — тут и всё! И — боюсь: Россия может погибнуть!
Привыкши к этому
в ней, мы и на сей раз весу
словам её не придали, а она встала, пошла к двери, да вдруг, подняв руки к
горлу, и упала, прямо на порог лицом. Подняли её, разбилась, кровь носом идёт, положили на скамью, отдышалась немножко — хрипит...
— Пробовал, ей-Богу, — возразил Шубин и вдруг осклабился и просветлел, — да невкусно, брат,
в горло не лезет, и голова потом, как барабан. Сам великий Лущихин — Харлампий Лущихин, первая московская, а по другим, великороссийская воронка, объявил, что из меня проку не будет. Мне, по его
словам, бутылка ничего не говорит.
На ликующего человека набегал помпадур и с
словами: «Ты что горло-то распустил?» — приказывал взять его
в часть.
При этих
словах у меня вдруг перехватило
в горле. Я взглянул на Локоткова. Он был бледен, а рука его неподвижно лежала на недопитом стакане чаю, который он только хотел приподнять со стола.
Горницы брагинского дома огласились пьяными криками, смехом и неприличными восклицаниями. Татьяна Власьевна хлопотала
в кухне с закусками. Нюша совалась с бутылками неоткупоренного вина. Зотушка накрывал
в горнице столы и вместе с Маланьей уставлял их снедями и брашно; Дуня вынимала из стеклянного шкафа праздничную чайную посуду.
Словом, всем работы было по
горло, и брагинский дом теперь походил на муравьиную кучу, которую разворачивают палкой.
Говорил он долго, иногда целый час, не отдыхая, спокойно, одним и тем же голосом и только
слова — должен, должны — произносил как-то особенно,
в два удара: сперва звонко выкрикивал: — «доллл…» — и, шипящим голосом оканчивая: — «жженн», — обводил всех синими лучами стеклянного взгляда. Это
слово хватало Евсея за
горло и душило.
«Убью!» — кричит. Схватил он левой рукой барина за
горло, а нож высоко таково поднял, и видел я сам, как со всего размаха засадил
в барина. Закричал я — а встать не могу, и все побледнели, все, как я. Видят — а не могут встать. Известно, кто к Пашке каторжному подступится! Поди, на душе у его не один грех кровавый! Одно
слово — сибиряк…
Мы на цыпочках прошли
в следующую комнату, где сидели два заводских управителя, доктор, становой и еще несколько мелких служащих. На одном столе помещалась батарея бутылок всевозможного вина, а за другим шла игра
в карты. Одним
словом, по случаю сплава всем работы было по
горло, о чем красноречиво свидетельствовали раскрасневшиеся лица, блуждающие взгляды и не совсем связные разговоры. Из опасения разбудить «самого» говорили почтительным полушепотом.
Никите послышалось
в его
словах чувство дружеской жалости; это было ново, неведомо для него и горьковато щипало
в горле, но
в то же время казалось, что Тихон раздевает, обнажает его.
— Боюсь; с первого раза, когда он посватал дочь, — испугалась. Вдруг, как будто из тучи упал никому неведомый и
в родню полез. Разве эдак-то бывает? Помню, говорит он, а я гляжу
в наглые глазищи его и на все
слова дакаю, со всем соглашаюсь, словно он меня за
горло взял.
Почему я
в самом деле не спросил Бессонова? Я и теперь не могу ответить на этот вопрос. Тогда я еще ничего не понимал
в отношениях его к Надежде Николаевне. Но смутное предчувствие чего-то необыкновенного и таинственного, что должно было случиться между этими людьми, уже и тогда наполняло меня. Я хотел остановить Бессонова
в его горячей речи об оппортунизме, хотел прервать его изложение спора о том, развивается ли
в России капитализм или не развивается, но всякий раз
слово останавливалось у меня
в горле.
Я ушел из кухни утром, маленькие часы на стене показывали шесть с минутами. Шагал
в серой мгле по сугробам, слушая вой метели, и, вспоминая яростные взвизгивания разбитого человека, чувствовал, что его
слова остановились где-то
в горле у меня, душат. Не хотелось идти
в мастерскую, видеть людей, и, таская на себе кучу снега, я шатался по улицам Татарской слободы до поры, когда стало светло и среди волн снега начали нырять фигуры жителей города.
Вмиг надуло ему
в горло жабу, и добрался он домой, не
в силах будучи сказать ни одного
слова; весь распух и слег
в постель.
Ходил Мухоедов необыкновенно быстро, вечно торопился куда-то, без всякой цели вскакивал с места и садился, часто задумывался о чем-то и совершенно неожиданно улыбался самой безобидной улыбкой —
словом, это был тип старого студента, беззаботного, как птица, вечно веселого, любившего побеседовать «с хорошим человеком», выпить при случае, а потом по
горло закопаться
в университетские записки и просиживать за ними ночи напролет, чтобы с грехом пополам сдать курсовой экзамен; этот тип уже вывелся
в русских университетах, уступив место другому, более соответствующему требованиям и условиям нового времени.
Огонь пробегал по моим жилам,
в глазах темнело, я дрожала, и
слова, которыми я хотела остановить его, пересыхали
в моем
горле.
Бурмистр. К какому
слову ты тут межевку-то приплел? Что ты мне тем тычешь
в глаза? Коли ты знал, дляче же ты
в те поры барину не докладывал? Только на миру вы, видно, горло-то переедать люты, а тут, как самому пришло… узлом, так и на других давай сворачивать… Что я
в твоем деле причинен?
— Нет, теперь не болит, — сказал он. — Не знаю, может быть, и болит… я не хочу… полно, полно!.. Я и не знаю, что со мною, — говорил он, задыхаясь и отыскав, наконец, ее руку, — будь здесь, не уходи от меня; дай, дай мне опять твою руку… У меня
в глазах темнеет; я на тебя как на солнце смотрю, — сказал он, как будто отрывая от сердца
слова свои, замирая от восторга, когда их говорил. Рыдания сдавливали ему
горло.
Мать трясётся вся, растирает руками больное
горло, смотрит
в угол на иконы, и снова шелестят сухие жуткие
слова...
Из-за шума поезда не слышно
слов старика, но он еще долго бормочет, вздыхает и крякает. Холодный воздух
в вагоне становится все гуще и душнее. Острый запах свежего навоза и свечная гарь делают его таким противным и едким, что у засыпающего Яши начинает чесаться
в горле и внутри груди. Он перхает и чихает, а привычный старик, как ни
в чем не бывало, дышит всею грудью и только покрякивает.
Я не пишу
в эту книжку ни
слова о том, что делается и что я испытываю дома. Слезы, которыми встречает и провожает меня мать, какое-то тяжелое молчание, сопровождающее мое присутствие за общим столом, предупредительная доброта братьев и сестер — все это тяжело видеть и слышать, а писать об этом еще тяжелее. Когда подумаешь, что через неделю придется лишиться всего самого дорогого
в мире, слезы подступают под
горло…
От этих
слов: Feuer — Kohle — heiss — heimlich — (огонь — уголь — жарко — тайно) — у меня по-настоящему начинался пожар
в груди, точно я эти
слова не слушаю, а глотаю, горящие угли —
горлом глотаю.
Я, не вынося ни человеческого голоса, ни лица, хотел крикнуть на Поликарпа, чтоб он оставил меня
в покое, но
слово мое застряло
в горле. Язык был так же обессилен и изнеможен, как и всё тело. Как это ни мучительно было, но пришлось позволить Поликарпу стащить с меня всё, даже измокшее нижнее белье.
Сегодня остановимся на этом, дорогой товарищ. Я давно не писал, и мне снова надо привыкать к твоему тусклому и плоскому лику, разрисованному румянами пощечин, и я немного забыл те
слова, что говорятся между порядочными и недавно битыми людьми. Пойди вон, мой друг. Сегодня и медная труба, и ты першишь у меня
в горле, червячок. Оставь меня.
Я только наклоняю голову
в ответ, потому что слезы давят мне
горло и не дают произнести
слова.
Все глядели
в свои тарелки, но Машеньке показалось, что после
слов хозяйки на нее все взглянули. Комок вдруг подступил к
горлу, она заплакала и прижала платок к лицу.
Опять у нее
слово стало
в горле.
Последний не мог выговорить ни
слова. Ужасное подозрение, поразившее его
в самое сердце, сдавило ему
горло.
Но
слова эти не выходили у нее из
горла. Она облокотилась о высокую спинку кресла и стояла над ним вполоборота, отведя лицо
в другую сторону.
— Ну, иди! Иди! — кричал Павел, а ветер подхватил его
слова и свирепо втискивал их обратно
в его
горло, и среди грохота неба не слышно было этих мятежных и молитвенных
слов, с которыми маленький человек обращался к великому неизвестному.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся
в ее
горле рыдания. Он сказал что-то, по нескольку раз повторяя свои
слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что̀ он говорил и повторяла вопросительно сказанные им
слова.
Кирилл, конечно, добре знал, какие
в московских монастырях были и есть сих дел мастера, у которых не вывернешься, и «поперечного
слова» не скажешь, потому что «кадык
в горле будет сдавлен»; а те дадут за него и ответы и обеты.