Неточные совпадения
И тут я с печи спрыгнула,
Обулась. Долго слушала, —
Все тихо, спит
семья!
Чуть-чуть я дверью скрипнула
И
вышла. Ночь морозная…
Из Домниной избы,
Где парни деревенские
И девки собиралися,
Гремела песня складная.
Любимая моя…
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто
из солода (солод — слад), то есть
из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали
семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что
из этого
выйдет.
Самгин отметил, что она говорит о муже тоном девицы
из зажиточной мещанской
семьи, как будто она до замужества жила в глухом уезде, по счастливому случаю
вышла замуж за богатого интересного купца в губернию и вот благодарно, с гордостью вспоминает о своей удаче. Он внимательно вслушивался: не звучит ли в словах ее скрытая ирония?
«Это не бабушка!» — с замиранием сердца, глядя на нее, думал он. Она казалась ему одною
из тех женских личностей, которые внезапно
из круга
семьи выходили героинями в великие минуты, когда падали вокруг тяжкие удары судьбы и когда нужны были людям не грубые силы мышц, не гордость крепких умов, а силы души — нести великую скорбь, страдать, терпеть и не падать!
С своей стороны, и женщина, встречающая,
выходя из-под венца, готовую
семью, детей, находится в неловком положении; ей нечего с ними делать, она должна натянуть чувства, которых не может иметь, она должна уверить себя и других, что чужие дети ей так же милы, как свои.
«Депо» принадлежало Молодцовым,
из семьи которых
вышел известный тенор шестидесятых и семидесятых годов П. А. Молодцов, лучший Торопка того времени.
С
семи часов вечера
выходить из квартир тоже воспрещалось, и с закатом солнца маленький городишко с его улицами и переулками превращался для учеников в ряд засад, западней, внезапных нападений и более или менее искусных отступлений.
В одной избе, состоящей чаще всего
из одной комнаты, вы застаете
семью каторжного, с нею солдатскую
семью, двух-трех каторжных жильцов или гостей, тут же подростки, две-три колыбели по углам, тут же куры, собака, а на улице около избы отбросы, лужи от помоев, заняться нечем, есть нечего, говорить и браниться надоело, на улицу
выходить скучно — как всё однообразно уныло, грязно, какая тоска!
Неизвестно, что
вышло бы со временем
из мальчика, предрасположенного к беспредметной озлобленности своим несчастием и в котором все окружающее стремилось развить эгоизм, если бы странная судьба и австрийские сабли не заставили дядю Максима поселиться в деревне, в
семье сестры.
Мы, не мешкав нимало,
вышли из нашего судна и поплыли в приехавших судах к берегу, не забыв снять с камня сотоварища нашего, которой на оном около
семи часов находился.
Заметим здесь, что если бы Варвара Ардалионовна преследовала какую-нибудь необычайную мечту, посещая Епанчиных, то она, может быть, сразу
вышла бы тем самым
из того разряда людей, в который сама заключила себя; но преследовала она не мечту; тут был даже довольно основательный расчет с ее стороны: она основывалась на характере этой
семьи.
Детей у них не было, и Ермошка мечтал, когда умрет жена, завестись настоящей
семьей и имел уже на примете Феню Зыкову. Так рассчитывал Ермошка, но не так
вышло. Когда Ермошка узнал, как ушла Феня
из дому убегом, то развел только руками и проговорил...
Уже под самый конец Таисья рассказала про Макара Горбатого, как он зажил в отцовском даме большаком, как
вышел солдат Артем
из службы и как забитая в
семье Татьяна увидала свет.
Самое тяжелое положение получалось там, где
семьи делились: или выданные замуж дочери уезжали в орду, или уезжали
семьи, а дочери оставались. Так было у старого Коваля, где сноха Лукерья подняла настоящий бунт.
Семья,
из которой она
выходила замуж, уезжала, и Лукерья забунтовала. Сначала она все молчала и только плакала потихоньку, а потом поднялась на дыбы, «як ведмедица».
Последнее наше свидание в Пелле было так скоро и бестолково, что я не успел
выйти из ужасной борьбы, которая во мне происходила от радости вас видеть не в крепости и горести расстаться, может быть, навек. Я думаю, вы заметили, что я был очень смешон, хотя и жалок. — Хорошо, впрочем, что так удалось свидеться. Якушкин мне говорил, что он видел в Ярославле
семью свою в продолжение 17 часов и также все-таки не успел половины сказать и спросить.
Также не напрасно прошла для Гладышева и история его старшего брата, который только что
вышел из военного училища в один
из видных гренадерских полков и, находясь в отпуску до той поры, когда ему можно будет расправить крылья, жил в двух отдельных комнатах в своей
семье.
Наталья Ивановна не
выходила из дома, чтобы не видать ни виселиц, ни народа, и одного желала: чтобы поскорее кончилось то, что должно быть. Она думала только о себе, а не о приговоренных и их
семьях.
Значит,
из всего этого
выходит, что в хозяйстве у вас, на первых порах окажется недочет, а
семья между тем, очень вероятно, будет увеличиваться с каждым годом — и вот вам наперед ваше будущее в Петербурге: вы напишете, может быть, еще несколько повестей и поймете, наконец, что все писать никаких человеческих сил не хватит, а деньги между тем все будут нужней и нужней.
Знаете ли, что я и мое образование, которое по тому времени, в котором я начинал жить, было не совсем заурядное, и мои способности, которые тоже
из ряда посредственных
выходили, и, наконец, самое здоровье — все это я должен был растратить в себе и сделаться прожектером, аферистом, купцом, для того чтоб поддержать и воспитать
семью, как прилично моему роду.
В новом замещении этой должности опять
вышло неприятное столкновение: губернатор хотел по крайней мере определить на это место кого-нибудь
из своих канцелярских чиновников — например, одного
из помощников своего правителя, человека, вполне ему верного и преданного; но вице-губернатор объявил, что на это место он имеет в виду опять нашего старого знакомого, Экзархатова, о котором предварительно были собраны справки, не предается ли он по-прежнему пьянству, и когда было дознано, что Экзархатов, овдовев, лет
семь ничего в рот не берет, Калинович в собственноручном письме предложил ему место старшего секретаря.
Петра Михайлыча знали не только в городе и уезде, но, я думаю, и в половине губернии: каждый день, часов в
семь утра, он
выходил из дома за припасами на рынок и имел, при этом случае, привычку поговорить со встречным и поперечным. Проходя, например, мимо полуразвалившегося домишка соседки-мещанки, в котором
из волокового окна [Волоковое окно — маленькое задвижное оконце, прорубавшееся в избах старинной постройки в боковых стенах.] выглядывала голова хозяйки, повязанная платком, он говорил...
Липочка. Ах, если бы вы знали, Лазарь Елизарыч, какое мне житье здесь! У маменьки
семь пятниц на неделе; тятенька, как не пьян, так молчит, а как пьян, так прибьет, того и гляди. Каково это терпеть образованной барышне! Вот как бы я
вышла за благородного, так я бы и уехала
из дому и забыла бы обо всем этом. А теперь все опять пойдет по-старому.
Ему было тогда
семь лет… Успех этих стихов льстил его самолюбию. Когда у матери случались гости, она всегда уговаривала сына: «Алеша, Алеша, прочитай нам „Скорее, о птички“. И по окончании декламации гости со вздохом говорили: „Замечательно! удивительно! А ведь, кто знает, может быть,
из него будущий Пушкин
выйдет“.
По приезде в Кузьмищево Егор Егорыч ничего не сказал об этом свидании с архиереем ни у себя в
семье, ни отцу Василию
из опасения, что
из всех этих обещаний владыки, пожалуй, ничего не
выйдет; но Евгений, однако, исполнил, что сказал, и Егор Егорыч получил от него письмо, которым преосвященный просил от его имени предложить отцу Василию место ключаря при кафедральном губернском соборе, а также и должность профессора церковной истории в семинарии.
Последний лазутчик, который был у него в Нухе, сообщил ему, что преданные ему аварцы собираются похитить его
семью и
выйти вместе с
семьею к русским, но людей, готовых на это, слишком мало, и что они не решаются сделать этого в месте заключения
семьи, в Ведено, но сделают это только в том случае, если
семью переведут
из Ведено в другое место.
Он хотел внушить государю, что Воронцов всегда, особенно в ущерб русским, оказывающий покровительство и даже послабление туземцам, оставив Хаджи-Мурата на Кавказе, поступил неблагоразумно; что, по всей вероятности, Хаджи-Мурат только для того, чтобы высмотреть наши средства обороны,
вышел к нам и что поэтому лучше отправить Хаджи-Мурата в центр России и воспользоваться им уже тогда, когда его
семья будет выручена
из гор и можно будет увериться в его преданности.
Любонька в людской, если б и узнала со временем о своем рождении, понятия ее были бы так тесны, душа спала бы таким непробудимым сном, что
из этого ничего бы не
вышло; вероятно, Алексей Абрамович, чтобы вполне примириться с совестью, дал бы ей отпускную и, может быть, тысячу-другую приданого; она была бы при своих понятиях чрезвычайно счастлива,
вышла бы замуж за купца третьей гильдии, носила бы шелковый платок на макушке, пила бы по двенадцати чашек цветочного чая и народила бы целую
семью купчиков; иногда приходила бы она в гости к дворечихе Негрова и видела бы с удовольствием, как на нее с завистью смотрят ее бывшие подруги.
А между тем у Гордея Евстратыча
из этого заурядного проявления вседневной жизни составлялась настоящая церемония: во-первых, девка Маланья была обязана подавать самовар
из секунды в секунду в известное время — утром в шесть часов и вечером в пять; во-вторых, все члены
семьи должны были собираться за чайным столом; в-третьих, каждый пил
из своей чашки, а Гордей Евстратыч
из батюшкова стакана; в-четвертых, порядок разливания чая, количество выпитых чашек, смотря по временам года и по значениям постных или скоромных дней, крепость и температура чая — все было раз и навсегда установлено, и никто не смел
выходить из батюшкова устава.
Это старинный барский дом на Троицкой улице, принадлежавший старому барину в полном смысле этого слова, Льву Ивановичу Горсткину, жившему со своей
семьей в половине дома, выходившей в сад, а театр
выходил на улицу, и
выходили на улицу огромные окна квартиры Далматова, состоящей
из роскошного кабинета и спальни.
Было
семь часов, когда, надев на себя клеенчатый плащ с капюшоном, Бобров
вышел из дому.
Литвинов до самой ночи не
выходил из своей комнаты; ждал ли он чего, бог ведает! Около
семи часов вечера дама в черной мантилье, с вуалем на лице, два раза подходила к крыльцу его гостиницы. Отойдя немного в сторону и поглядев куда-то вдаль, она вдруг сделала решительное движение рукой и в третий раз направилась к крыльцу…
На берегу Цны, как раз против омута, в старинном барском саду, тогда уже перешедшем к одному
из купцов-миллионеров, находился наш летний театр. Около театра, между фруктовыми деревьями, стоял обширный двухэтажный дом, окруженный террасами, куда
выходили комнаты, отведенные труппе. Женатые имели отдельные комнаты на верхнем этаже, холостые помещались по двое и по трое. Там же, рядом с квартирой
семьи Григорьева, была и большая столовая, но обедали мы больше на широкой террасе, примыкавшей к столовой.
Двадцати одного года он окончил курс гимназии, двадцати пяти
вышел первым кандидатом
из университета и тотчас поступил старшим учителем в одну
из московских гимназий, а двадцати
семи женился самым неудачным образом.
Вам ведь, может быть, неизвестно, а я ему всем обязана, я
вышла из бедной
семьи, в их честном доме воспитана, и он меня замуж взял, и любил меня, и верил мне, и умер далеко от меня с твердою в меня верою…
Но на одиннадцатый день чувство действительности все-таки заявило о правах своих. Нельзя безнаказанно, в течение
семи дней сряду, не
выходя из нумера, предаваться изнурительным исследованиям о церемонияле при погребении великого князя Трувора. Поэтому вопрос: отчего столько дней за мной нет кареты? — вдруг встал передо мной со всею ясностью!
— У, не приведи бог, — отвечал Панкрат, — ежели какой-нибудь и выдержит,
выходит, голубчик,
из кабинета и шатается.
Семь потов с него сойдет. И сейчас в пивную.
Однажды я
вышел из кафе, когда не было еще
семи часов, — я ожидал приятеля, чтобы идти вместе в театр, но он не явился, прислав подозрительную записку, — известно, какого рода, — а один я не любил посещать театр. Итак, это дело расстроилось. Я спустился к нижней аллее и прошел ее всю, а когда хотел повернуть к городу, навстречу мне попался старик в летнем пальто, котелке, с тросточкой, видимо, вышедший погулять, так как за его свободную руку держалась девочка лет пяти.
Полковник
вышел уже в сюртуке и гости за ним тоже — поверите ли? — в сюртуках… Но какое нам дело, мы будто и не примечаем. Как вот, послушайте… Господин полковник сказал:"Зовите же гг. офицеров"… и тут вошло
из другой комнаты человек
семь офицеров и, не поклонясь никому, даже и нам, приезжим, сели прямо за стол. Можно сказать, учтиво с нами обращались! Может быть, они с господином полковником виделись прежде, но мы же званые… Но хорошо — уселися.
Она была
семью или восемью годами старше своего мужа, за которого
вышла по любви; он тайно увез ее
из родительского дома.
Вы превосходно знаете законы, очень честны и справедливы, уважаете брак и семейные основы, а
из всего этого
вышло то, что за всю свою жизнь вы не сделали ни одного доброго дела, все вас ненавидят, со всеми вы в ссоре и за эти
семь лет, пока женаты, вы и
семи месяцев не прожили с женой.
В заговорах от лихорадок, называемых «Молитва св. Сисиния», рассказывается, как к святому, стоящему на морском берегу,
вышли из моря «
семь простовласых дев»; по молитве святого, явившиеся архангелы избили этих дев; число и имена лихорадок и архангелов непостоянно: лихорадок бывает двенадцать, вместо Сисиния — Сихаил и Михаил, имена архангелов — Урил, Рафаил, Варахель, Рагуил, Афанаил, Тоил.
Но в
семи тысячах жителей Окурова и Заречья был один человек, относившийся к поэту серьезно: каждый раз, когда Сима, получив от Лодки спешно-деловую ласку,
выходил из «раишка», — у ворот его останавливал квадратный Четыхер.
В
семь часов вечера этого последнего дня его жизни он
вышел из своей квартиры, нанял извозчика, уселся, сгорбившись, на санях и поехал на другой конец города. Там жил его старый приятель, доктор, который, как он знал, сегодня вместе с женою отправился в театр. Он знал, что не застанет дома хозяев, и ехал вовсе не для того, чтобы повидаться с ними. Его, наверно, впустят в кабинет, как близкого знакомого, а это только и было нужно.
И тут я прихожу домой и узнаю, что та одна
из нашей
семьи дочь, которая понимала — не меня, а истину, что она заодно отреклась и от жениха, которому обещала любовь, и от истины и
выходит за лакея, лгуна…
— Спасибо Ефрему, — сказал Псеков, — без него мы и не догадались бы. Ему первому пришло на мысль, что здесь что-то не так. Приходит сегодня ко мне утром и говорит: «А отчего это наш барин так долго не просыпается? Целую неделю
из спальни не
выходит!» Как сказал он мне это, меня точно кто обухом… Мысль сейчас мелькнула… Он не показывался с прошлой субботы, а ведь сегодня воскресенье!
Семь дней — шутка сказать!
В
семье из этого ничего стройного не
выходило, и благодаря тому, что падчерицы его не всегда умели скрыть, что он им неприятен и что они страдают за свою умную и образованную мать, видя ее женою такого остолопа, — князь страдал от своего положения и даже стал возбуждать к себе сострадание в сердце очень чувствительной и доброй танты.
Поздно вечером пришлось ему оставить приятную, милую
семью, где блаженство он ощущал, где испытал высшую степень наслажденья души. И когда
вышел он
из доронинской квартиры, тоска напала на него, тяжело, ровно свинец, пало на душу одиночество… Мнилось ему, что
из светлого рая вдруг попал он на трудную землю, полную бед, горя, печали, лишений…
А непутный Алексей швыряет тысячами, и горя ему нет, что родная
семья вконец разорилась и
из честного родительского дома
вышел Содом и Гоморр…
Из нее, выросшей в набожной
семье,
вышла богобоязненная и богомольная девушка.
— Пожалуйста… А то, как увидит, беда… Он у меня строгих правил. На
семи соборах проклянет. Ты, Лиза, не
выходи из комнаты, вот и всё… Он недолго здесь пробудет. Не беспокойся…