Неточные совпадения
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и
страшно всё, что могло от этого
выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом
вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
Он
вышел. Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова у ней кружилась. «Господи! как он знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова?
Страшно это!» Но в то же время мысль не приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и сестру. Зачем? Что было? И что у него в намерениях? Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и говорил… говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже жить не может… О господи!»
В конце концов —
страшно выйти на улицу.
— Общее благо, — повторила Тося. — Трудно понять, как это
выходит? У меня подруга, учительница на заводе, в провинции, там у них — дифтерит,
страшно мрут ребятишки, а сыворотки — нет. Здесь, в городе, — сколько угодно ее.
— Сегодня — пою! Ой, Клим,
страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже
страшно? Это должно быть страшнее, чем петь! Я ног под собою не слышу,
выходя на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
Мы
вышли из лавки, и Ламберт меня поддерживал, слегка обнявши рукой. Вдруг я посмотрел на него и увидел почти то же самое выражение его пристального, разглядывающего,
страшно внимательного и в высшей степени трезвого взгляда, как и тогда, в то утро, когда я замерзал и когда он вел меня, точно так же обняв рукой, к извозчику и вслушивался, и ушами и глазами, в мой бессвязный лепет. У пьянеющих людей, но еще не опьяневших совсем, бывают вдруг мгновения самого полного отрезвления.
— А все-таки, знаете, Сергей Александрыч, я иногда
страшно скучаю, — говорила Зося, когда Хина
вышла из коша. — Вечное безделье, вечная пустота… Ну, скажите, что будет делать такая барышня, как я? Ведь это прозябание, а не жизнь. Так что даже все удовольствия отравлены сознанием собственной ненужности.
Без сомнения, он чувствует сам всю невероятность выдумки и мучится,
страшно мучится, как бы сделать ее вероятнее, так сочинить, чтоб уж
вышел целый правдоподобный роман.
Припоминая потом долго спустя эту ночь, Иван Федорович с особенным отвращением вспоминал, как он вдруг, бывало, вставал с дивана и тихонько, как бы
страшно боясь, чтобы не подглядели за ним, отворял двери,
выходил на лестницу и слушал вниз, в нижние комнаты, как шевелился и похаживал там внизу Федор Павлович, — слушал подолгу, минут по пяти, со странным каким-то любопытством, затаив дух, и с биением сердца, а для чего он все это проделывал, для чего слушал — конечно, и сам не знал.
В верхней части река Сандагоу слагается из 2 рек — Малой Сандагоу, имеющей истоки у Тазовской горы, и Большой Сандагоу, берущей начало там же, где и Эрлдагоу (приток Вай-Фудзина). Мы
вышли на вторую речку почти в самых ее истоках. Пройдя по ней 2–3 км, мы остановились на ночлег около ямы с водою на краю размытой террасы. Ночью снова была тревога. Опять какое-то животное приближалось к биваку. Собаки
страшно беспокоились. Загурский 2 раза стрелял в воздух и отогнал зверя.
Кетчер махал мне рукой. Я взошел в калитку, мальчик, который успел вырасти, провожал меня, знакомо улыбаясь. И вот я в передней, в которую некогда входил зевая, а теперь готов был пасть на колена и целовать каждую доску пола. Аркадий привел меня в гостиную и
вышел. Я, утомленный, бросился на диван, сердце билось так сильно, что мне было больно, и, сверх того, мне было
страшно. Я растягиваю рассказ, чтоб дольше остаться с этими воспоминаниями, хотя и вижу, что слово их плохо берет.
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело лежало на столе в том виде, как он умер: во фраке, без галстука, с раскрытой грудью; черты его были
страшно искажены и уже почернели. Это было первое мертвое тело, которое я видел; близкий к обмороку, я
вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет — огонь!».
Поэтому мы все больше и больше попадали во власть «того света», который казался нам наполненным враждебной и чуткой силой… Однажды старший брат
страшно закричал ночью и рассказал, что к нему из соседней темной комнаты
вышел чорт и, подойдя к его кровати, очень изящно и насмешливо поклонился.
Эта фраза привела Кочетова в бешенство. Кто смеет трогать его за руку? Он
страшно кричал, топал ногами и грозил убить проклятого жида. Старик доктор покачал головой и
вышел из комнаты.
— Ох, и говорить-то
страшно… Считай: двадцать тысяч за пуд золота, за десять пудов это
выйдет двести тысяч, а за двадцать все четыреста. Ничего, кругленькая копеечка… Ну, за работу придется заплатить тысяч шестьдесят, не больше, а остальные голенькими останутся. Ну, считай для гладкого счета — триста тысяч.
— Скоро вода тронется, Андрон Евстратыч, так не больно
страшно, — ответил Матюшка. — Сказывают, Кедровская дача на волю
выходит… Вот делай заявку, а я местечко тебе укажу.
Всю ночь Груздев
страшно мучился. Ему все представлялось, что он бьется в кругу не на живот, а на смерть: поборет одного —
выходит другой, поборет другого — третий, и так без конца. На улице долго пьяные мужики горланили песни, а Груздев стонал, как раздавленный.
Как только учитель кончал класс, я
выходил из комнаты: мне
страшно, неловко и совестно было оставаться одному с братом.
Вскоре после того пришлось им проехать Пустые Поля, въехали потом и в Зенковский лес, — и Вихров невольно припомнил, как он по этому же пути ездил к Клеопатре Петровне — к живой, пылкой, со страстью и нежностью его ожидающей, а теперь — что сталось с нею —
страшно и подумать! Как бы дорого теперь дал герой мой, чтобы сразу у него все
вышло из головы — и прошедшее и настоящее!
«Зачем это она пришла ко мне?» — думал он, желая в это время куда-нибудь провалиться. Первое его намерение было продолжать спать; но это оказалось совершенно невозможным, потому что становиха, усевшись в соседней комнате на диване, начала беспрестанно ворочаться, пыхтеть, кашлять, так что он, наконец, не вытерпел и, наскоро одевшись,
вышел к ней из спальни; лицо у него было
страшно сердитое, но становиха этим, кажется, нисколько не смутилась.
Герой мой между тем думал пробрать своих слушательниц сюжетом своей повести, главною мыслью, выраженною в ней, и для этого торопился дочитать все до конца — но и тут ничего не
вышло: он только
страшно утомил и их и себя.
— Видите ли, у нас все как-то так
выходило — она в тюрьме — я на воле, я на воле — она в тюрьме или в ссылке. Это очень похоже на положение Саши, право! Наконец ее сослали на десять лет в Сибирь,
страшно далеко! Я хотел ехать за ней даже. Но стало совестно и ей и мне. А она там встретила другого человека, — товарищ мой, очень хороший парень! Потом они бежали вместе, теперь живут за границей, да…
На секунду прежний я, которому
страшно, если откроется эта дверь. Еще последние пять минут, и если она не
выйдет —
Он сказал это, думая, что у него
выйдет весело и развязно, но
вышло неловко и, как ему тотчас же показалось,
страшно неестественно.
В результате оказалось, что, живучи в деревне, он достиг только того, что обрюзг и
страшно обленился, не
выходя по целым дням из халата.
Он взял ее руку, поцеловал ее и неровными шагами
вышел из комнаты. На него
страшно было смотреть. Наденька осталась неподвижна на своем месте.
— Все это, не спорю, правда, — начала она, — но ты забываешь, что мне, после моего первого несчастного брака,
страшно даже подумать
выйти когда-нибудь опять замуж.
Я ушел, чувствуя себя обманутым и обиженным: так напрягался в страхе исповеди, а все
вышло не
страшно и даже не интересно! Интересен был только вопрос о книгах, неведомых мне; я вспомнил гимназиста, читавшего в подвале книгу женщинам, и вспомнил Хорошее Дело, — у него тоже было много черных книг, толстых, с непонятными рисунками.
Вышел я оттуда домой, дошел до отца протопопова дома, стал пред его окнами и вдруг подперся по-офицерски в боки руками и закричал: «Я царь, я раб, я червь, я бог!» Боже, боже: как
страшно вспомнить, сколь я был бесстыж и сколь же я был за то в ту ж пору постыжен и уязвлен!
Негодую
страшно; но лекарь наш говорит, что
выйти мне невозможно, ибо у меня будто рецидивная angina, [Ангина (лат.).] и затем проторю дорожку ad patres, [К предкам (лат.).] а сего бы еще не хотелось.
Время шло, а выжидаемая день за днем бумага о назначении инспектором все не приходила. И частных сведений о месте никаких не было. Справиться у самой княгини Передонов не смел: Варвара постоянно пугала его тем, что она — знатная. И ему казалось, что если бы он сам вздумал к ней писать, то
вышли бы очень большие неприятности. Он не знал, что именно могли с ним сделать по княгининой жалобе, но это-то и было особенно
страшно. Варвара говорила...
Замечаю я, что всего труднее и запутаннее люди говорят про бога, и лучше бы им оставить это, а то
выходит и
страшно, и жалобно, и недостойно великого предмета.
Усевшись напротив Татьяны Ивановны, он стал точно сам не свой; он не мог смотреть равнодушно; ворочался на своем месте, краснел как рак и
страшно вращал глазами; особенно когда дядя начинал утешать Татьяну Ивановну, толстяк решительно
выходил из себя и ворчал, как бульдог, которого дразнят.
— Совсем с ума сошел старец. Сидит по целым дням у своей Августины Христиановны, скучает
страшно, а сидит. Глазеют друг на друга, так глупо… Даже противно смотреть. Вот поди ты! Каким семейством Бог благословил этого человека: нет, подай ему Августину Христиановну! Я ничего не знаю гнуснее ее утиной физиономии! На днях я вылепил ее карикатуру, в дантовском вкусе. Очень
вышло недурно. Я тебе покажу.
Выйдет она на середину хаты, увидит его, — и глаза се чуть заметно ласково улыбнутся, и ему станет весело и
страшно.
— Я боюсь, отец Крискент… Сама не знаю, чего боюсь, а так
страшно сделается, так
страшно. Как-то оно вдруг все
вышло…
— Нет, — повторил он. — Я, Полина, если хотите знать, очень несчастлив. Что делать? Сделал глупость, теперь уже не поправишь. Надо философски относиться. Она
вышла без любви, глупо, быть может, и по расчету, но не рассуждая, и теперь, очевидно, сознает свою ошибку и страдает. Я вижу. Ночью мы спим, но днем она боится остаться со мной наедине хотя бы пять минут и ищет развлечений, общества. Ей со мной стыдно и
страшно.
Отец
вышел. Когда шаги его затихли, она вдруг остановилась перед Лаптевым и сказала решительно, и при этом
страшно побледнела...
Литвинов дал удалиться герцогине со всей ее свитой и тоже
вышел на аллею. Он не мог отдать себе ясного отчета в том, что он ощущал: и стыдно ему было, и даже
страшно, и самолюбие его было польщено… Нежданное объяснение с Ириной застигло его врасплох; ее горячие, быстрые слова пронеслись над ним, как грозовой ливень."Чудаки эти светские женщины, — думал он, — никакой в них нет последовательности…
Как ударил он ножом, и слышим мы, кто-то застонал, да так, что теперь
страшно… Не успели мы опомниться — глядим, Пашка лежит на земле, а на нем верхом барин сидит. Как уже это случилось, мы все глазам не поверили и не знаем… Только сидит на ём барин и скрутил руки ему за спину… Как это
вышло — и теперь невдомек.
— Ни одной ночи, — говорит, — бедная, не спала: все, бывало, ходила в белый зал гулять, куда, кроме как для балов, никто и не хаживал.
Выйдет, бывало, туда таково
страшно, без свечи, и все ходит, или сядет у окна, в которое с улицы фонарь светит, да на портрет Марии Феодоровны смотрит, а у самой из глаз слезы текут. — Надо полагать, что она до самых последних минут колебалась, но потом преданность ее взяла верх над сердцем, и она переломила себя и с той поры словно от княжны оторвалась.
Швейцар хоть и видел, что подъехала барская карета, но, по случаю холода, не счел за нужное
выйти к ней: все люди князя были
страшно избалованы и распущены!
В конторе было
страшно накурено, и сгущался тот специфический миазм, какой приносит с собой в комнату наш младший брат в лаптях. А в большие запыленные окна гляделось весеннее солнышко, полосы голубого неба, край зеленого леса. Я поскорее
вышел на крыльцо, чтобы дохнуть свежим воздухом.
— А
вышло, cher cousin [дорогой кузен (франц.).], нехорошо!.. — продолжал генерал грустным голосом. — Ефим Федорович
страшно на меня обиделся и, встретясь вскоре после того со мной в Английском клубе, он повернулся ко мне спиной и даже ушел из той комнаты, где я сел обедать; а потом, как водится, это стало отражаться и на самой службе: теперь, какое бы то ни было представление от моего ведомства, — Ефим Федорович всегда против и своей неумолимой логикой разбивает все в пух…
Когда хозяин
вышел и унес с собою свет, опять наступили потемки. Тетке было
страшно. Гусь не кричал, но ей опять стало чудиться, что в потемках стоит кто-то чужой. Страшнее всего было то, что этого чужого нельзя было укусить, так как он был невидим и не имел формы. И почему-то она думала, что в эту ночь должно непременно произойти что-то очень худое. Федор Тимофеич тоже был непокоен. Тетка слышала, как он возился на своем матрасике, зевал и встряхивал головой.
Я решительно не помню, что после было и как я
вышел. Я опомнился за воротами, столкнувшись лицом к лицу с Верманом. Соваж стоял на улице в одних панталонах и толстой серпинковой рубашке и
страшно дымил гадчайшей сигарой.
И ему было
страшно под одеялом. Он боялся, как бы чего не
вышло, как бы его не зарезал Афанасий, как бы не забрались воры, и потом всю ночь видел тревожные сны, а утром, когда мы вместе шли в гимназию, был скучен, бледен, и было видно, что многолюдная гимназия, в которую он шел, была страшна, противна всему существу его и что идти рядом со мной ему, человеку по натуре одинокому, было тяжко.
Тут наступил сон. Не то чтобы было очень
страшно, а призрачно, беспамятно и как-то чуждо: сам грезящий оставался в стороне, а только призрак его бестелесно двигался, говорил беззвучно, страдал без страдания. Во сне
выходили из вагона, разбивались на пары, нюхали особенно свежий, лесной, весенний воздух. Во сне тупо и бессильно сопротивлялся Янсон, и молча выволакивали его из вагона.
Вы подумайте, что заводы Кайгородова ежегодно выплавляют до трех миллионов пудов металлов: чугуна, железа, стали, меди; одних дров ежегодно
выходит до трехсот тысяч кубических сажен да столько же идет лесу на выделку угля — ведь подумать
страшно…
— Не посрами меня, скорый помощник! Явись сюда — я верую и погибаю! —
страшно громко вскрикнула несчастная старуха и…
вышло как-то так и дивно и
страшно, что скорый помощник словно дыханием бури явился к ней на помощь.