Неточные совпадения
После
обеда, когда Долли
вышла в свою комнату, Анна быстро встала и подошла
к брату, который закуривал сигару.
Обед был накрыт на четырех. Все уже собрались, чтобы
выйти в маленькую столовую, как приехал Тушкевич с поручением
к Анне от княгини Бетси. Княгиня Бетси просила извинить, что она не приехала проститься; она нездорова, но просила Анну приехать
к ней между половиной седьмого и девятью часами. Вронский взглянул на Анну при этом определении времени, показывавшем, что были приняты меры, чтоб она никого не встретила; но Анна как будто не заметила этого.
Бабушка пошептала ей на ухо, что приготовить для неожиданных гостей
к обеду, и Марфенька
вышла.
—
К обеду только позвольте, бабушка, не
выходить, — сказала она, едва крепясь, — а после
обеда я, может быть, приду…
Против такой короткости Марья Степановна сильно восстала и не хотела
выходить сама
к обеду и Верочку не хотела показывать.
Когда он
вышел за ограду скита, чтобы поспеть в монастырь
к началу
обеда у игумена (конечно, чтобы только прислужить за столом), у него вдруг больно сжалось сердце, и он остановился на месте: пред ним как бы снова прозвучали слова старца, предрекавшего столь близкую кончину свою.
Никто, не исключая и детей, до звезды не ел: обедать подавали не ранее пятого часа, но отец обыкновенно и
к обеду не
выходил, а ограничивался двумя чашками чая, которые выпивал после всенощной на сон грядущий.
К обеду он, конечно,
выходил в столовую, прислушивался
к общему разговору и даже пытался принять в нем участие, но из этих попыток как-то ничего не
выходило.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед
обедом заходит
к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими
вышлет лошадей через неделю.
Однажды вступив во владение «боковушкой», они
выходили из нее только
к обеду да в праздники
к обедне.
Старик Рыхлинский по — прежнему
выходил к завтраку и
обеду, по — прежнему спрашивал: «Qui a la règle», по — прежнему чинил суд и расправу. Его жена также степенно вела обширное хозяйство, Марыня занималась с нами, не давая больше воли своим чувствам, и вся семья гордо несла свое горе, ожидая новых ударов судьбы.
Знакомство с купленным мальчиком завязать было трудно. Даже в то время, когда пан Уляницкий уходил в свою должность, его мальчик сидел взаперти,
выходя лишь за самыми необходимыми делами: вынести сор, принести воды, сходить с судками за
обедом. Когда мы при случае подходили
к нему и заговаривали, он глядел волчком, пугливо потуплял свои черные круглые глаза и старался поскорее уйти, как будто разговор с нами представлял для него опасность.
Он без шума
вышел из дома, велел сказать Варваре Павловне, которая еще спала, что он вернется
к обеду, и большими шагами направился туда, куда звал его однообразно печальный звон.
После
обеда Груздев прилег отдохнуть, а Анфиса Егоровна ушла в кухню, чтобы сделать необходимые приготовления
к ужину. Нюрочка осталась в чужом доме совершенно одна и решительно не знала, что ей делать. Она походила по комнатам, посмотрела во все окна и кончила тем, что надела свою шубку и
вышла на двор. Ворота были отворены, и Нюрочка
вышла на улицу. Рынок, господский дом, громадная фабрика, обступившие завод со всех сторон лесистые горы — все ее занимало.
Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух часов и нынче ушла от Лизы в это же самое время. Во всю дорогу и дома за
обедом Розанов не
выходил из головы у Полиньки. Жаль ей очень его было. Ей приходили на память его теплая расположенность
к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться с своим положением. «А впрочем, что можно и сделать из такого положения?» — думала Полинька и
вышла немножко погулять.
Сам Александр Иванович продолжал пить по своей четверть-рюмочке и ничего почти не ел, а вместо того курил в продолжение всего
обеда. Когда
вышли из-за стола, он обратился
к Вихрову и проговорил...
После
обеда опять собрались во флигеле гости — и княжна
вышла к ним.
Мы
вышли в экскурсию после
обеда и, подойдя
к горе, стали подыматься по глинистым обвалам, взрытым лопатами жителей и весенними потоками. Обвалы обнажали склоны горы, и кое-где из глины виднелись высунувшиеся наружу белые, истлевшие кости. В одном месте деревянный гроб выставлялся истлевшим углом, в другом — скалил зубы человеческий череп, уставясь на нас черными впадинами глаз.
— Да еще что
вышло! Подслушал этта наш разговор господин один из русских и заступился за нас, заказал. А после
обеда и подсел
к нам: не можете ли вы, говорит, мне на короткое время взаймы дать? Ну, нечего делать, вынул пятифранковик, одолжил.
Накануне этого официального извещения все в доме уже знали и различно судили об этом обстоятельстве. Мими не
выходила целый день из своей комнаты и плакала. Катенька сидела с ней и
вышла только
к обеду, с каким-то оскорбленным выражением лица, явно заимствованным от своей матери; Любочка, напротив, была очень весела и говорила за
обедом, что она знает отличный секрет, который, однако, она никому не расскажет.
В один из таких жарких дней кузьмищевское общество сидело на садовой террасе за
обедом, при котором, как водится, прислуживал и Антип Ильич, ничего, впрочем, не подававший, а только внимательно наблюдавший, не нужно ли чего-нибудь собственно Егору Егорычу. В настоящее время он увидел, что одна молодая горничная из гостиной звала его рукой
к себе. Антип Ильич
вышел к ней и спросил, что ей надобно.
К обеду, который, по обычаю, был подан сейчас, как пришли с похорон, были приглашены три священника (в том числе отец благочинный) и дьякон. Дьячкам была устроена особая трапеза в прихожей. Арина Петровна и сироты
вышли в дорожном платье, но Иудушка и тут сделал вид, что не замечает. Подойдя
к закуске, Порфирий Владимирыч попросил отца благочинного благословить яствие и питие, затем налил себе и духовным отцам по рюмке водки, умилился и произнес...
Весь этот день ему было не по себе. Он еще не имел определенных опасений за будущее, но уже одно то волновало его, что случился такой факт, который совсем не входил в обычное распределение его дня, и что факт этот прошел безнаказанно. Даже
к обеду он не
вышел, а притворился больным и скромненько, притворно ослабевшим голосом попросил принести ему поесть в кабинет.
Потом начались тосты за Барятинского, за Воронцова, за офицеров, за солдат, и гости
вышли от
обеда опьяненные и выпитым вином, и военным восторгом,
к которому они и так были особенно склонны.
— Там такая хорошая да славная, — повторил Константин, не слушая, — такая хозяйка, умная да разумная, что другой такой из простого звания во всей губернии не сыскать. Уехала… А ведь скучает, я зна-аю! Знаю, сороку! Сказала, что завтра
к обеду вернется… А ведь какая история! — почти крикнул Константин, вдруг беря тоном выше и меняя позу, — теперь любит и скучает, а ведь не хотела за меня
выходить!
И не стало жизни нам богатой,
Редко в поле
выходил оратай,
Вороны над пашнями кружились,
На убитых с криками садились,
Да слетались галки на беседу,
Собираясь стаями
к обеду…
Зинаида Федоровна бросила на стол салфетку и быстро, с жалким, страдальческим лицом,
вышла из столовой. Поля, громко рыдая и что-то причитывая, тоже
вышла. Суп и рябчик остыли. И почему-то теперь вся эта ресторанная роскошь, бывшая на столе, показалась мне скудною, воровскою, похожею на Полю. Самый жалкий и преступный вид имели два пирожка на тарелочке. «Сегодня нас унесут обратно в ресторан, — как бы говорили они, — а завтра опять подадут
к обеду какому-нибудь чиновнику или знаменитой певице».
Вечером в этот день Даша в первый раз была одна. В первый раз за все время Долинский оставил ее одну надолго. Он куда-то совершенно незаметно
вышел из дома тотчас после
обеда и запропастился. Спустился вечер и угас вечер, и темная, теплая и благоуханная ночь настала, и в воздухе запахло спящими розами, а Долинский все не возвращался. Дору это, впрочем, по-видимому, совсем не беспокоило, она проходила часов до двенадцати по цветнику, в котором стоял домик, и потом пришла
к себе и легла в постель.
Выйдя поутру из дому, Елена только на минуту зашла в Роше-де-Канкаль, отдала там швейцару записочку
к князю, в которой уведомляла его, что она не придет сегодня в гостиницу, потому что больна; и затем
к обеду возвратилась из училища домой.
Когда мы
вышли, солнце еще не думало склоняться
к западу. Я взглянул на часы — нет двух. Вдали шагали провиантские и другие чиновники из присутствовавших на
обеде и, очевидно, еще имели надежду до пяти часов сослужить службу отечеству. Но куда деваться мне и Прокопу? где приютиться в такой час, когда одна еда отбыта, а для другой еды еще не наступил момент?
— Терешка! — сказал Ижорской стремянному, который отдал свою лошадь Рославлеву, — ступай в липовую рощу, посмотри, раскинут ли шатер и пришла ли роговая музыка; да скажи, чтоб чрез час
обед был готов. Ну, любезные! — продолжал он, обращаясь
к Рославлеву, — не думал я сегодня заполевать такого зверя. Вчера Оленька раскладывала карты, и все
выходило, что ты прежде недели не будешь. Как они обрадуются!
Сама хозяйка целое утро не показывалась и
к обеду не
вышла: у ней, по уверению Пандалевского, единственного допущенного до ней лица, голова болела.
— Ну да, ненадолго; вот и ловите его теперь! Он губернатора дома не застал, потом
к Анне Николаевне поехал, дал слово обедать у ней, а Наташка, которая теперь от нее не
выходит, затащила его
к себе до
обеда завтракать. Вот вам и князь!
На другой день поутру, когда мы оделись и пришли пить чай в дом, Иван Ипатыч, против обыкновения,
вышел к нам, объяснил мою вину Манасеиным и Елагину, приказал им идти в гимназию, а меня лишил чаю, велел остаться дома, идти во флигель, раздеться, лечь в постель и пролежать в ней до вечера, а вместо завтрака и
обеда велел дать мне ломоть хлеба и стакан воды.
Задёрганный думами, устав от них, Артамонов младший решил молчать и ждать. Думы о Носкове не оставляли его, он хмурился, чувствовал себя больным, и в
обед, когда рабочие
выходили из корпусов, он, стоя у окна в конторе, присматривался
к ним, стараясь догадаться: кто из них социалист? Неужели — кочегар Васька, чумазый, хромой, научившийся у плотника Серафима ловко складывать насмешливые частушки?
Отчего уходящий приятель хохочет,
выйдя за дверь, тут же дает самому себе слово никогда не приходить
к этому чудаку, хотя этот чудак, в сущности, и превосходнейший малый, и в то же время никак не может отказать своему воображению в маленькой прихоти: сравнить, хоть отдаленным образом, физиономию своего недавнего собеседника во все время свидания с видом того несчастного котеночка, которого измяли, застращали и всячески обидели дети, вероломно захватив его в плен, сконфузили в прах, который забился наконец от них под стул, в темноту, и там целый час на досуге принужден ощетиниваться, отфыркиваться и мыть свое обиженное рыльце обеими лапами и долго еще после того враждебно взирать на природу и жизнь и даже на подачку с господского
обеда, припасенную для него сострадательною ключницею?
Агитаторы оба взаимно были друг другом недовольны, и оба были не в духе. Для первого шага у них уже было довольно неудач. Ничипоренко, однако, первый нашелся, как ему
выйти из такого неприятного положения. Сидя после этого
обеда в трактирном нумере у окна, в которое ярко светило спускавшееся
к закату солнце и в которое врывался шум и гром с заречья, где кипела ярмарка, Ничипоренко несколько раз озирался на своего унылого и поникшего головою партнера и, наконец, сказал...
Утро он проводил в кабинете в красном шелковом халате, но
к обеду, хотя бы и без гостей,
выходил в воздушном белом галстуке, а жена и дочери обязательно нарядно одетыми.
После
обеда он
вышел на крыльцо покурить, по обыкновению, трубочку — и таким он мне показался жалким и сиротливым, что я, хотя его и недолюбливал, однако тут присоседился
к нему.
На четвертый день Марфа Андревна сама покинула свое заточение. В этот день люди увидели, что боярыня встала очень рано и прошла в сад в одном темненьком капоте и шелковом повойничке. Там, в саду, она пробыла одна-одинешенька около часу и
вышла оттуда, заперши за собою на замок ворота и опустив ключ в карман своего капота.
К господскому
обеду в этот день был приглашен отец Алексей.
Она обыкновенно, встав поутру, завивала с полчаса свои волосы в папильотки, во время, кофе припекала их, а часу в первом, приведя в окончание свой туалет,
выходила в гостиную, где принимала поздравления, здоровалась и прощалась с женихом, появлявшимся на несколько минут; после
обеда она обыкновенно уходила
к себе в комнату и не
выходила оттуда до тех нор, покуда не вызывали ее внимательные родители, очень прилежно следившие за нею.
Как-то утром они о чем-то повздорили. Таня заплакала и ушла
к себе в комнату. Она не
выходила ни обедать, ни чай пить. Егор Семеныч сначала ходил важный, надутый, как бы желая дать понять, что для него интересы справедливости и порядка выше всего на свете, но скоро не выдержал характера и пал духом. Он печально бродил по парку и все вздыхал: «Ах, боже мой, боже мой!» — и за
обедом не съел ни одной крошки. Наконец, виноватый, замученный совестью, он постучал в запертую дверь и позвал робко...
Михаил. А там после
обеда хотят работу бросать… Нет, знаете, из России толку не
выйдет никогда! Уж это верно. Страна анархизма! Органическое отвращение
к работе и полная неспособность
к порядку… Уважение
к законности — отсутствует…
А я тебя ищу, Кузьма Захарьич!
Вот горе-то на нас! Прокоп Петрович
Казаками убит! А что-то скучно
Все было мне, сижу да заливаюсь
Горючими, а вот
к беде и
вышло.
Я всех людей из дому разослала
По бедным, оделить хоть понемногу
За упокой да звать обедать завтра.
Для нищей братии
обед готовлю.
Зайди, Кузьма Захарьич, да зови,
Кого увидишь; вместе помянули б,
Чем Бог послал.
Весь следующий день Кузьма Васильевич посвятил служебным обязанностям; он не
выходил из дому даже после
обеда — и вплоть до ночи, в поте лица, строчил и переписывал набело рапорт
к начальству, немилосердно путая буквы п и е, всякий раз ставя после «но» восклицательный знак, а после «впрочем» — точку с запятой.
Вот в конце
обеда вышел правитель из своих палат и начал обходить столы. Кого спросит о чем, кому ласковое слово скажет, а за ним идут слуги с деньгами и платьем и всех оделяют. Обошел всех и подходит
к последнему столу, где слепая артель сидела. Увидел правителя поводырь — и задрожал и побледнел весь.
Отъехавши верст сорок, он опять остановился кормить, отдохнул в сенях на постоялом дворе и в
обед вышел на крыльцо и велел поставить самовар; достал гитару и стал играть; вдруг ко двору подъезжает тройка с колокольчиком, и из повозки
выходит чиновник с двумя солдатами, подходит
к Аксенову и спрашивает: кто, откуда?
Алымов уже не мог ожидать встретить у этих женщин симпатии и за
обедом напрасно старался втянуть тетю в разговоры: она или молчала, или говорила с нами, то есть с детьми, а Гильдегарда вовсе не
вышла к столу, потому что у нее разболелась голова.
Наконец, когда она
вышла в коридор, чтобы приказать подать себе
обед, один из этих господ нахальным образом пристал
к ней с любезностями и стал тащить
к себе в нумер, а когда ей удалось вырваться от него, он начал ломиться в дверь ее комнаты.
Посредине большого двора, вымощенного гладким широким белым камнем, возвышалось куполообразное здание с ваннами и душами, и наши русские были очень удивлены, увидавши дам-европеек, которые
выходили из своих номеров, направляясь в ванны, в легких кобайо, широких шароварах и в бабушах на босую ногу. Оказалось, что это обычный костюм во все часы дня, кроме
обеда,
к которому мужчины являются в черных сюртуках, а то и во фраках, а дамы — в роскошных туалетах и брильянтах.