Неточные совпадения
Чтоб не думать, он пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой о постройке нового театра, писал и чутко
вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни
голосов, ни шороха шагов.
«Хитрая бестия», — думал он, искоса поглядывая на Варвару,
вслушиваясь в задыхающийся
голос уставшего проповедника, а тот, ловя пальцами воздух, встряхивая расколотой головою, говорил...
Выгибая грудь, он прижимал к ней кулак, выпрямлялся, возводя глаза
в сизый дым над его головою, и молчал, точно
вслушиваясь в шорох приглушенных
голосов,
в тяжелые вздохи и кашель.
Из открытого окна флигеля доносился спокойный
голос Елизаветы Львовны; недавно она начала заниматься историей литературы с учениками школы, человек восемь ходили к ней на дом. Чтоб не думать, Самгин заставил себя
вслушиваться в слова Спивак.
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел за стол писать, как вдруг слышу
голос отца Аввакума, который, чистейшим русским языком, кричит: «Нет ли здесь воды, нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста,
в городе русских никого не было, я стал
вслушиваться внимательнее.
Он не противился и, отпустив ее, вздохнул полною грудью. Он слышал, как она оправляет свои волосы. Его сердце билось сильно, но ровно и приятно; он чувствовал, как горячая кровь разносит по всем телу какую-то новую сосредоточенную силу. Когда через минуту она сказала ему обычным тоном: «Ну, теперь вернемся к гостям», он с удивлением
вслушивался в этот милый
голос,
в котором звучали совершенно новые ноты.
Пастор боялся, что ребенок также
вслушается в этот
голос и заплачет. Пастор этого очень боялся и, чтобы отвлечь детское внимание от материнских стонов, говорил...
Я не умел поберечь сна бедной моей матери, тронул ее рукой и сказал: «Ах, какое солнышко! как хорошо пахнет!» Мать вскочила,
в испуге сначала, и потом обрадовалась,
вслушавшись в мой крепкий
голос и взглянув на мое посвежевшее лицо.
Но мы уже входили. Услышав еще из кухни
голоса, я остановил на одну секунду доктора и
вслушался в последнюю фразу князя. Затем раздался отвратительный хохот его и отчаянное восклицание Наташи: «О боже мой!»
В эту минуту я отворил дверь и бросился на князя.
Разве я не
вслушивалась в каждый звук его
голоса?
Мать внимательно
вслушивалась в бессвязную быструю речь, стараясь подавить свою тревогу, рассеять унылое ожидание. А девочка, должно быть, была рада тому, что ее слушали, и, захлебываясь словами, все с большим оживлением болтала, понижая
голос...
Только волостной старшина, утвердив живот на коленях и заботливо поддерживая его руками, сидел, наклонив голову, и, казалось, один
вслушивался в однообразное журчание
голосов, да старичок, воткнутый
в кресло, торчал
в нем неподвижно, как флюгер
в безветренный день.
Но только вдруг
вслушиваюсь, и слышу, что из-за этой циновочной двери льется песня… томная-претомная, сердечнейшая, и поет ее
голос, точно колокол малиновый, так за душу и щипет, так и берет
в полон.
Иногда, оставшись один
в гостиной, когда Любочка играет какую-нибудь старинную музыку, я невольно оставляю книгу, и, вглядываясь
в растворенную дверь балкона
в кудрявые висячие ветви высоких берез, на которых уже заходит вечерняя тень, и
в чистое небо, на котором, как смотришь пристально, вдруг показывается как будто пыльное желтоватое пятнышко и снова исчезает; и,
вслушиваясь в звуки музыки из залы, скрипа ворот, бабьих
голосов и возвращающегося стада на деревне, я вдруг живо вспоминаю и Наталью Савишну, и maman, и Карла Иваныча, и мне на минуту становится грустно.
Поставив стул боком к столу, — чтобы спинка стула не мешала горбу, — он спокойно пьет чай, стакан за стаканом, но вдруг настораживается, оглядывая дымную комнату,
вслушиваясь в несвязный шум
голосов, вскакивает и быстро исчезает.
Но откуда-то из середины зала, от стола, где сидели Посулов и регент, растекался негромкий, ясный, всё побеждающий
голос,
в его сторону повёртывались шеи, хмурились лица, напряжённо
вслушиваясь, люди останавливали друг друга безмолвными жестами, а некоторые негромко просили...
Перешёл улицу наискось, воротился назад и, снова поравнявшись с домом, вытянулся, стараясь заглянуть внутрь комнат. Мешали цветы, стоявшие на подоконниках, сквозь них видно было только сутулую спину Рогачева да встрёпанную голову Галатской. Постояв несколько минут,
вслушиваясь в озабоченный гул
голосов, он вдруг быстро пошёл домой, решительно говоря себе...
— Позвольте! — сразу прекратив шум, воскликнул дядя Марк и долго, мягко говорил что-то утешительное, примиряющее. Кожемякин, не
вслушиваясь в его слова, чувствовал себя обиженным, грустно поддавался звукам его
голоса и думал...
«Зря, пожалуй, затеял я всё это!» — безнадёжно подумал Матвей, поглядывая на её скучно вытянувшееся лицо и глаза, окружённые тенями. Перелистывая страницы, он говорил,
вслушиваясь в свой однотонный
голос...
Узнав, по опыту, как выгодно иногда подслушивать, он тихонько подошел к плетню, который отделял его от разговаривающих, и хотя с трудом, но
вслушался в следующие слова, произнесенные
голосом, не вовсе ему не знакомым...
Илья вдыхал сладкий запах духов, разливавшийся
в воздухе вокруг этой женщины, смотрел на неё сбоку и
вслушивался в её
голос. Говорила она удивительно спокойно и ровно,
в её
голосе было что-то усыпляющее, и казалось, что слова её тоже имеют запах, приятный и густой…
— Кто это? — удивлённо спросил Илья,
вслушиваясь в дрожащий от волнения
голос товарища.
Она говорила быстро, большая часть ее слов исчезала
в свисте и шипении; выделялись лишь те слова, которые она выкрикивала визгливым, раздраженным
голосом. Концы платка торчали на голове у нее, как маленькие рожки, и тряслись от движения ее челюсти, Фома при виде ее взволнованной и смешной фигуры опустился на диван. Ежов стоял и, потирая лоб, с напряжением
вслушивался в ее речь…
Парень смотрел на нее, чувствуя себя обезоруженным ее ласковыми словами и печальной улыбкой. То холодное и жесткое, что он имел
в груди против нее, — таяло
в нем от теплого блеска ее глаз. Женщина казалась ему теперь маленькой, беззащитной, как дитя. Она говорила что-то ласковым
голосом, точно упрашивала, и все улыбалась; но он не
вслушивался в ее слова.
Струны под ее пальцами дрожали, плакали, Фоме казалось, что звуки их и тихий
голос женщины ласково и нежно щекочут его сердце… Но, твердый
в своем решении, он
вслушивался в ее слова и, не понимая их содержания, думал...
Фома
вслушался в песню и пошел к ней на пристань. Там он увидал, что крючники, вытянувшись
в две линии, выкатывают на веревках из трюма парохода огромные бочки. Грязные,
в красных рубахах с расстегнутыми воротами,
в рукавицах на руках, обнаженных по локоть, они стояли над трюмом и шутя, весело, дружно,
в такт песне, дергали веревки. А из трюма выносился высокий, смеющийся
голос невидимого запевалы...
— Вот и к обедне ударили, — сказал Игнат,
вслушиваясь в гул меди… — Ты колокола по
голосу знаешь?
Убедительно-ласковый
голос Ухтищева однотонно звучал
в ушах Фомы, и хотя он не
вслушивался в слова речи, но чувствовал, что они какие-то клейкие, пристают к нему и он невольно запоминает их.
Тут
голоса притихли. Я приложил ухо к перегородке и с трудом
вслушался в несколько отрывистых фраз. Казалось, тот же охриплый бас говорил вполголоса...
Старательно и добросовестно
вслушиваясь, весьма плохо слышал он
голоса окружающего мира и с радостью понимал только одно: конец приближается, смерть идет большими и звонкими шагами, весь золотистый лес осени звенит ее призывными
голосами. Радовался же Сашка Жегулев потому, что имел свой план, некую блаженную мечту, скудную, как сама безнадежность, радостную, как сон:
в тот день, когда не останется сомнений
в близости смерти и у самого уха прозвучит ее зов — пойти
в город и проститься со своими.
В бане слышались невнятные
голоса, и Вадим, припав под окном
в густую траву, начал прилежно
вслушиваться: его сердце, закаленное противу всех земных несчастий,
в эту минуту сильно забилось, как орел
в железной клетке при виде кровавой пищи…
Никита снова поднял
голос, чтоб заглушить, не слышать этот влажный шёпот, но всё-таки
вслушивался в него.
Я долго
вслушивался в «плачу» Марфутки.
Голос у нее был хороший, хотя и надсаженный. Но
в словах и
в самом мотиве «плачи» было столько безысходной тоски, глухой жалобы и нежной печали!..
Кто не хочет
вслушиваться в эти слова, кого мысль о смерти и
в этом печальном положении не льстит, а пугает, тому надо стараться заглушить эти воющие
голоса чем-нибудь еще более их безобразным. Это прекрасно понимает простой человек: он спускает тогда на волю всю свою звериную простоту, начинает глупить, издеваться над собою, над людьми, над чувством. Не особенно нежный и без того, он становится зол сугубо.
Я не могу сказать, отчего они пели: перержавевшие ли петли были тому виною или сам механик, делавший их, скрыл
в них какой-нибудь секрет, — но замечательно то, что каждая дверь имела свой особенный
голос: дверь, ведущая
в спальню, пела самым тоненьким дискантом; дверь
в столовую хрипела басом; но та, которая была
в сенях, издавала какой-то странный дребезжащий и вместе стонущий звук, так что,
вслушиваясь в него, очень ясно наконец слышалось: «батюшки, я зябну!» Я знаю, что многим очень не нравится этот звук; но я его очень люблю, и если мне случится иногда здесь услышать скрып дверей, тогда мне вдруг так и запахнет деревнею, низенькой комнаткой, озаренной свечкой
в старинном подсвечнике, ужином, уже стоящим на столе, майскою темною ночью, глядящею из сада, сквозь растворенное окно, на стол, уставленный приборами, соловьем, обдающим сад, дом и дальнюю реку своими раскатами, страхом и шорохом ветвей… и Боже, какая длинная навевается мне тогда вереница воспоминаний!
— Что же, небось весело было
в путь отправляться? — спросил я,
вслушиваясь в окрепший
голос рассказчика, вглядываясь
в его оживившиеся
в этом месте рассказа черты.
— Я тогда к нему иду, — начала она через минуту, переводя дух. — Иной раз он просто своими словами меня заговаривает, другой раз берет свою книгу, самую большую, и читает надо мной. Он все грозное, суровое такое читает! Я не знаю, что, и понимаю не всякое слово; но меня берет страх, и когда я
вслушиваюсь в его
голос, то словно это не он говорит, а кто-то другой, недобрый, кого ничем не умягчишь, ничем не замолишь, и тяжело-тяжело станет на сердце, горит оно… Тяжелей, чем когда начиналась тоска!
Часто по целым часам я как будто уж и не мог от нее оторваться; я заучил каждый жест, каждое движение ее,
вслушался в каждую вибрацию густого, серебристого, но несколько заглушенного
голоса и — странное дело! — из всех наблюдений своих вынес, вместе с робким и сладким впечатлением, какое-то непостижимое любопытство.
Сколько я ни вглядывался
в выражение его лица, сколько ни
вслушивался в звук его
голоса, я не мог не убедиться, что он нисколько не притворялся, а был глубоко возмущен и огорчен, что ему не позволили итти стрелять
в черкесов и находиться под их выстрелами; он был так огорчен, как бывает огорчен ребенок, которого только что несправедливо высекли…
Когда санки останавливаются, Наденька окидывает взглядом гору, по которой мы только что катили, потом долго всматривается
в мое лицо,
вслушивается в мой
голос, равнодушный и бесстрастный, и вся, вся, даже муфта и башлык ее, вся ее фигурка выражают крайнее недоумение. И на лице у нее написано...
Луна передвинулась, и
в комнате стало темнее, когда о. Игнатий поднял голову и зашептал, вкладывая
в голос всю силу долго сдерживаемой и долго не сознаваемой любви и
вслушиваясь в свои слова так, как будто слушал не он, а Вера.
Как завороженная,
вслушивалась я
в голос воды,
в котором то сливаясь воедино, то перебивая друг друга, звучали ропот и клич, смех и скорбное рыдание…
Христя отвечала совсем иначе:
в голосе ее звучала тревога, но речь ее шла с полным самообладанием и уверенностию, которые делали всякое ее слово отчетливым, несмотря на то, что она произносила их гораздо тише. Начав
вслушиваться, я хорошо разобрал, что она уверяла своего собеседника, будто не имеет ни на кого ни
в чем никакой претензии; что она довольна всеми и сама собой, потому что поступила так, как ей должно было поступить.
Иногда
вслушивался он пристально
в голоса Дюмоновых песней и разом переводил на свой бедный, но послушный ему инструмент.
Узнай повернее, нынче ж, если можно, теперь, нет ли для нее какой опасности; вглядись хорошенько
в лицо ее, не заметишь ли на нем следа болезни, тени уныния;
вслушайся в ее речи,
в ее
голос… не утай от меня ничего.
Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и
вслушиваясь в звуки ее
голоса.