Неточные совпадения
Бедный старичишка бренчит на трехструнной… забыл,
как по-ихнему… ну, да
вроде нашей балалайки.
Мы с Печориным сидели на почетном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему…
как бы сказать?..
вроде комплимента.
Деревня показалась ему довольно велика; два леса, березовый и сосновый,
как два крыла, одно темнее, другое светлее, были у ней справа и слева; посреди виднелся деревянный дом с мезонином, красной крышей и темно-серыми или, лучше, дикими стенами, — дом
вроде тех,
как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов.
При этом было сказано как-то даже несколько обидно насчет тоненького мужчины: что он больше ничего,
как что-то
вроде зубочистки, а не человек.
Он рассердился, приготовился даже задать что-то
вроде потасовки приятелю нашему Селифану и ожидал только с нетерпением,
какую тот с своей стороны приведет причину в оправдание.
И понемногу начал он и подпрыгивать, и потирать себе руки, и подпевать, и приговаривать, и вытрубил на кулаке, приставивши его себе ко рту,
как бы на трубе, какой-то марш, и даже выговорил вслух несколько поощрительных слов и названий себе самому,
вроде мордашки и каплунчика.
Как вдруг в передней —
вроде некоторого бряканья сапогов с шпорами и жандарм в полном вооружении,
как <будто> в лице его было целое войско.
Вероятно, вы сами, мадемуазель, не откажетесь подтвердить и заявить, что призывал я вас через Андрея Семеновича единственно для того только, чтобы переговорить с вами о сиротском и беспомощном положении вашей родственницы, Катерины Ивановны (к которой я не мог прийти на поминки), и о том,
как бы полезно было устроить в ее пользу что-нибудь
вроде подписки, лотереи или подобного.
Остались: один хмельной, но немного, сидевший за пивом, с виду мещанин; товарищ его, толстый, огромный, в сибирке [Сибирка — верхняя одежда в виде короткого сарафана в талию со сборками и стоячим воротником.] и с седою бородой, очень захмелевший, задремавший на лавке, и изредка, вдруг,
как бы спросонья, начинавший прищелкивать пальцами, расставив руки врозь, и подпрыгивать верхнею частию корпуса, не вставая с лавки, причем подпевал какую-то ерунду, силясь припомнить стихи,
вроде...
— Нам вот все представляется вечность
как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак
вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится.
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то
вроде насмешки,
как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
Базаров был великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или,
как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то
вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление, почему не посадили в желтый дом [Желтый дом — первая психиатрическая больница в Москве.]
— Воображаю,
как ты меня расписывал! Впрочем, ты поступил хорошо. Вези меня. Кто бы она ни была — просто ли губернская львица или «эманципе»
вроде Кукшиной, только у ней такие плечи,
каких я не видывал давно.
Николай Петрович рассказывал разные случаи из своей,
как он выражался, фермерской жизни, толковал о предстоящих правительственных мерах, о комитетах, о депутатах, о необходимости заводить машины и т.д. Павел Петрович медленно похаживал взад и вперед по столовой (он никогда не ужинал), изредка отхлебывая из рюмки, наполненной красным вином, и еще реже произнося какое-нибудь замечание или, скорее, восклицание,
вроде «а! эге! гм!».
Мужик либо не отвечал ничего, либо произносил слова
вроде следующих: «А мы могим… тоже, потому, значит…
какой положон у нас, примерно, придел».
— Где понять! — отвечал другой мужик, и, тряхнув шапками и осунув кушаки, оба они принялись рассуждать о своих делах и нуждах. Увы! презрительно пожимавший плечом, умевший говорить с мужиками Базаров (
как хвалился он в споре с Павлом Петровичем), этот самоуверенный Базаров и не подозревал, что он в их глазах был все-таки чем-то
вроде шута горохового…
Народу было пропасть, и в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям
вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их в совершенстве, с настоящим парижским шиком,и в то же время говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно», словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым так смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим на их языке,
как ангелы, «comme des anges».
— Да у него и не видно головы-то, все только живот, начиная с цилиндра до сапог, — ответила женщина. — Смешно, что царь — штатский,
вроде купца, — говорила она. — И черное ведро на голове — чего-нибудь другое надо бы для важности, хоть камилавку,
как протопопы носят, а то у нас полицеймейстер красивее одет.
Она стала для него чем-то
вроде ящика письменного стола, — ящика, в который прячут интимные вещи; стала ямой, куда он выбрасывал сор своей души. Ему казалось, что, высыпая на эту женщину слова, которыми он с детства оброс,
как плесенью, он постепенно освобождается от их липкой тяжести, освобождает в себе волевого, действенного человека. Беседы с Никоновой награждали его чувством почти физического облегчения, и он все чаще вспоминал Дьякона...
— Это, очевидно, местный покровитель искусств и наук. Там какой-то рыжий человек читал нечто
вроде лекции «Об инстинктах познания», кажется? Нет, «О третьем инстинкте», но это именно инстинкт познания. Я — невежда в философии, но — мне понравилось: он доказывал, что познание такая же сила,
как любовь и голод. Я никогда не слышала этого… в такой форме.
— Мыслители же у нас —
вроде одной барышни: ей, за крестным ходом, на ногу наступили, так она — в истерику: ах,
какое безобразие! Так же вот и прославленный сочинитель Андреев, Леонид: народ русский к Тихому океану стремится вылезти, а сочинитель этот кричит на весь мир честной — ах, офицеру ноги оторвало!..
— Единодушность надобна, а картошка единодушность тогда показывает, когда ее, картошку, в землю закопают. У нас деревня 63 двора, а богато живет только Евсей Петров Кожин, бездонно брюхо, мужик длинной руки, охватистого ума. Имеются еще трое, ну, они
вроде подручных ему,
как ундера — полковнику. Он, Евсей, весной знает, что осенью будет,
как жизнь пойдет и
какая чему цена. Попросишь его: дай на семена! Он — дает…
— Передайте, пожалуйста, супруге мою сердечную благодарность за ласку. А уж вам я и не знаю, что сказать за вашу… благосклонность. Странное дело, ей-богу! — негромко, но с упреком воскликнул он. — К нашему брату относятся,
как, примерно, к собакам, а ведь мы тоже, знаете…
вроде докторов!
— Например — наша вера рукотворенного не принимат. Спасов образ, который нерукотворенный, — принимам, а прочее — не можем. Спасов-то образ — из чего? Он — из пота, из крови Христовой. Когда Исус Христос на Волхову гору крест нес, тут ему неверный Фома-апостол рушничком личико и обтер, — удостоверить себя хотел: Христос ли? Личико на полотне и осталось — он! А вся прочая икона, это — фальшь,
вроде бы
как фотография ваша…
— Хуже, потому
как над евреями допущено изгаляться, поляки —
вроде пленные, а мы — русские, казенные люди.
Тут Самгин пожаловался: жизнь слишком обильна эпизодами,
вроде рассказа Таисьи о том,
как ее истязали; каждый из них вторгается в душу, в память, возбуждает…
— Развлекается! Ой,
какая она стала… отчаянная! Ты ее не узнаешь.
Вроде солдатки-вдовы, есть такие в деревнях. Но красива — неописуемо! Мужчин около нее — толпа. Она с Лидой скоро приедут, ты знаешь? — Она встала, посмотрела в зеркало. — Надо умыться. Где это?
— Он, Зотов, был из эдаких, из чистоплотных, есть такие в купечестве нашем.
Вроде Пилата они, все ищут,
какой бы водицей не токмо руки, а вообще всю плоть свою омыть от грехов. А я
как раз не люблю людей с устремлением к святости. Сам я — великий грешник, от юности прокопчен во грехе, меня, наверное, глубоко уважают все черти адовы. Люди не уважают. Я людей — тоже…
Дома на него набросилась Варвара, ее любопытство было разогрето до кипения, до ярости, она перелистывала Самгина,
как новую книгу, стремясь отыскать в ней самую интересную, поражающую страницу, и легко уговорила его рассказать в этот же вечер ее знакомым все, что он видел. Он и сам хотел этого, находя, что ему необходимо разгрузить себя и что полезно будет устроить нечто
вроде репетиции серьезного доклада.
— Кто это — Хрусталев-Носарь, Троцкий, Фейт? Какие-нибудь
вроде Кутузова? А где Кутузов?
Клим Иванович Самгин не испытывал симпатии к людям, но ему нравились люди здравого смысла,
вроде Митрофанова, ему казалось, что люди этого типа вполне отвечают характеристике великоросса, данной историком Ключевским. Он с удовольствием слушал словоохотливого спутника, а спутник говорил поучительно и легко,
как нечто давно обдуманное...
— Это у меня —
вроде молитвы.
Как это по-латински? Кредо кви абсурдум [Верю, потому что это нелепо (искаж. лат.).], да? Антон терпеть не мог эту песню. Он был моралист, бедняга…
— Читал Кропоткина, Штирнера и других отцов этой церкви, — тихо и
как бы нехотя ответил Иноков. — Но я — не теоретик, у меня нет доверия к словам. Помните — Томилин учил нас: познание — третий инстинкт? Это, пожалуй, верно в отношении к некоторым,
вроде меня, кто воспринимает жизнь эмоционально.
Над повестью Самгин не работал, исписал семнадцать страниц почтовой бумаги большого формата заметками, характеристиками Марины, Безбедова, решил сделать Бердникова организатором убийства, Безбедова — фактическим исполнителем и поставить за ними таинственной фигурой Крэйтона, затем начал изображать город, но получилась сухая статейка,
вроде таких,
какие обычны в словаре Брокгауза.
— Знаком я с нею лет семь. Встретился с мужем ее в Лондоне. Это был тоже затейливых качеств мужичок. Не без идеала. Торговал пенькой, а хотелось ему заняться каким-нибудь тонким делом для утешения души. Он был из таких, у которых душа
вроде опухоли и — чешется. Все с квакерами и вообще с английскими попами вожжался. Даже и меня в это вовлекли, но мне показалось, что попы английские, кроме портвейна,
как раз ничего не понимают, а о боге говорят — по должности, приличия ради.
— Что, что?
Вроде меня — кто? — откликнулась Орехова тревожно,
как испуганная курица.
— Давно. Должен сознаться, что я… редко пишу ему. Он отвечает мне поучениями,
как надо жить, думать, веровать. Рекомендует книги…
вроде бездарного сочинения Пругавина о «Запросах народа и обязанностях интеллигенции». Его письма кажутся мне наивнейшей риторикой, совершенно несовместной с торговлей дубовой клепкой. Он хочет, чтоб я унаследовал те привычки думать, от которых сам он, вероятно, уже отказался.
Воспитанный в недрах провинции, среди кротких и теплых нравов и обычаев родины, переходя в течение двадцати лет из объятий в объятия родных, друзей и знакомых, он до того был проникнут семейным началом, что и будущая служба представлялась ему в виде какого-то семейного занятия,
вроде, например, ленивого записыванья в тетрадку прихода и расхода,
как делывал его отец.
Эти восклицания относились к авторам — звание, которое в глазах его не пользовалось никаким уважением; он даже усвоил себе и то полупрезрение к писателям, которое питали к ним люди старого времени. Он,
как и многие тогда, почитал сочинителя не иначе
как весельчаком, гулякой, пьяницей и потешником,
вроде плясуна.
О начальнике он слыхал у себя дома, что это отец подчиненных, и потому составил себе самое смеющееся, самое семейное понятие об этом лице. Он его представлял себе чем-то
вроде второго отца, который только и дышит тем,
как бы за дело и не за дело, сплошь да рядом, награждать своих подчиненных и заботиться не только о их нуждах, но и об удовольствиях.
Наконец молния блеснула ярко и осветила экипаж,
вроде крытой линейки или шарабана, запряженного парой сытых и,
как кажется, отличных коней, и группу людей в шарабане.
И только, Борис Павлыч!
Как мне грустно это, то есть что «только» и что я не могу тебе сообщить чего-нибудь повеселее,
как, например,
вроде того, что кузина твоя, одевшись в темную мантилью, ушла из дома, что на углу ждала ее и умчала куда-то наемная карета, что потом видели ее с Милари возвращающуюся бледной, а его торжествующим, и расстающихся где-то на перекрестке и т. д. Ничего этого не было!
И она давала их осторожно, не тратила,
как Марфенька, на всех. Из посторонних только жена священника была чем-то
вроде ее наперсницы, да Тушина она открыто признавала и называла своим другом — больше никого.
Вы хотите уверить меня, что у вас… что-то
вроде страсти, — сказала она, делая
как будто уступку ему, чтоб отвлечь, затушевать его настойчивый анализ, — смотрите, не лжете ли вы… положим — невольно? — прибавила она, видя, что он собирается разразиться каким-нибудь монологом.
Это —
как бы удар голосов, хор вдохновенный, победоносный, подавляющий, что-нибудь
вроде нашего «Дори-но-си-ма чин-ми», — так, чтоб все потряслось на основаниях, — и все переходит в восторженный, ликующий всеобщий возглас: «Hossanna!» —
как бы крик всей вселенной, а ее несут, несут, и вот тут опустить занавес!
— Конечно, трудно понять, но это —
вроде игрока, который бросает на стол последний червонец, а в кармане держит уже приготовленный револьвер, — вот смысл его предложения. Девять из десяти шансов, что она его предложение не примет; но на одну десятую шансов, стало быть, он все же рассчитывал, и, признаюсь, это очень любопытно, по-моему, впрочем… впрочем, тут могло быть исступление, тот же «двойник»,
как вы сейчас так хорошо сказали.
Но у Ламберта еще с тех самых пор,
как я тогда, третьего дня вечером, встретил его на улице и, зарисовавшись, объявил ему, что возвращу ей письмо в квартире Татьяны Павловны и при Татьяне Павловне, — у Ламберта, с той самой минуты, над квартирой Татьяны Павловны устроилось нечто
вроде шпионства, а именно — подкуплена была Марья.
— Ах, Татьяна Павловна, зачем бы вам так с ним теперь! Да вы шутите, может, а? — прибавила мать, приметив что-то
вроде улыбки на лице Татьяны Павловны. Татьяны Павловнину брань и впрямь иногда нельзя было принять за серьезное, но улыбнулась она (если только улыбнулась), конечно, лишь на мать, потому что ужасно любила ее доброту и уж без сомнения заметила,
как в ту минуту она была счастлива моею покорностью.
И вот, ввиду всего этого, Катерина Николавна, не отходившая от отца во время его болезни, и послала Андроникову,
как юристу и «старому другу», запрос: «Возможно ли будет, по законам, объявить князя в опеке или
вроде неправоспособного; а если так, то
как удобнее это сделать без скандала, чтоб никто не мог обвинить и чтобы пощадить при этом чувства отца и т. д., и т. д.».
Татьяна Павловна! Моя мысль — что он хочет… стать Ротшильдом, или
вроде того, и удалиться в свое величие. Разумеется, он нам с вами назначит великодушно пенсион — мне-то, может быть, и не назначит, — но, во всяком случае, только мы его и видели. Он у нас
как месяц молодой — чуть покажется, тут и закатится.