Неточные совпадения
«Онегин, я тогда моложе,
Я лучше, кажется, была,
И я любила вас; и что же?
Что
в сердце вашем я нашла?
Какой ответ? одну суровость.
Не правда ль? Вам была не новость
Смиренной девочки любовь?
И нынче — Боже! — стынет кровь,
Как только вспомню взгляд холодный
И эту проповедь… Но вас
Я не
виню:
в тот страшный час
Вы поступили благородно,
Вы были правы предо мной.
Я благодарна всей душой…
— Я не знаю этого, — сухо ответила Дуня, — я слышала только какую-то очень странную историю, что этот Филипп был какой-то ипохондрик, какой-то домашний философ, люди говорили, «зачитался», и что удавился он более от насмешек, а не от побой господина Свидригайлова. А он при мне хорошо обходился с людьми, и люди его даже любили, хотя и действительно тоже
винили его
в смерти Филиппа.
— Вот, Петр Петрович, вы все Родиона
вините, а вы и сами об нем давеча неправду написали
в письме, — прибавила, ободрившись, Пульхерия Александровна.
Паратов. Погодите, погодите
винить меня! Я еще не совсем опошлился, не совсем огрубел; во мне врожденного торгашества нет; благородные чувства еще шевелятся
в душе моей. Еще несколько таких минут, да… еще несколько таких минут…
Соглашаясь
в необходимости труда, она
винила себя первая за бездействие и чертила себе,
в недальнем будущем, образ простого, но действительного дела, завидуя пока Марфеньке
в том, что та приспособила свой досуг и свои руки к домашнему хозяйству и отчасти к деревне.
Таким образом, на этом поле пока и шла битва: обе соперницы как бы соперничали одна перед другой
в деликатности и терпении, и князь
в конце концов уже не знал, которой из них более удивляться, и, по обыкновению всех слабых, но нежных сердцем людей, кончил тем, что начал страдать и
винить во всем одного себя.
Я и не знал никогда до этого времени, что князю уже было нечто известно об этом письме еще прежде; но, по обычаю всех слабых и робких людей, он не поверил слуху и отмахивался от него из всех сил, чтобы остаться спокойным; мало того,
винил себя
в неблагородстве своего легковерия.
Нельзя
винить меня за то, что я жадно смотрю кругом себя, чтоб отыскать хоть одного друга, а потому я и не могла не обрадоваться другу: тот, кто мог даже
в ту ночь, почти замерзая, вспоминать обо мне и повторять одно только мое имя, тот, уж конечно, мне предан.
Мне даже казалось, что иначе его и представить нельзя, и хоть я и
в самом деле был рад, что его осрамили, но не
винил его.
Что ж она могла сделать
в давешнем положении и как же ее за это
винить?
Таким образом, сам ты и положил основание к разрушению своего же царства и не
вини никого
в этом более.
Как же
винить детей, если они нам меряют
в нашу меру?
— Все, что вы говорили
в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас подумать, что я
виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас. О, если бы я не знал, что вы правы! Да, как это было бы хорошо, если б вы не были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись
в условиях или что вы не понравились мне! — и только, и мы с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
Теперь кто пострадает от оспы, так уже виноват сам, а гораздо больше его близкие: а прежде было не то: некого было
винить, кроме гадкого поветрия или гадкого города, села, да разве еще того человека, который, страдая оспою, прикоснулся к другому, а не заперся
в карантин, пока выздоровеет.
Я не мог слишком
винить ее:
в ее положении ей надо было либо прислуживаться, либо дичиться.
Что тут
винить с натянутой регуловской точки зрения человека, — надобно
винить грустную среду,
в которой всякое благородное чувство передается, как контрабанда, под полой да затворивши двери; а сказал слово громко — так день целый и думаешь, скоро ли придет полиция…
Я испытал
в эту минуту, насколько тягостнее всякий удар семейному человеку, удар бьет не его одного, и он страдает за всех и невольно
винит себя за их страдания.
Добрые люди
винили меня за то, что я замешался очертя голову
в политические движения и предоставил на волю божью будущность семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б, живши
в Риме
в 1848 году, я сидел дома и придумывал средства, как спасти свое именье,
в то время как вспрянувшая Италия кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы
в чужих краях, а поехал бы
в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским столом» и говорил бы своему секретарю «ты», а своему министру «ваше высокопревосходительство!».
Сперва, разумеется,
винил одну сторону, потом стал понимать, что и этот странный, уродливый факт имеет объяснение и что
в нем, собственно, нет противуречия.
— Трактирщика
винить нельзя: его дело торговое, значит, сама публика стала такая, что ей ни машина, ни селянка, ни расстегай не нужны. Ей подай румын, да разные супы из черепахи, да филе бурдалезы… Товарец по покупателю… У Егорова, бывало, курить не позволялось, а теперь копти потолок сколько хошь! Потому всё, что прежде
в Москве народ был, а теперь — публика.
Эпизод этот залег
в моей памяти каким-то странным противоречием, и порой, глядя, как капитан развивает перед Каролем какой-нибудь новый план, а тот слушает внимательно и спокойно, — я спрашивал себя: помнит ли Кароль, или забыл? И если помнит, то
винит ли капитана? Или себя? Или никого не
винит, а просто носит
в душе беспредметную горечь и злобу? Ничего нельзя было сказать, глядя на суховатое морщинистое лицо, с колючей искоркой
в глазах и с тонкими губами, сжатыми, точно от ощущения уксуса и желчи…
—
В сущности я Харитину и не
виню, — плаксиво повторял он, — да. Дело ее молодое, кругом соблазн. Нет, не
виню, хотя по-настоящему и следовало бы ее зарезать. Вот до попа Макара я доберусь.
В одном я Сергея
винила...
Все три дня оно разрасталось прогрессивно
в мнительности князя (а князь с недавнего времени
винил себя
в двух крайностях:
в необычной «бессмысленной и назойливой» своей доверчивости и
в то же время
в «мрачной, низкой» мнительности).
Надоело мне ожидать случая; я думаю, давно
вините меня
в неисправности.
Тут действует то же чувство, которое заставляло меня походом [На военной службе — до 1825 г.] сидеть на лошади и вести ее
в поводу, когда спешивала вся батарея, — чуть ли не я один это делал и нисколько не
винил других офицеров, которым не хотелось
в жар, по глубокому песку проходить по нескольку верст.
…Ужели ты
в самом деле думаешь, что я кого-нибудь
виню или осуждаю?
Следовательно, мы решились молчать до поры до времени и нести все упреки, которых ожидали
в уверенности, что никто, размысливши исключительное наше положение, не будет
винить нас
в намерении огорчить таким ходом дела.
Но все-таки нет никакого основания видеть
в этих людях виновников всей современной лжи, так же как нет основания
винить их и
в заводе шутов и дураков, ибо и шуты, и дураки под различными знаменами фигурировали всегда и будут фигурировать до века.
Она знала, что его
винят только
в двух пороках:
в склонности к разгулу и
в каком-то неделикатном обращении с женою.
«
В смерти моей прошу никого не
винить. Умираю оттого, что заразилась, и еще оттого, что все люди подлецы и что жить очень гадко. Как разделить мои вещи, об этом знает Тамара. Я ей сказала подробно».
— И
в этом случае
вините себя: зачем вы его так воспитали.
— Я решительно ее ни
в чем не могу
винить, — начал он неторопливо, — она продукт нашего женского воспитания, она не личный характер, а тип.
— Могу ль я
винить, — отвечал он с горьким чувством, — когда сам всему причиной и во всем виноват? Это я довел тебя до такого гнева, а ты
в гневе и его обвинила, потому что хотела меня оправдать; ты меня всегда оправдываешь, а я не стою того. Надо было сыскать виноватого, вот ты и подумала, что он. А он, право, право, не виноват! — воскликнул Алеша, одушевляясь. — И с тем ли он приезжал сюда! Того ли ожидал!
Это было уже больное существо, и ее нельзя
винить, если только
в моих словах есть обвинение.
Я не
виню старика
в умышленном обмане и, признаюсь вам, никогда не
винил.
— Да, Алеша, — продолжала она с тяжким чувством. — Теперь он прошел между нами и нарушил весь наш мир, на всю жизнь. Ты всегда
в меня верил больше, чем во всех; теперь же он влил
в твое сердце подозрение против меня, недоверие, ты
винишь меня, он взял у меня половину твоего сердца. Черная кошкапробежала между нами.
Я не
виню начальства за то, что оно не всегда провидит
в сердцах подобных людей.
Что бы женщина ни сделала с тобой, изменила, охладела, поступила, как говорят
в стихах, коварно, —
вини природу, предавайся, пожалуй, по этому случаю философским размышлениям, брани мир, жизнь, что хочешь, но никогда не посягай на личность женщины ни словом, ни делом.
— Знаю, знаю! Порядочный человек не сомневается
в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет, некого
винить: природа вечно любить не позволила. И верующие
в вечную и неизменную любовь делают то же самое, что и неверующие, только не замечают или не хотят сознаться; мы, дескать, выше этого, не люди, а ангелы — глупость!
— Я вас не
виню, дядюшка, напротив, я умею ценить ваши намерения и от души благодарю за них. Что делать, что они не удались? Не
вините же и меня. Мы не поняли друг друга — вот
в чем наша беда! Что может нравиться и годиться вам, другому, третьему — не нравится мне…
На столе лежала записка, его рукой, чтобы не
винили никого
в его смерти и что он застрелился потому, что «прокутил» четыреста рублей.
— Грех было бы мне
винить тебя, Борис Федорыч. Не говорю уже о себе; а сколько ты другим добра сделал! И моим ребятам без тебя, пожалуй, плохо пришлось бы. Недаром и любят тебя
в народе. Все на тебя надежду полагают; вся земля начинает смотреть на тебя!
— Нет, — продолжал он вполголоса, — напрасно ты
винишь меня, князь. Царь казнит тех, на кого злобу держит, а
в сердце его не волен никто. Сердце царево
в руце божией, говорит Писание. Вот Морозов попытался было прямить ему; что ж вышло? Морозова казнили, а другим не стало от того легче. Но ты, Никита Романыч, видно, сам не дорожишь головою, что, ведая московскую казнь, не убоялся прийти
в Слободу?
Наталья Николаевна спала, и протопоп
винил в этом себя, потому что все-таки он долго мешал ей уснуть то своим отсутствием, то своими разговорами, которых она хотя и не слушала, но которые тем не менее все-таки ее будили.
В старину за совершение злодейств обвиняли тиранов, но
в наше время совершаются самые ужасные, немыслимые при Неронах преступления, и
винить некого.
«Вдруг ударило солнце теплом, и земля за два дня обтаяла, как за неделю;
в ночь сегодня вскрылась Путаница, и нашёлся Вася под мостом, ниже портомойни. Сильно побит, но сам
в реку бросился или сунул кто — не дознано пока.
Виня Ефима, полиция допрашивала его, да он столь горем ушиблен, что заговариваться стал и никакого толка от него не добились. Максим держит руки за спиной и молчит, точно заснул; глаза мутные, зубы стиснул.
В Петербурге убили царя,
винят в этом дворян, а говорить про то запрещают. Базунова полицейский надзиратель ударил сильно
в грудь, когда он о дворянах говорил, грозились
в пожарную отвести, да человек известный и стар. А Кукишева, лавочника, — который, стыдясь своей фамилии, Кекишевым называет себя, — его забрали, он первый крикнул. Убить пробовали царя много раз, всё не удавалось,
в конец же первого числа застрелили бомбой. Понять это совсем нельзя».
Я Софью Николавну ни
в чем не
виню; я считаю, что она девица предостойная, — только тебе не пара и нам не с руки.
Не станем
винить его; подобные противуестественные добродетели, преднамеренные самозаклания вовсе не по натуре человека и бывают большею частию только
в воображении, а не на деле.