Владимир Этуш. Старый знакомый

Владимир Этуш, 2022

В этой книге собраны размышления Владимира Этуша о своей жизни, войне, театре, кино, а также воспоминания его коллег и учеников: у каждого из них тоже есть своя история о нем. Многое из этого увидело свет впервые. Наконец полностью опубликован фронтовой дневник Владимира Абрамовича, один из ярких документов эпохи, рассказывающий о Великой Отечественной войне. Актер, фронтовик, педагог… вот такой он, наш старый знакомый. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Владимир Этуш. Война

Я видел самое начало войны. В пять часов утра 22 июня 1941 года я шел по улице Горького и, проходя мимо Манежа, увидел большой автомобиль под германским флагом, который пересекал Манежную площадь. Я не придал этому особого значения. Вернулся домой, лег спать, и, когда я проснулся в двенадцать часов, мама меня разбудила и сказала: «Сынок, война началась!» Никогда больше, даже в самые отчаянные мгновения на фронте, мне не было так страшно. А она стояла и в ужасе смотрела, как меня трясет крупной дрожью, белая рубашка ходуном ходила у меня на груди.

Я мог не пойти на фронт. Но не мог и не пойти. Такой вот парадокс. Сначала я тушил с другими студентами бомбы-зажигалки, которые сбрасывали на город. Потом был отправлен рыть окопы под Вязьму. И мы там провели три месяца. В Москву я вернулся совсем другим. И Москва уже была другой — с окнами, заклеенными лентами, со светомаскировкой, с тревогой в лицах…

22 июня — Война.

30 июня — Выезжаю работать по спецзаданию правительства. На Киевском вокзале масса народу — все наш брат, студент. Садимся в тяжелые вагоны и едем.

26 сентября — Приказ правительства — всем студентам возвратиться на старые места учебы. Долго колебался и все-таки решился ехать.

28 сентября — Вечером приехали в Москву. Взял такси, приехал домой. Отец знал, что я должен приехать, но в этот момент не ждал меня. Помню, как голодный волчонок, набросился на хлеб, колбасу и чай и начал «убежденно» рассказывать про «ужасы» пережитой мной войны^[1].

1 октября 1941 года, выйдя на сцену — как студент первого курса я был обязан участвовать в массовых сценах, — я не обнаружил зрителя. Шел массовый спектакль, на сцене был почти весь состав театра и училища, а в зрительном зале с трудом насчитал 13 человек. Это обстоятельство изменило мою судьбу на некоторое время — на следующий день я ушел в армию.

1942 год

19 февраля выезжаю с курсов военных переводчиков — из Ставрополя лошадьми до Куйбышева, из Куйбышева до Москвы — поездом (если бы ехали лошадьми, было бы быстрее, наверное).

Приехали в Москву под вечер. Я поехал на Вузовский и точно там застал папу. Пошли домой. Положение с продуктами очень плохое — кушать абсолютно нечего.

Из Москвы выехал, кажется, 19 марта, на шестой день был в Армавире.

27 марта. После сорокавосьмичасовой волокиты вручили предписание переводчиком второго разряда в 828сп 197 сд. Пришел туда, встретился с Рыловым. Два месяца жил замечательно.

27 мая получил предписание в 70 УР (здесь жизнь тоже хорошая).

В мае 1942-го младшим лейтенантом был назначен в 70-й УР, который оборонял Ростов. Я помню Ростов того времени и Аксай, где находился наш штаб. Я помню мрачные дни отступления, длинный путь (пешком, заметьте) через весь Кавказ, затем обратный путь — освобождение Кавказа, и что может быть счастливее для солдатской судьбы, чем брать тот город, который ты вынужден был оставить?

Итак, вскоре меня назначили заместителем начальника отдела разведки 70 УР, который должен был оборонять Ростов. Пока война шла далеко от Ростова, жизнь у меня была, если можно так сказать, относительно вольной. А через месяц после моего прибытия немцы прорвали Воронежский фронт, и вся лавина наших отступающих армий двинулась через нас на Кавказ по единственному мосту, который находился как раз в расположении нашей части.

Поначалу наступающие немецкие части были еще далеко, и мы переправляли только в ночное время суток — опасались авиации. А днем техника сосредоточивалась в перелесках, маскировалась в кустах, в каких-то естественных укрытиях. Ночью же заводились моторы, и вся эта нескончаемая гудящая вереница машин и техники выезжала на мост. Когда же техники скопилось такое количество, что уже невозможно было ждать, начали переправляться и днем.

Меня назначили комендантом этого моста, и я должен был следить за тем, чтобы переправа осуществлялась насколько возможно быстрее. Где-то нужно было остановить этот поток, потом, когда хоть немного места освобождалось, пропустить новую партию переправляющейся техники, людей, раненых. И я все время находился на мосту. И правильно делал. Потому что немцы бомбили переправу беспрерывно. Но у нас была очень сильная зенитная охрана, и самолеты противника низко опускаться боялись. Бомбы рвались повсюду, но в мост не попадали.

Спустя много лет, когда я уже стал довольно известным артистом, на адрес театра пришло письмо от участницы той переправы — Д. И. Гурвич. Вот что она пишет об Аксайской переправе 1942 года:

«Уважаемый товарищ Владимир Этуш!

Только вчера я узнала о том, что мне привелось видеть Вас в роли, в которой не видел Вас никто из Ваших товарищей по искусству. Между тем роль эта была сыграна блистательно. И все те тысячи людей, которые видели Вас в этой роли, несомненно, Вас никогда не забудут. Жаль только, что этих зрителей теперь осталось не так уж много, и мало кто из них связывает роль “коменданта моста” на Аксае с именем великолепного артиста Владимира Этуша.

Именно поэтому я употребила слово “пришлось”, а не “посчастливилось”. Слишком далеко было то время от счастья.

Не знаю, помните ли Вы некоторые детали того дня. Он начался вроде бы спокойно, хотя вдали стояло зарево над Ростовом. Я в то время была санинструктором 974 с. п. Мы спокойно разместили раненых, нормально работали. И вдруг кто-то пустил “утку”, что союзники открыли второй фронт. Мы собрались на площади, радовались, митинговали. И вдруг — немцы. И вслед за этим — эта кошмарная переправа.

Вы знаете, что в самые трагические минуты сознание нередко выделяет какую-то отдельную, может быть, и незначительную деталь. Таких вспышек памяти у меня было несколько. Но самой яркой, запомнившейся до последней черточки, была фигура молодого лейтенанта на мосту. И запомнилась именно благодаря своей значительности.

В хаосе переправы это была организующая сила, это была надежда, это было разумное начало, которому следовало подчиняться.

Был лейтенант очень молод, очень гибок. Казалось, он один не потерял самообладания (очевидно, так оно и было). В нем чувствовалась уверенность в себе и ВЛАСТЬ, которой хотелось подчиняться. В этом подчинении было спасение.

Вы, мне кажется, были на каком-то возвышении — на грузовике или на перилах моста, — во всяком случае, Вы всем были видны. Вы кричали, приказывали — и голос Ваш был слышен. Теперь я понимаю, что он был по-актерски хорошо поставлен. Вы не только грозили револьвером, вы стреляли, особенно после того, как все-таки сорвали голос, охрипли, а внимание надо было привлечь. Помню высоко поднятую над головой руку с пистолетом. Тогда не время было любоваться, но потом в памяти отстоялась красивая, гордая, я бы даже сказала, какая-то плакатная поза и манера поведения.

Теперь я понимаю, что грузный полковник, который дал Вам это немыслимое задание, был умен и проницателен: он увидел в Вас не только мужественного человека, но и чутьем угадал профессионального актера, умеющего “подать себя”, привлечь к себе всеобщее внимание, заставить себя слышать, видеть и подчиняться. Он увидел в Вас властителя, то есть понял именно те черты, которые уже в то время Вам (наверное, двадцатилетнему) дала профессиональная выучка. И не надо винить в чем-либо этого толстого и, наверное, немолодого полковника, который в лучшем случае мог бы только героически погибнуть. Лучше восхитимся его проницательностью, которая помогла ему из многотысячной толпы выделить самую яркую и романтическую фигуру и перепоручить свое задание.

С этой переправы начался самый драматический этап нашего отступления 1942 года. В придонской степи мне не раз приходилось встречаться с людьми, видевшими “коменданта переправы” (так почему-то все Вас называли). Одни говорили, что Вы погибли при взрыве моста, другие — что застрелились, чтобы не попасть в руки немцев, третьи — что Вам удалось уйти последним с моста. Но не было ни одного человека, в разговоре с которым не возникла бы эта тема — тема “коменданта моста”.

Что сказать о себе? Мне не пришлось воспользоваться мостом: я перебиралась через Аксай вплавь. Но благодаря Вам все наши раненые были спасены, точнее, переправлены.

Встреча с Вами на экранах телевизора и кино — всегда огромная радость (к сожалению, во время поездок в Москву попасть в Ваш театр очень трудно).

Но книга “Талант и мужество”, в которой я прочла о Вашем участии в Аксайской переправе, мне многое разъяснила. Радуясь Вашему нынешнему триумфу, я теперь вижу источник той огромной глубины и того неиссякаемого, доброго и светлого юмора, которым окрашена каждая исполняемая Вами роль: не только в Вашем мастерстве, в виртуозности, для которых, кажется, нет ничего невозможного, но и в том тяжелом и славном жизненном опыте, имя которому — война. Отсюда эта веселая отвага, бесстрашие, заработанные всей жизнью. Впрочем, через этот эпизод проясняются и другие судьбы — Никулина, Папанова и многих, многих, первой школой для которых стала солдатская судьба.

“Немногие вернулись с поля”. Так вот от имени и этих немногих и многих не вернувшихся свидетельствую: лейтенант на Аксайском мосту незабываем.

Я понимаю, как Вы заняты, и, конечно, не рассчитываю на Ваш ответ. Я даже не уверена, что Вы до сих пор работаете в Театре Вахтангова. Мне хотелось обратиться к Вам через газету, но считаю, что без Вашего разрешения этого делать нельзя. А очень хотелось бы, чтобы оставшиеся в живых узнали, кто им помог, и порадовались бы тому, что он вознагражден жизнью и счастьем творчества. Для многих Вы до сих пор погибший герой.

Так вот, я не вправе надеяться на Ваш ответ, но прошу хотя бы ответить двумя словами: “Письмо получил”.

С чувством вечной признательности и восхищения,

с фронтовым приветом,

Гурвич Дина Израилевна».

А вот еще одно письмо от боевого товарища, полученное уже после войны, в котором он вспоминает те самые бои под Аксаем.

13.07.1986 года, Харьков

«Дорогой Владимир Абрамович,

Пишет Вам Яловкин Борис Дмитриевич, доцент кафедры прикладной математики Харьковского авиационного института.

Дорогим я Вас назвал, потому что мне поистине дорог каждый воин нашей доблестной Красной армии, принимавший участие в боях на Аксайской переправе в июне — июле 1942 года.

Много прошло лет, много за это время утекло воды, и много было знаменательных, эпохальных событий у нас на Родине и во всем мире, но события тех огненных дней, свидетелями и участниками которых нам с Вами довелось быть, никогда не сотрутся из нашей памяти. Сейчас, через 44 года, с позиции времени, аксайские бои приобретают особую значимость для нас с Вами.

Мы были молоды, отважны, дерзновенны (я не боюсь этих слов) и свою искреннюю, большую любовь к родной земле очень красноречиво доказывали с оружием в руках, борясь, не щадя себя, против коричневой чумы фашизма, покорившей временно Европу.

Дорогой Владимир Абрамович, я вчера приехал из Аксая… и с удовольствием пишу Вам это послание, ибо нет ничего более дорогого, чем фронтовое братство. И хотя мы с Вами лично в те годы не были знакомы, но мы рядом, бок о бок выполняли одну задачу. Вы — непосредственно на переправе, регулируя отход наших войск на левый берег Дона, а я — со своими батарейцами на высоком правом берегу Дона, ведя огонь по фашистским стервятникам, непрерывно бомбившим переправу и батарею.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Здесь и далее по ходу главы подобным шрифтом выделены фрагменты из военного дневника В. Этуша. — Прим. ред.