Неточные совпадения
— Нет, ведь нет? На,
возьми вот этот, кипарисный. У меня другой остался, медный, Лизаветин. Мы с Лизаветой крестами поменялись, она мне
свой крест, а я ей
свой образок дала. Я теперь Лизаветин стану
носить, а этот тебе.
Возьми… ведь мой! Ведь мой! — упрашивала она. — Вместе ведь страдать пойдем, вместе и крест понесем!..
Вожеватов. Еще как рад-то, сияет, как апельсин. Что смеху-то! Ведь он у нас чудак. Ему бы жениться поскорей да уехать в
свое именьишко, пока разговоры утихнут, так и Огудаловым хотелось; а он таскает Ларису на бульвар, ходит с ней под руку, голову так высоко поднял, что того гляди наткнется на кого-нибудь. Да еще очки надел зачем-то, а никогда их не
носил. Кланяется — едва кивает; тон какой
взял; прежде и не слыхать его было, а теперь все «я да я, я хочу, я желаю».
При первом же соблазне — ну хоть чтоб опять чем потешить ту же новую возлюбленную, с которой уже прокутил первую половину этих же денег, — он бы расшил
свою ладонку и отделил от нее, ну, положим, на первый случай хоть только сто рублей, ибо к чему-де непременно
относить половину, то есть полторы тысячи, довольно и тысячи четырехсот рублей — ведь все то же выйдет: „подлец, дескать, а не вор, потому что все же хоть тысячу четыреста рублей да принес назад, а вор бы все
взял и ничего не принес“.
Кроме того, Сушилов сам изобретал тысячи различных обязанностей, чтоб мне угодить: наставлял мой чайник, бегал по разным поручениям, отыскивал что-нибудь для меня,
носил мою куртку в починку, смазывал мне сапоги раза четыре в месяц; все это делал усердно, суетливо, как будто бог знает какие на нем лежали обязанности, — одним словом, совершенно связал
свою судьбу с моею и
взял все мои дела на себя.
Omnia mea mecum porto [Все
свое ношу с собою (лат.).] — что с меня
возьмешь!
Пришли мужики,
взяли его за руки и за ноги и
отнесли в часовню. Там он лежал на столе с открытыми глазами, и луна ночью освещала его. Утром пришел Сергей Сергеич, набожно помолился на распятие и закрыл
своему бывшему начальнику глаза.
Отрадина. Ну, там видно будет. А вот еще, мой друг,
возьми этот медальон. (Снимает с
своей шеи медальон.)
Носи его постоянно. Тут волосы нашего Гриши; он тебе будет напоминать о нас.
Прибыльщику это понравилось, но показалось мало, и он сам присочинил себе еще, что будто царевна София отрубила его предку голову за верность Петру Великому и что казненный
взял будто
свою отрубленную голову, поцеловал ее и сказал: «
Отнесите ее моему законному государю».
— Да вздор все это! совсем никто ничего и не боится; а это все Идища эта сочиняет. Этакой, черт
возьми, крендель выборгский, — проговорил он с раздражением, садясь к столу, и тут же написал madame Норк записку, что он искренно сожалеет, что, по совершенному недосугу, должен отказаться от уроков ее дочери. Написав это, он позвал
своего человека и велел ему
отнести записку тотчас же к Норкам.
А я вот что предлагаю: с согласия почтенного Настасея Настасеича и по причине такой большой неблагодарности вашего сынка — я часы эти
возьму к себе; а так как он поступком
своим доказал, что недостоин
носить их и даже цены им не понимает, то я их от вашего имени подарю одному человеку, который очень будет чувствовать вашу ласку.
—
Возьми в дом чужое дитя из бедности. Сейчас все у тебя в
своем доме переменится: воздух другой сделается. Господа для воздуха расставляют цветы, конечно, худа нет; но главное для воздуха — это чтоб были дети. От них который дух идет, и тот ангелов радует, а сатана — скрежещет… Особенно в Пушкарной теперь одна девка: так она с дитем бьется, что даже под орлицкую мельницу уже топить
носила.
— Еще какой разум-то, друг сердечный! Разум большой надо иметь, — отвечал Сергеич. — Вот тоже нынешние дружки, посмотришь, званье только
носят… Хоть бы теперь приговор вести надо так, чтоб кажинное слово всяк в толк
взял, а не то что на ветер языком проболтать. За пояс бы, кажись, в экие годы
свои всех их заткнул, — заключил он и начал тесать.
Кузьма Петрович Мирошев лицо невидное, бесцветное и бесстрастное; тот, кто
взял его в герои
своего романа, должен был
носить в душе любовь и уважение к внутренней духовной высоте такого лица.
Из сожаления он
взял было старуху за ноги, чтобы помочь догóру, но едва сделал два-три шага, как должен был быстро выпустить старухины ноги, чтоб они не остались у него в руках. В одну минуту старик с
своей ношей исчезли из виду.
Впрочем, быть генерал-адъютантом,
Украшенья
носить на груди —
С меньшим званием, с меньшим талантом
Можно… Светел твой путь впереди!
Не одно, целых три состоянья
На
своем ты веку проживешь:
Как не хватит отцов достоянья,
Ты жену с миллионом
возьмешь;
А потом ты повысишься чином —
Подоспеет казенный оклад.
По таким—то разумным причинам
Твоему я бездействию рад!
Ну, и вижу сам про себя, как бы долго он глядел на меня, когда бы услыхал мою речь, как бы долго сидел и не понимал ни слова, как бы потом, когда вдомек бы
взял, встал бы с окна,
взял бы
свой узелок, как теперь вижу, клетчатый, красный, дырявый, в который бог знает что завертывал и всюду с собой
носил, как бы оправил
свою шинелешку, так, чтоб и прилично было, и тепло, да и дырьев было бы не видать, — деликатный был человек! как бы отворил потом дверь да и вышел бы с слезинкой на лестницу.
— Ox, уж ты мне млад-млад! — продолжала хозяйка. — Да что ломбард! принеси-ка он мне
свою горсточку да скажи мне:
возьми, млад-Устиньюшка, вот тебе благостыня, а держи ты младого меня на
своих харчах, поколе мать сыра земля меня
носит, — то вот тебе образ, кормила б его, поила б его, ходила б за ним. Ах, греховодник, обманщик такой! Обманул, надул сироту!..
И Васёнку схоронили, а на Аграфену не сердились, и даже, когда подходил Васёнке девятый день, Аграфене велели выдать полпуда муки на блины и приказали дать ей лошадь, чтобы она могла поехать с сыном
своим, девятилетним Егоркою, на кладбище; но Аграфена муку
взяла и
отнесла ее на деревню к сестре, а на лошади не поехала, а пошла с Егоркою пешком, хотя день был прескверный: холод и метель.
До сумерек было еще далеко, и потому, предоставив
своим спутникам устраивать бивак, я
взял ружье и пошел осматривать местность, которая на картах
носит название поста Константиновского.
— А вот мы его за это сами проведем в
свою очередь! — сердито проговорил Юрик, который чрезвычайно любил подшучивать над другими и не выносил, когда шутили над ним. — Я уже придумалславную шутку:
возьмем и напугаем как следует нашу крысу.
Отнесем попку на голубятню; пусть он погостит немного у голубков. А дверцу клетки оставим открытой. Пусть Фридрих Адольфович подумает, что попка, желая прогуляться, ушел сам из клетки. Хорошо?
Несмотря на то, что всегда он сидел до пяти, в описываемый нами день он нахлобучил, бывший когда-то плюшевым, а теперь ставший совершенно неизвестной материи, картуз, который
относил зиму и лето, надел с помощью полового старое замасленное и рваное пальто,
взял свою палку с крючком, вышел из низка на улицу и пошел по направлению к Владимирской, видимо, не домой.
Горничная тряслась у дверей
своих, будто прохваченная насквозь сырым, сквозным ветром.
Взяв от пажа роковое послание, она с этой тяжелой
ношей вошла в спальню
своей барышни и тихо, украдкою положила записку под подушку.
— Сам я, батюшка граф, привозил рожать в усадьбу Лукьяновну, сам и пустой гробик в церковь хоронить
носил, а ребеночка Настасья Федоровна за
своего выдала… Глашка, горничная ее, сказывала, что подушки она подкладывала, чтобы твою графскую милость в обман ввести, вот она какая непутевая, а безвинных людей пороть, на это ее
взять, прежде пусть на себе лозы испытает…