Терапевтические отношения. Перенос, контрперенос и обретение смысла

Джен Винер, 2009

Книга Джен Винер – наиболее полное и компетентное изложение современного понимания переноса и контрпереноса в юнгианской литературе. Работа в процессе переноса-контр-переноса и с этим аспектом терапевтических отношений крайне важна для успеха аналитической терапии. Книга будет полезна не только психоаналитикам разных направлений и обучающимся глубинной психотерапии, но и всем практическим психологам. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Введение

Когда в апреле 2006 года ко мне обратились с предложением прочитать курс Фей-лекций^[9], в первый момент я ощутила возбуждение и беспокойство. Затем почувствовала такой эмоциональный подъем, что перо потянулось к бумаге, но тут начались сомнения по поводу выбора темы. Спустя некоторое время тревога улеглась, и яснее выявился замысел. Мне захотелось подробно рассмотреть явление, которое снова и снова то вдохновляет, то озадачивает меня в повседневной работе с пациентами: это явление переноса в аналитических отношениях, — его смысл как аналитического понятия, его ценность и значимость для современных юнгианских аналитиков, а также верное и неверное использование переноса в работе с пациентами. Разумеется, весьма актуальным остается также вопрос о том, в какой степени работа внутри переноса действительно помогает нашим пациентам справляться с болезненными переживаниями, учиться лучше понимать себя и, в конечном счете, творчески продвигаться по пути индивидуации.

Для начала вспомним короткую басню Эзопа (McNamee, 2004). Каждый из нас тащит два мешка — один на груди, другой на спине. Тот, что спереди, наполнен грехами других людей, а тот, что сзади — нашими собственными. Из-за того, что нам не видны собственные недостатки, мы воображаем себя совершенными — однако немедленно замечаем изъяны в других людях.

Я думаю, что это удивительно точный и выразительный образ переноса. Мы проецируем то, что не любим в самих себе, то есть возлагаем свой заплечный мешок на плечи других, чтобы они тащили нечто, принадлежащее нам, пока мы не будем готовы взять свою ношу на себя.

Выбрав тему переноса и контрпереноса, я понимала, как опасно наливать новое вино в старые мехи: ведь по этому поводу, вероятно, уже сказано — притом с самых разнообразных позиций — больше, чем по любому другому в области глубинной психологии. Как ни странно, сегодня эта тема вызывает столь же горячие споры, как почти столетие назад, во времена дебатов Фрейда и Юнга. Силы, толкающие нас на то, чтобы навсегда остаться солдатами в битвах родителей, весьма мощны (Wiener, 2004, c. 149).

Своей книгой я хотела бы пробудить у читателя интерес к сложным понятиям переноса и контрпереноса и к тому, как эти процессы проявляются в практике. Нередко ссылаются на то, что Юнг не интересовался переносом. Действительно, в отличие от Фрейда, он оставил нам не так уж много подробных описаний своей работы с материалом переноса. Тем не менее, в его статьях и клинических зарисовках ясно просматривается глубокий интеллектуальный и эмоциональный интерес к данному феномену, выражен взгляд на него как с личной, так и с архетипической точек зрения. Интерес Юнга к переносу имеет истоки в его собственной практике, и зачастую этот опыт давался дорогой ценой.

Юнг интересовался темой переноса и как человек, и как ученый — создатель теории архетипов, осознающий ее перспективы и практические возможности.

Я, в свою очередь, надеюсь предложить читателю более современный юнгианский подход к работе с переносом и контрпереносом, который принимает во внимание взгляды Юнга, не отрицая при этом, что его представления в данной области имеют серьезные погрешности. Вероятно, Юнг был непоследователен в своих взглядах на перенос из-за собственной подверженности переносным проекциям от пациентов, — в частности, склонности к эротическому переносу. Тот факт, что именно Юнгу принадлежит открытие о главенстве роли аналитика и о важности контрпереноса в аналитических отношениях, свидетельствует о его блестящей интуиции и мышлении первопроходца, однако ему недоставало последовательного метода и клинических техник для работы с переносом. Более того, амбивалентное отношение Юнга и его недостаточное внимание к вопросам методики оставляют тех, кто стремится совершенствовать свое искусство в этой области, в состоянии замешательства и неуверенности.

Безусловно, моя собственная биография играет значительную роль в формировании моего подхода к переносу и контрпереносу. Я училась в Обществе аналитической психологии (SAP), основанном в 1946 году Майклом Фордхэмом. Наряду с Институтом Юнга в Сан-Франциско, SAP был первой (если не считать клубов аналитической психологии) профессиональной организацией, созданной специально для подготовки аналитических психологов. Тесно сотрудничая с лондонскими психоаналитиками, Фордхэм стремился интегрировать наиболее ценные идеи психоанализа, в том числе касающиеся переносных процессов, в юнгианскую психологию. Так что культурный климат среды, в которой я училась, естественным образом склонил меня к мнению об определяющей роли переноса в клинической практике. На страницах этой книги читатель обнаружит ссылки на замечательные работы, созданные как психоаналитиками, так и аналитическими психологами. Однако стремление объединить психоанализ с идеями Юнга может таить в себе и некоторую опасность, поскольку у Юнга и Фрейда были принципиально разные взгляды на природу бессознательного, — подробнее остановимся на этом в первой главе.

Безусловно, в моих рассуждениях могут проявиться и личные склонности и пристрастия. Не случайно в ходе работы над этой книгой мне вспомнилось высказывание Юнга о его собственных трудах: «Не все, что мною сказано, идет из головы, но кое-что идет и от сердца, и я надеюсь, что благосклонный читатель не упустит этого из виду, если, следуя за интеллектуальной линией рассудка, отметит некоторые лакуны, порой недостаточно заполненные» (Jung, 1917, c. 200).

Определения переноса и контрпереноса и сам предмет рассмотрения меняются с течением времени. Сегодня у нас уже имеется богатый запас теорий и знаний, касающихся развития человека от младенчества и далее, а также богатый клинический опыт и сведения, почерпнутые из других областей, — например, из нейронаук или теории привязанности. Поэтому было бы резонно предположить, что влияние переносных проекций пациента на аналитика и методы работы с этими процессами к сегодняшнему дню уже хорошо известны и понятны всем. Возможно, тенденция рассматривать какое-либо явление как нормальную составляющую любого осознаваемого и неосознаваемого взаимодействия, а не как патологический процесс, препятствующий анализу, нигде не проявляется с большей очевидностью, чем в дискуссиях о переносе и контрпереносе. Насколько я понимаю, сегодня в мире вряд ли найдется такой юнгианский аналитик, который подвергал бы сомнению неизбежность появления переносных проекций в аналитических отношениях, а также их важную роль на пути индивидуации. Тем не менее, когда сегодняшние авторы начинают писать об этих сложных понятиях, возникает принципиально важный вопрос: действительно ли мы думаем, говорим и пишем об одном и том же?

Чтобы плодотворно исследовать наши взгляды и разногласия по этому вопросу, необходимо четко договориться о том, чту именно мы подразумеваем под переносом-контрпереносом. Кроме того, иногда мы с легкостью оперируем теоретическими понятиями, но испытываем трудности при описании того, что делаем в своем кабинете, в собственной практике. Трудности в определениях, а также различия в расстановке акцентов, особенности контекста и культуры воздействуют на развитие интереса к этой теме и, стало быть, на аналитический дискурс, приводя (порой довольно неудачно) к смешению языков вместо создания открытого пространства, где можно было бы честно признать различия и обсудить их.

Представления о переносе и контрпереносе обусловлены нашими взглядами на природу психики и развитие ее функций столь же, сколь и нашим определением роли аналитических отношений и задач анализа в целом. В связи с этим возникает вопрос об относительном значении процессов переноса в хитросплетении концепций, влияющих на практику аналитика; впрочем, следует отдавать себе отчет в том, что процессы эти не всегда осознаются и, вероятно, потому их достаточно трудно выразить словами.

У меня сложилось впечатление, что аналитики расходятся во взглядах на свои цели и на то, что именно следует считать терапевтическим воздействием. С одной стороны, это может быть связано с их приверженностью к определенным аналитическим школам и ключевым авторитетам в них, с другой — с влиянием социальных факторов, их клинического опыта и их личных особенностей.

Нас как аналитических психологов объединяют две основополагающие идеи: одна — о силе бессознательного как чего-то, превышающего способность Эго постичь и осмыслить его; другая — о Самости как организующем и объединяющем центре психики, архетипическом импульсе, способном уравновешивать противоположности, сглаживать существующее между ними напряжение. Анализ стремится найти доступ к бессознательному и к Самости во всех ее проявлениях. Однако, по всей видимости, разные аналитики считают предпочтительными разные «участки терапевтического воздействия» (Colman, 2003, c. 149), что и приводит к возникновению различных способов порождения смысла во взаимодействии аналитика с пациентом.

Некоторые аналитические психологи утверждают, что работа в переносе, этот особый способ быть с человеком и понимать его, обеспечивает наилучший доступ к неизвестным составляющим Самости и таким образом ведет к развитию идентичности. Эти аналитики отдают пальму первенства процессу аналитических отношений (а не его содержанию) и для облегчения этого процесса предпочитают использовать кушетку. Сэмюэлс называет данный метод «диалектическим взаимодействием» (Samuels, 1985, c. 194). При этом в анализе отдается предпочтение скорее «отношению», чем «созиданию», хотя и то и другое — неотъемлемые свойства психики.

Другие юнгианцы предпочитают «объективную психику», и для того чтобы обнаружить бессознательные содержания, более широко опираются на активное воображение, сновидения, ассоциации, амплификацию. Поступая таким образом, они сотрудничают с пациентом на более сознательном уровне, давая возможность различным аспектам психики вступать в более гармоничное взаимодействие. Сэмюэлс называет такой метод классически-символически-синтетическим. При этом содержание и творческий потенциал психики по мере своего проявления в аналитических отношениях начинают преобладать над процессом. Перенос и контрперенос здесь менее значимы.

Эти различия высвечивают то, что можно назвать проблематичным во взглядах Юнга на перенос и контрперенос и их пользу в клинической практике.

Распространяясь за пределы лечебного кабинета, наши убеждения влияют на то, как мы мыслим, пишем и обучаем. В учебных заведениях этим определяются задачи каждого учебного плана, содержание программ для учащихся и то, будет ли курс, скорее, академическим или же акцент будет сделан на практической составляющей (Wiener, Perry, 2006, c. 235). Юнг заявлял, что не хочет иметь никаких учеников, однако появление различных группировок вокруг мнений, привязанных к ключевым фигурам, продолжает создавать напряжение между различными профессиональными сообществами — то, что описано Эйсолдом как «континуум от ортодоксального юнгианства до сотрудничества юнгианцев с психоаналитиками» (Eisold, 2001, c. 343).

В первой главе своей книги я даю обзор развития представлений о переносе в аналитической психологии с теоретических и клинических позиций, от Юнга до наших дней. Этот обзор позволяет проследить, каким образом сложные отношения Юнга и Фрейда, завершившиеся, в конце концов, разрывом, привели Юнга к весьма противоречивым взглядам на значимость переноса как «участка терапевтического воздействия». В качестве клинических примеров будут приведены выдержки из изумительной переписки Фрейда и Юнга. Эта противоречивость взглядов Юнга сильно заметна в юнгианских кругах и по сей день, что, на мой взгляд, ставит практикующих аналитиков перед подлинными дилеммами в ходе решения вопросов о понимании переноса и работе с ним.

Во второй главе я исследую основные клинические разногласия, касающиеся переноса, и прослеживаю, каким образом они привели к появлению различных взглядов на методы работы с пациентами. На примерах конкретных клинических случаев я, в частности, покажу важную роль личности аналитика, о которой говорил Юнг, и продемонстрирую, как это выглядит в практике. Я также проведу разграничение между тем, что называю работой «в» переносе и «с» переносом.

В третьей главе «Контрперенос и воображение» будет прослежена связь между процессом воображения и используемыми в анализе контрпереносными чувствами терапевта, возникающими в присутствии пациента. Я выскажу предположение, что контрперенос является особой формой активного воображения.

Метафора, с помощью которой Юнг описывал возникновение переноса, Rosarium Philosophorum (Розарий философов), появилась благодаря его глубокому интересу к алхимии. «Розарий философов» — это изданный в 1550 году трактат, иллюстрированный гравюрами. В четвертой главе раскрывается эта мощная метафора и обсуждается ценность Розария для сегодняшних клинических аналитиков. Я выдвигаю и собственную концепцию матрицы переноса как современную модель, которая опирается на представления Юнга о важности символообразующей способности психики, но также уделяет должное внимание и последним открытиям в области раннего развития, нейронаук, а также теории явления^[10].

Последняя глава моей книги носит провокационное название «Перенос длиною в жизнь: с мыслью о пациенте». Работа с переносом бывает очень плодотворной для некоторых наших пациентов, но при слишком догматичном или механистическом подходе она может растянуться и уподобиться пожизненному приговору. Естественно, желателен первый вариант, и, по моему опыту, для этого пациенту необходим такой аналитик, который обладает достаточной гибкостью, особенно в работе с переносом (конечно, если он действительно хочет, чтобы такая работа повысила качество жизни пациента). Как я уже говорила, методы работы Юнга с переносным материалом оставляли желать лучшего. Поэтому в заключительной главе я свожу воедино основные темы, рассмотренные в книге, чтобы выработать то, что, надеюсь, станет для читателя осмысленным методом, сочетающим в себе ценные идеи Юнга и современные практические модели.

Ограниченный объем книги неизбежно приводит к некоторым потерям. Эротический, психотический и негативный перенос заслуживают отдельных глав, но специальное рассмотрение этих явлений не входит в задачи данной работы.

Поэты обращаются с чувствами куда более изящно, чем аналитики. Поэтому, заканчивая свое вступление, я приглашаю читателя погрузиться в воспоминания и бессознательные аспекты, отраженные в этих двух стихотворениях. Первое, принадлежащее перу Эмили Дикинсон, прекрасно и ярко иллюстрирует то, что можно рассматривать как гармоничные аналитические отношения (Dickinson, 1961, c. 234). Второе, раннее стихотворение Роберта Грейвза (Graves, 1986, c. 89), демонстрирует, как проблемы в общении могут легко привести к непониманию и путанице.

* * *

Я слышала, как будто слух был не моим,

Но вот Живое Слово

Пробилось, наконец, ко мне из Жизни —

И лишь тогда узнала я, что слышу.

Я видела, как если бы глаза принадлежали

Кому-то, а не мне, покуда нечто,

Теперь я знаю: то бы Свет, поскольку

Глазам он близок стал — в них он проник.

Жила я, словно в доме не было меня, —

Я пребывала всюду, кроме тела,

Пока Могучей Силой не был помещен

На место стержень: сердцевина, сердце.

И Дух всевластный обратился к праху:

«Мой друг, Меня теперь ты знаешь».

И час настал, чтоб эту весть провозгласить

И влиться в Вечность.

В осколках отражений

Он стремительно мыслит, строя свои ясные схемы;

Я же медлю, в осколки разбитого зеркала глядя.

Он доверяет бездумно своим ярким зеркальным картинкам;

Я все пристальней вглядываюсь, осколкам изображений не веря.

Доверяясь картинкам своим, он отражения их принимает на веру;

Сомневаясь в своих отражениях, я не перестаю вопрошать их.

Отражения принимая за факты, он принимает и факты;

Подвергая сомнению отражения, я сомневаюсь и в фактах.

Когда факты подводят — он сомневается в собственных чувствах;

Обманутый фактами, я убеждаюсь в правоте своих чувств.

Он остается, упрямый, поспешный, при своих ясных картинках;

Я же в который раз взглядом впиваюсь в осколки.

И опять он запутался и смешался, в своем понимании прежнем;

И опять прояснилось в моей голове, ушли мешанина и муть.

Примечания

9

Фей-лекции — это ежегодные серии лекций по аналитической психологии, которые с 1988 года публикуются издательством Техасского университета на пожертвования вдовы бизнесмена Эрнста Фея. — Прим. пер.

10

Мы переводим термин «emergence» как «явление». В английском языке это слово может означать как «возникновение, появление (чего-то нового)», так и «выявление, выход на поверхность (чего-то потенциально существующего)». — Прим. науч. ред.