Неточные совпадения
Пришел дьячок уволенный,
Тощой, как спичка серная,
И лясы распустил,
Что счастие не в пажитях,
Не в соболях, не в
золоте,
Не в дорогих камнях.
«А в чем же?»
— В благодушестве!
Пределы есть владениям
Господ, вельмож, царей земных,
А мудрого владение —
Весь вертоград Христов!
Коль обогреет солнышко
Да пропущу косушечку,
Так вот и счастлив я! —
«А где
возьмешь косушечку?»
— Да вы же дать сулилися…
Некто крестьянин Душкин, содержатель распивочной, напротив того самого дома, является в контору и приносит ювелирский футляр с
золотыми серьгами и рассказывает целую повесть: «Прибежал-де ко мне повечеру, третьего дня, примерно в начале девятого, — день и час! вникаешь? — работник красильщик, который и до этого ко мне на дню забегал, Миколай, и принес мне ефту коробку, с
золотыми сережками и с камушками, и просил за них под заклад два рубля, а на мой спрос: где
взял? — объявил, что на панели поднял.
Подошла дама в
золотых очках,
взяла его под руку и молча повела куда-то.
Он
взял репетитора, я подготовился в гимназию и кончил ее с
золотой медалью.
Открыл форточку в окне и, шагая по комнате, с папиросой в зубах, заметил на подзеркальнике
золотые часы Варвары,
взял их, взвесил на ладони. Эти часы подарил ей он. Когда будут прибирать комнату, их могут украсть. Он положил часы в карман своих брюк. Затем, взглянув на отраженное в зеркале озабоченное лицо свое, открыл сумку. В ней оказалась пудреница, перчатки, записная книжка, флакон английской соли, карандаш от мигрени,
золотой браслет, семьдесят три рубля бумажками, целая горсть серебра.
— М-да, — промычал Гогин, поглаживая пальцем
золотые усики. — Видите ли, папахен мой желает
взять Любашу на поруки, она ему приходится племянницей по сестре…
Мать
возьмет голову Илюши, положит к себе на колени и медленно расчесывает ему волосы, любуясь мягкостью их и заставляя любоваться и Настасью Ивановну, и Степаниду Тихоновну, и разговаривает с ними о будущности Илюши, ставит его героем какой-нибудь созданной ею блистательной эпопеи. Те сулят ему
золотые горы.
— Да, — припомнила она и достала из кармана портмоне. —
Возьмите у
золотых дел мастера Шмита porte-bouquet. [подставку для букета (фр.).] Я еще на той неделе выбрала подарить Марфеньке в день рождения, — только велела вставить несколько жемчужин, из своих собственных, и вырезать ее имя. Вот деньги.
Какова нравственность: за руку нельзя
взять! В
золотой век, особенно в библейские времена и при Гомере, было на этот счет проще!
Конечно, в другом месте тот же англичанин
возьмет сам
золото, да еще и отравит, как в Китае например…
Самое же главное действие было то, когда священник,
взяв обеими руками салфетку, равномерно и плавно махал ею над блюдцем и
золотой чашей.
— Позвольте, — всё так же, не глядя в глаза, сказал смотритель и,
взяв длинными сухими белыми пальцами, из которых на указательном было
золотое кольцо, поданную Нехлюдовым бумагу, он медленно прочел ее. — Пожалуйте в контору, — сказал он.
— Конечно, поправится, черт их всех
возьми! — крикнул «Моисей», стуча кулаком по столу. — Разве старик чета вот этой дряни… Вон ходят… Ха-ха!.. Дураки!.. Василий Бахарев пальцем поведет только, так у него из всех щелей
золото полезет. Вот только весны дождаться, мы вместе махнем со стариком на прииски и все дело поправим Понял?
Иван Яковлич с улыбкой
взял со стола горсть
золота и проткнул руку к Лепешкину…
На вопрос мой, откуда
взял столько денег, он с точностью ответил, что
взял их сейчас пред тем от вас и что вы ссудили его суммою в три тысячи, чтоб ехать будто бы на
золотые прииски…
— И верю, что веришь и искренно говоришь. Искренно смотришь и искренно говоришь. А Иван нет. Иван высокомерен… А все-таки я бы с твоим монастырьком покончил.
Взять бы всю эту мистику да разом по всей русской земле и упразднить, чтоб окончательно всех дураков обрезонить. А серебра-то,
золота сколько бы на монетный двор поступило!
Затем с адским и с преступнейшим расчетом устроил так, чтобы подумали на слуг: не побрезгал
взять ее кошелек, отворил ключами, которые вынул из-под подушки, ее комод и захватил из него некоторые вещи, именно так, как бы сделал невежа слуга, то есть ценные бумаги оставил, а
взял одни деньги,
взял несколько
золотых вещей покрупнее, а драгоценнейшими в десять раз, но малыми вещами пренебрег.
— Лейба! — подхватил Чертопханов. — Лейба, ты хотя еврей и вера твоя поганая, а душа у тебя лучше иной христианской! Сжалься ты надо мною! Одному мне ехать незачем, один я этого дела не обломаю. Я горячка — а ты голова,
золотая голова! Племя ваше уж такое: без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол, у него деньги? Пойдем ко мне в комнату, я тебе и деньги все покажу.
Возьми их, крест с шеи
возьми — только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
Выручив рублей полтораста, она тоже пустила их в оборот под залоги, действовала гораздо рискованнее мужа, и несколько раз попадалась на удочку: какой-то плут
взял у нее 5 руб. под залог паспорта, — паспорт вышел краденый, и Марье Алексевне пришлось приложить еще рублей 15, чтобы выпутаться из дела; другой мошенник заложил за 20 рублей
золотые часы, — часы оказались снятыми с убитого, и Марье Алексевне пришлось поплатиться порядком, чтобы выпутаться из дела.
Взяла кручина наших голубков; а тут и слух по селу, что к Коржу повадился ходить какой-то лях, обшитый
золотом, с усами, с саблею, со шпорами, с карманами, бренчавшими, как звонок от мешочка, с которым пономарь наш, Тарас, отправляется каждый день по церкви.
Где ему было
взять такую кучу
золота?
— Чем наградить тебя, парубок? Я знаю, тебе не
золото нужно: ты любишь Ганну; но суровый отец мешает тебе жениться на ней. Он теперь не помешает;
возьми, отдай ему эту записку…
Песня нам нравилась, но объяснила мало. Брат прибавил еще, что царь ходит весь в
золоте, ест
золотыми ложками с
золотых тарелок и, главное, «все может». Может придти к нам в комнату,
взять, что захочет, и никто ему ничего не скажет. И этого мало: он может любого человека сделать генералом и любому человеку огрубить саблей голову или приказать, чтобы отрубили, и сейчас огрубят… Потому что царь «имеет право»…
Магнату пришлось выбраться из города пешком. Извозчиков не было, и за лошадь с экипажем сейчас не
взяли бы горы
золота. Важно было уже выбраться из линии огня, а куда — все равно. Когда Стабровские уже были за чертой города, произошла встреча с бежавшими в город Галактионом, Мышниковым и Штоффом. Произошел горячий обмен новостей. Пани Стабровская, истощившая последний запас сил, заявила, что дальше не может идти.
Старик шел не торопясь. Он читал вывески, пока не нашел то, что ему нужно. На большом каменном доме он нашел громадную синюю вывеску, гласившую большими
золотыми буквами: «Хлебная торговля Т.С.Луковникова». Это и было ему нужно. В лавке дремал благообразный старый приказчик. Подняв голову, когда вошел странник, он машинально
взял из деревянной чашки на прилавке копеечку и, подавая, сказал...
Любовь Андреевна(оторопев).
Возьмите… вот вам… (Ищет в портмоне.) Серебра нет… Все равно, вот вам
золотой…
— Известно,
золота в Кедровской даче неочерпаемо, а только ты опять зря болтаешь: кедровское
золото мудреное — кругом болота, вода долит, а внизу камень. Надо еще
взять кедровское-то
золото. Не об этом речь. А дело такое, что в Кедровскую дачу кинутся промышленники из города и с Балчуговских промыслов народ будут сбивать. Теперь у нас весь народ как в чашке каша, а тогда и расползутся… Их только помани. Народ отпетый.
— А откуда Кривушок
взял свое
золото, Степан Романыч? Прямо говорит, самоваром оно ушло в землю… Это как?
Новый прииск лежал немного пониже Ульянова кряжа, так что, по всем признакам, россыпь образовалась из разрушившихся жил, залегавших именно в этом кряже так, что
золото зараз можно было
взять и из россыпи, и из коренного месторождения.
Не вашими погаными руками…» — «Как же, — говорю я, —
взять его, дедушка?» — «А умеючи, — говорит, — умеючи, потому положон здесь на
золоте великий зарок.
— Родиону Потапычу сорок одно с кисточкой… — весело ответила голова Тараса из ямы. — Аль завидно стало? Не бойсь, твоего
золота не
возьму… Разделимся как-нибудь.
Кишкин достал берестяную тавлинку, сделал жестокую понюшку и еще раз оглядел шахты. Ах, много тут денежек компания закопала — тысяч триста, а то и побольше. Тепленькое местечко досталось: за триста-то тысяч и десяти фунтов
золота со всех шахт не
взяли. Да, веселенькая игрушка, нечего сказать… Впрочем, у денег глаз нет: закапывай, если лишних много.
— Я тебе скажу пряменько, Матвей, что мы и Кедровскую дачу не тронем, ни одной порошины
золота не
возьмем…
И
золото есть, да не вам его
взять.
— Тятенька,
золотой,
возьми меня с собой! — каждый раз просила Наташка. — Тошнехонько мне здесь…
Место слияния Меледы и Балчуговки было низкое и болотистое, едва тронутое чахлым болотным леском. Родион Потапыч с презрением смотрел на эту «чертову яму», сравнивая про себя красивый Ульянов кряж. Да и россыпное
золото совсем не то что жильное. Первое он не считал почему-то и за
золото, потому что добыча его не представляла собой ничего грандиозного и рискованного, а жильное
золото надо умеючи
взять, да не всякому оно дается в руки.
— Было бы из чего набавлять, Степан Романыч, — строго заметил Зыков. — Им сколько угодно дай — все
возьмут… Я только одному дивлюсь, что это вышнее начальство смотрит?.. Департаменты-то на что налажены? Все дача была казенная и вдруг будет вольная. Какой же это порядок?.. Изроют старатели всю Кедровскую дачу, как свиньи, растащат все
золото, а потом и бросят все… Казенного добра жаль.
— Ничего я не знаю, Степан Романыч… Вот хоша и сейчас
взять: я и на шахтах, я и на Фотьянке, а конторское дело опричь меня делается. Работы были такие же и раньше, как сейчас. Все одно… А потом путал еще меня Кишкин вольными работами в Кедровской даче. Обложат, грит, ваши промысла приисками, будут скупать ваше
золото, а запишут в свои книги. Это-то он резонно говорит, Степан Романыч. Греха не оберешься.
— Чту сто рублей! Не храбритесь, батюшка, и все
возьмут. Я все опишу. Найдутся такие люди, что опишут, какое вы
золото.
— Уходи, сделай милость! У меня там, у зеркала, в коробочке от шоколада, лежат десять рублей, —
возьми их себе. Мне все равно не нужно. Купи на них маме пудреницу черепаховую в
золотой оправе, а если у тебя есть маленькая сестра, купи ей хорошую куклу. Скажи: на память от одной умершей девки. Ступай, мальчишка!
Умывание, прелесть
золотого и синего южного неба и наивное, отчасти покорное, отчасти недовольное лицо Любки и сознание того, что он все-таки мужчина и что ему, а не ей надо отвечать за кашу, которую он заварил, — все это вместе взбудоражило его нервы и заставило
взять себя в руки. Он отворил дверь и рявкнул во тьму вонючего коридора...
Женька с утра была кротка и задумчива. Подарила Маньке Беленькой
золотой браслет, медальон на тоненькой цепочке со своей фотографией и серебряный нашейный крестик. Тамару упросила
взять на память два кольца: одно — серебряное раздвижное о трех обручах, в средине сердце, а под ним две руки, которые сжимали одна другую, когда все три части кольца соединялись, а другое — из
золотой тонкой проволоки с альмандином.
Зверь лесной, чудо морское, и без того их знал; видя его правду, он и записи с него заручной не
взял, а снял с своей руки
золотой перстень и подал его честному купцу.
Священники-то как ушли, меня в церкви-то они и заперли-с, а у спасителя перед иконой лампадка горела; я пошел — сначала три камешка отковырнул у богородицы, потом сосуды-то взял-с, крест, потом и ризу с Николая угодника,
золотая была,
взял все это на палатцы-то и унес, — гляжу-с, все местные-то иконы и выходят из мест-то своих и по церкви-то идут ко мне.
На углу, в полупустом гараже мы
взяли аэро, I опять, как тогда, села за руль, подвинула стартер на «вперед», мы оторвались от земли, поплыли. И следом за нами все: розово-золотой туман; солнце, тончайше-лезвийный профиль врача, вдруг такой любимый и близкий. Раньше — все вокруг солнца; теперь я знал, все вокруг меня — медленно, блаженно, с зажмуренными глазами…
Митя Смоковников кончил курс в техническом училище и был инженером с большим жалованьем на
золотых приисках в Сибири. Ему надо было ехать по участку. Директор предложил ему
взять каторжника Степана Пелагеюшкина.
— А ты
возьми в толк, — человек-то он какой!
золото, а не человек! для такого человека душу прозакладывать можно, а не то что мельницу без торгов отдать!
— Я и сам не знаю, но надо достать, а потом расчет у меня самый верный: у меня есть человек — Иван Голован, из полковых конэсеров, очень не умен, а
золотой мужик — честный, и рачитель, и долго у азиатов в плену был и все их вкусы отлично знает, а теперь у Макария стоит ярмарка, я пошлю туда Голована заподрядиться и образцов
взять, и задатки будут… тогда… я, первое, сейчас эти двадцать тысяч отдам…
Устинья Наумовна. Ничего, жемчужная,
возьму. И крестьяне есть, и орген на шее, а умен как, просто тебе истукан
золотой!
Устинья Наумовна. С чего это ты
взяла? Откуда нашел на тебя эдакой каприз? Разве я хулю твое платье? Чем не платье — и всякий скажет, что платье. Да тебе-то оно не годится; по красоте-то твоей совсем не такое надобно, — исчезни душа, коли лгу. Для тебя
золотого мало: подавай нам шитое жемчугом. Вот и улыбнулась, изумрудная! Я ведь знаю, что говорю!