Неточные совпадения
Ввел в употребление игру ламуш [Игра ламуш — карточная игра.] и прованское масло; замостил базарную площадь и засадил березками улицу, ведущую к присутственным местам; вновь ходатайствовал о заведении
в Глупове академии, но, получив отказ, построил съезжий
дом.
Начинало смеркаться, когда пришел я к комендантскому
дому. Виселица со своими жертвами страшно чернела. Тело бедной комендантши все еще валялось под крыльцом, у которого два казака стояли на карауле. Казак, приведший меня, отправился про меня доложить и, тотчас же воротившись,
ввел меня
в ту комнату, где накануне так нежно прощался я с Марьей Ивановною.
Павел Петрович ни одного вечера не проводил
дома, славился смелостию и ловкостию (он
ввел было гимнастику
в моду между светскою молодежью) и прочел всего пять-шесть французских книг.
Как всякий человек, которому удалось избежать опасности, Самгин чувствовал себя возвышенно и
дома, рассказывая Безбедову о налете,
вводил в рассказ комические черточки, говорил о недостоверности показаний очевидцев и сам с большим интересом слушал свой рассказ.
До того же времени ездил
дома в три, все с князем, который «
вводил» меня
в эти места.
Миссионер встретил нас на крыльце и
ввел в такую же комнату с рамой, заклеенной бумагой, как и
в ликейских
домах.
Этот знаток вин привез меня
в обер-полицмейстерский
дом на Тверском бульваре,
ввел в боковую залу и оставил одного. Полчаса спустя из внутренних комнат вышел толстый человек с ленивым и добродушным видом; он бросил портфель с бумагами на стул и послал куда-то жандарма, стоявшего
в дверях.
Когда
в трактирах
ввели расчет на «марки», Петр Кирилыч бросил работу и уехал на покой
в свой богато обстроенный
дом на Волге, где-то за Угличем. И сказывали земляки, что, когда он являлся за покупками
в свой Углич и купцы по привычке приписывали
в счетах, он сердился и говорил...
Впрочем, почему же не
ввести мне сына моего лучшего друга и товарища детства
в этот очаровательный семейный
дом?
Когда люди входили
в дом Петра Лукича Гловацкого, они чувствовали, что здесь живет совет и любовь, а когда эти люди знакомились с самими хозяевами, то уже они не только чувствовали витающее здесь согласие, но как бы созерцали олицетворение этого совета и любви
в старике и его жене. Теперь люди чувствовали то же самое, видя Петра Лукича с его дочерью. Женни, украшая собою тихую, предзакатную вечерню старика, умела всех приобщить к своему чистому празднеству,
ввести в свою безмятежную сферу.
«Пишу к вам почти дневник свой. Жандарм меня прямо подвез к губернаторскому
дому и сдал сидевшему
в приемной адъютанту под расписку; тот сейчас же донес обо мне губернатору, и меня
ввели к нему
в кабинет. Здесь я увидел стоящего на ногах довольно высокого генерала
в очках и с подстриженными усами. Я всегда терпеть не мог подстриженных усов, и почему-то мне кажется, что это делают только люди весьма злые и необразованные.
Он
ввел Вихрова сначала
в верхний этаж,
в переднюю,
в которой даже оказалось огромное зеркало, вделанное
в стену и, видимо, некогда предназначенное для того, чтобы приезжие гости поправляли перед ним свой туалет:
дом этот принадлежал когда-то богатому купцу, но теперь проторговавшемуся и спившемуся.
— Но ведь вы
введете же вашу супругу
в ваш
дом?
Но как бы то ни было, несмотря на такого рода недоумения и несправедливые насмешки, труды губернского предводителя были оценены, потому что, когда он, собрав
в новый
дом приехавших на баллотировку дворян,
ввел их разом
в танцевальную залу, то почти все выразили восторг и стали, подходя поодиночке, благодарить его: подавать адресы, а тем более одобрительно хлопать, тогда еще было не принято.
А он, Прудентов, не раз-де указывал господину начальнику на таковые и даже предлагал-де
ввести в «Устав» особливый параграф такого-де содержания: «Всякий, желающий иметь разговор или собеседование у себя на
дому или
в ином месте, обязывается накануне дать о сем знать
в квартал, с приложением программы вопросов и ответов, и, по получении на сие разрешения, вызвав необходимое для разговора лицо, привести намерение свое
в исполнение».
А поводы для тревоги с каждым днем становились все больше и больше, потому что смерть Арины Петровны развязала руки Улитушке и
ввела в головлевский
дом новый элемент сплетен, сделавшихся отныне единственным живым делом, на котором отдыхала душа Иудушки.
Мы должны вступить
в дом акцизного чиновника Бизюкина, куда сегодня прибыли давно жданные
в город петербургские гости: старый университетский товарищ акцизника князь Борноволоков, ныне довольно видный петербургский чиновник, разъезжающий с целию что-то ревизовать и что-то
вводить, и его секретарь Термосесов, также некогда знакомец и одномысленник Бизюкина.
Подъехав к своему
дому, Воронцов поручил полковому адъютанту мюридов Хаджи-Мурата, а сам
ввел его к себе
в дом.
Когда все это было непререкаемым образом доказано и подтверждено, приступили с вопросом к Ноздреву (он привел Мижуева к Грызуновым), на каком основании он дозволил себе
ввести в порядочный
дом заведомого грабителя?
Положим даже, что княгиня сама первая выразила ему свое внимание; но ему сейчас же следовало устранить себя от этого, потому что князь
ввел его
в свой
дом, как друга, и он не должен был позволять себе быть развратителем его жены, тем более, что какого-нибудь особенно сильного увлечения со стороны Миклакова князь никак не предполагал.
Приехав
в гостиницу, где жил Жуквич, князь прямо прошел к тому
в номер,
введя с собою и Николя, из опасения, чтобы тот не улизнул. Они застали Жуквича
дома. Тот при виде их заметно смутился. Князь подошел к нему и сказал ему не громко и по-английски, чтобы Николя не мог понять, что он говорит...
Мы прошли длинным коридором на другой конец
дома; слуга отпер дверь и
ввел нас
в нетопленую комнату, которую, как заметно было, превратили на скорую руку из кладовой
в спальню.
Уже много раз со вчерашней ночи он вспоминал свое лицо, каким увидел его
в помещичьем
доме в зеркале: здесь у них не было осколочка, и это оказалось лишением даже для Колесникова, полушутя утверждавшего, что вместе с электричеством он
введет в деревне и зеркала «для самоанализа».
— Мне она — судьба, я так думаю, — говорил Алексей. — С нею можно жить как-то иначе.
Вводить её
в дом я не хочу, боюсь — не уживётесь с нею.
Молодой Калайдович не только оказывал горячее сочувствие моим стихам, но, к немалому моему удовольствию,
ввел меня
в свое небольшое семейство, проживавшее
в собственном
доме на Плющихе.
Узнав от Писарева, что Мочалов дик
в обществе порядочных людей, что он никогда не бывает
в литературном кругу Кокошкина без официального приглашения, я тогда же составил план сблизиться, подружиться с Мочаловым,
ввести его
в круг моих приятелей у меня
в доме и употребить все средства для его образования,
в котором он, как я слышал, очень нуждался.
Приказано было метрдотелю, чтобы
ввести меня
в оранжерею при
доме и напротив самого зала, куда государь взойдет,
в углу поставить.
Взъехали. Нас
ввели в большой каменный
дом и провели
в особые три покоя. Да какие? С зеркалами, со стульями и кроватями.
Андашевский. Вашей дочери, граф! Вы, конечно, изволите помнить, что, по бесконечной доброте вашей ко мне, вы мало что благодетельствовали мне на службе, но
ввели меня
в ваш
дом, как гостя… Здесь я встретил Ольгу Петровну… Человек может владеть своими поступками, но не чувствами!.. Страсть безнадежная, но, тем не менее, пожирающая меня, зажглась
в моем сердце к Ольге Петровне.
До тех пор я почти никогда не слыхал ее поющую, разве
в самые первые дни, когда
ввел ее
в дом и когда еще могли резвиться, стреляя
в цель из револьвера.
Но,
вводя ее
в дом, я думал, что
ввожу друга, мне же слишком был надобен друг.
Во-первых, строгость, — так под строгостью и
в дом ее
ввел.
Я сказал, что я
ввел ее
в дом под строгостью, однако с первого же шага смягчил.
Вот с этой-то улыбкой я и
ввел ее
в мой
дом.
— Надеюсь, Signor, что вы сделаете дружеское вспоможение своему собрату, и
введете меня
в дома,
в которые сами имеете доступ.
— Еще один вопрос: позволит ли хозяин вашего
дома вводить в свой
дом один слон?
— Потом: позволит ли полиция
вводить один слон
в один
дом?
Ладно… поехали… подвез он меня к большущему
дому… извозчика разделали… «Иди, говорит, за мной», и
ввел на самый верхний этаж, отворил двери, вошли: вижу, комната хорошая, хоть бы у господ такая. Вдруг из-за перегородки выскакивает мамзелька
в платье, ловкая такая, собой красивая, и прямо чмок дядю
в лоб. «Ах ты, суконное рыло! — подумал я. — Какое ему счастье выходит!» Поцеловавшись с моим благоприятелем, и мне ножкой шаркнула…
«Даждь дождь земле алчущей, спасе!» Раз от раза он все хватал это смелее и громче и очень этим угодил и крестьянам и духовенству, с представителями которого он еще более сошелся за столом, где опять несколько раз поднимался и пел: «Даждь дождь земле алчущей, спасе!» Этим Алымов
ввел у нас прошение о дожде
в такое распространение, что после у нас
в доме все по целым дням пели: «Даждь дождь земле, спасе!» Но больше всех
в этом упражнялись мы, дети: мы
в своем молитвенном напряжении даже превзошли старших тем, что устроили себе из няниных фартуков ризы, а из свивальников орари, и все облачились да пели: «Даждь дождь».
Вероятно комната,
в которую старик
ввел меня, служила столовой и гостиной одновременно, потому что посредине стоял стол с более чем скудным ужином, а по стенам — мягкие тахты, как и
в нашем горийском
доме, но совсем не такие красивые и гораздо более ветхие, нежели у нас. Единственная свеча-огарок, воткнутая
в старинный шандал, освещала эту большую, весьма неуютную комнату. Нет, не комната, не свеча, не ужин привлекли мое внимание, — нечто иное.
Отменить этого не предвиделось никакой возможности: Бодростин неотразимо исполнял непостижимый и роковой закон, по которому мужья столь часто употребляют самые упорные усилия
вводить к себе
в дом людей, которых бы лучше им век не подпускать к своему порогу.
В таком положении находились дела, когда Михаил Андреевич Бодростин, рассорясь с Подозеровым,
ввел к себе снова
в дом Горданова и, пленясь его умом, его предприимчивостью и сообразительностью, вдруг задумал ехать
в Москву и оттуда
в Петербург, чтоб уладить кое-что по земству и вступить
в большие компанейские торговые дела, к которым его тянуло и которых так опасалась Глафира Васильевна.
За это он ей благодарен. Значит,
в ней есть прямота. Противно ей
ввести его к себе
в дом и под личиною держать при себе
в звании тайного любовника. При редких наездах ничего бы и не всплыло наружу. Тогда стало бы гораздо свободнее. Вот такая встреча
в саду показалась бы совсем простой встречей. Да и надобности не было бы сходиться здесь по уговору. Просто явился к ним, когда мужа нет, да и предложил пройтись на набережную.
И с таким-то скудным содержанием я
в первую же зиму стал бывать
в казанских гостиных. Мундир позволял играть роль молодого человека; на извозчика не из чего было много тратить, а танцевать
в чистых замшевых перчатках стоило недорого, потому что они мылись.
В лучшие
дома тогдашнего чисто дворянского общества меня
вводило семейство Г-н, где с умной девушкой, старшей дочерью, у меня установился довольно невинный флерт. Были и другие рекомендации из Нижнего.
Когда мы подросли, с нами стали читать обычные молитвы: на сон грядущий, «Отче наш», «Царю небесный». Но отвлеченность этих молитв мне не нравилась. Когда нам было предоставлено молиться без постороннего руководства, я перешел к прежней детской молитве, но
ввел в нее много новых, более практических пунктов: чтоб разбойники не напали на наш
дом, чтоб не болел живот, когда съешь много яблок. Теперь вошел еще один пункт, такой...
Увидав
в доме своем вдову Селинову, он с простодушною ласкою
ввел ее к дочери как умную, скромную собеседницу.
— Господин Антонио! господин лекарь! — раздается по
дому. С поспешностью ведут его и
вводят в маленькую горницу теремка, богато убранную
в восточном вкусе.
Известие об этой помолвке подняло целую бурю
в обеих семьях. Со всех сторон посыпались уговоры и предостережения. Даже мать и отчим Станиславы были против брака, но общее сопротивление только раздувало страсть молодых людей. Несмотря ни на что, они поставили на своем, и через полгода Иван Осипович Лысенко
ввел в свой
дом молодую жену.
Визиты и приемы днем весьма приняты во Флоренции, преимущественно
в домах иностранцев, которые
ввели в моду распространенный
в то время
в Париже так называемый «five o'clock the».
В его
дом Андрей Андреевич Беловодов проник сам и
ввел жену через Матильду Руга, при которой состоял
в качестве комиссионера.