Неточные совпадения
— Нет, я и сама не успею, — сказала она и тотчас же подумала: «стало
быть, можно
было устроиться так, чтобы сделать, как я хотела». — Нет, как ты хотел, так и делай. Иди
в столовую, я сейчас приду, только отобрать эти ненужные вещи, — сказала она, передавая на руку Аннушки, на которой уже лежала гора
тряпок, еще что-то.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и сметал со стола его песок и табак; завел новую
тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала
в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у стены, — но все это осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не
было и делано.
Окна
в избенках
были без стекол, иные
были заткнуты
тряпкой или зипуном; балкончики под крышами с перилами, неизвестно для каких причин делаемые
в иных русских избах, покосились и почернели даже не живописно.
На бюре, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни желтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга
в кожаном переплете с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой
тряпки, два пера, запачканные чернилами, высохшие, как
в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может
быть, ковырял
в зубах своих еще до нашествия на Москву французов.
Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он не хотел верить этому и говорил, что не может
быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет жила
в богатом доме, все на руках имела, весь свой век жила скупо и над всякой
тряпкой тряслась, чтобы она ничего не оставила. Но это действительно
было так.
Весьма вероятно и то, что Катерине Ивановне захотелось, именно при этом случае, именно
в ту минуту, когда она, казалось бы, всеми на свете оставлена, показать всем этим «ничтожным и скверным жильцам», что она не только «умеет жить и умеет принять», но что совсем даже не для такой доли и
была воспитана, а воспитана
была в «благородном, можно даже сказать
в аристократическом полковничьем доме», и уж вовсе не для того готовилась, чтобы самой мести пол и мыть по ночам детские
тряпки.
Однообразно помахивая ватной ручкой, похожая на уродливо сшитую из
тряпок куклу, старая женщина из Олонецкого края сказывала о том, как мать богатыря Добрыни прощалась с ним, отправляя его
в поле, на богатырские подвиги. Самгин видел эту дородную мать, слышал ее твердые слова, за которыми все-таки слышно
было и страх и печаль, видел широкоплечего Добрыню: стоит на коленях и держит меч на вытянутых руках, глядя покорными глазами
в лицо матери.
У стола
в комнате Нехаевой стояла шерстяная, кругленькая старушка, она бесшумно брала
в руки вещи, книги и обтирала их
тряпкой. Прежде чем взять вещь, она вежливо кивала головою, а затем так осторожно вытирала ее, точно вазочка или книга
были живые и хрупкие, как цыплята. Когда Клим вошел
в комнату, она зашипела на него...
—
В своей ли ты реке плаваешь? — задумчиво спросила она и тотчас же усмехнулась, говоря: — Так — осталась от него кучка
тряпок? А
был большой… пакостник. Они трое: он, уездный предводитель дворянства да управляющий уделами — девчонок-подростков портить любили. Архиерей донос посылал на них
в Петербург, — у него епархиалочку отбили, а он для себя берег ее. Теперь она — самая дорогая распутница здесь. Вот, пришел, негодяй!
Было уже темно, когда вбежала Лидия, а Макаров ввел под руку Диомидова. Самгину показалось, что все
в комнате вздрогнуло и опустился потолок. Диомидов шагал прихрамывая, кисть его левой руки
была обернута фуражкой Макарова и подвязана обрывком какой-то
тряпки к шее. Не своим голосом он говорил, задыхаясь...
По приемам Анисьи, по тому, как она, вооруженная кочергой и
тряпкой, с засученными рукавами,
в пять минут привела полгода не топленную кухню
в порядок, как смахнула щеткой разом пыль с полок, со стен и со стола; какие широкие размахи делала метлой по полу и по лавкам; как мгновенно выгребла из печки золу — Агафья Матвеевна оценила, что такое Анисья и какая бы она великая сподручница
была ее хозяйственным распоряжениям. Она дала ей с той поры у себя место
в сердце.
В воскресенье он застал много народу
в парадной гостиной Татьяны Марковны. Все сияло там. Чехлы с мебели, обитой малиновым штофом,
были сняты; фамильным портретам Яков протер мокрой
тряпкой глаза — и они смотрели острее, нежели
в будни. Полы натерли воском.
Низший класс тоже с завистью и удивлением поглядывает на наши суда, на людей, просит у нас вина,
пьет жадно водку, хватает брошенный кусок хлеба, с детским любопытством вглядывается
в безделки, ловит на лету
в своих лодках какую-нибудь
тряпку, прячет.
— Это очень интересно:
в вашей квартире могла бы завтра отыскаться эта вещь, рубашка, может
быть, от которой вы оторвали кусок. Из чего эта
тряпка была: из холста, из полотна?
— С шеи, господа, взял, с шеи, вот с этой самой моей шеи… Здесь они
были у меня на шее, зашиты
в тряпку и висели на шее, уже давно, уже месяц, как я их на шее со стыдом и с позором носил!
— Где же вы взяли материал, то
есть эту
тряпку,
в которую зашили?
Оказалось, что
в бреду я провалялся более 12 часов. Дерсу за это время не ложился спать и ухаживал за мною. Он клал мне на голову мокрую
тряпку, а ноги грел у костра. Я попросил
пить. Дерсу подал мне отвар какой-то травы противного сладковатого вкуса. Дерсу настаивал, чтобы я
выпил его как можно больше. Затем мы легли спать вместе и, покрывшись одной палаткой, оба уснули.
Как бы то ни
было, только
в один прекрасный летний вечер Маша, завязав кое-какие
тряпки в небольшой узелок, отправилась вон из чертопхановского дома.
Внутренняя обстановка фанзы
была грубая. Железный котел, вмазанный
в низенькую печь, от которой шли дымовые ходы, согревающие каны (нары), 2–3 долбленых корытца, деревянный ковш для воды, железный кухонный резак, металлическая ложка, метелочка для промывки котла, 2 запыленные бутылки, кое-какие брошенные
тряпки, 1 или 2 скамеечки, масляная лампа и обрывки звериных шкур, разбросанные по полу, составляли все ее убранство.
Фанза
была старенькая, покосившаяся; кое-где со стен ее обвалилась глиняная штукатурка; старая, заплатанная и пожелтевшая от времени бумага
в окнах во многих местах
была прорвана; на пыльных канах лежали обрывки циновок, а на стене висели какие-то выцветшие и закоптелые
тряпки. Всюду запустение, грязь и нищета.
«Далеко Арапке до
тряпки» (
в то время
в Петербурге
был обер-полицмейстером Трепов, а
в Москве — Арапов).
После больших праздников, когда
пили и похмелялись неделями, садились за работу почти голыми, сменив
в трактире единственную рубашку на
тряпку, чтобы только «стыд прикрыть».
Были нищие, собиравшие по лавкам, трактирам и торговым рядам. Их «служба» — с десяти утра до пяти вечера. Эта группа и другая, называемая «с ручкой», рыскающая по церквам, — самые многочисленные.
В последней — бабы с грудными детьми, взятыми напрокат, а то и просто с поленом, обернутым
в тряпку, которое они нежно баюкают, прося на бедного сиротку. Тут же настоящие и поддельные слепцы и убогие.
Я очутился на дворе. Двор
был тоже неприятный: весь завешан огромными мокрыми
тряпками, заставлен чанами с густой разноцветной водою.
В ней тоже мокли тряпицы.
В углу,
в низенькой полуразрушенной пристройке, жарко горели дрова
в печи, что-то кипело, булькало, и невидимый человек громко говорил странные слова...
В случаях совершенной крайности
в должность пыжей может
быть употреблено все, что способно отделить порох от дроби и потом удержать ее
в горизонтальном положении к пороху. Тут пойти могут
в дело и
тряпки, и бумага, особенно мягкая, употребляемая для печати, и трава, и листья древесные, не слишком сырые, и даже мох.
А на наш взгляд, подобный человек
есть дрянь, кисель,
тряпка; он может
быть хорошим человеком, но только
в лакейском смысле этого слова.
Он погордился, погорячился; произошла перемена губернского начальства
в пользу врагов его; под него подкопались, пожаловались; он потерял место и на последние средства приехал
в Петербург объясняться;
в Петербурге, известно, его долго не слушали, потом выслушали, потом отвечали отказом, потом поманили обещаниями, потом отвечали строгостию, потом велели ему что-то написать
в объяснение, потом отказались принять, что он написал, велели подать просьбу, — одним словом, он бегал уже пятый месяц, проел всё; последние женины
тряпки были в закладе, а тут родился ребенок, и, и… «сегодня заключительный отказ на поданную просьбу, а у меня почти хлеба нет, ничего нет, жена родила.
Оригинальнее всего
было то, что Оксю, кормившую своей работой всю семью, походя корили каждым куском хлеба, каждой
тряпкой. Особенно изобретателен
был в этом случае сам Тарас. Он каждый раз, принимая Оксину работу, непременно тыкал ее прямо
в физиономию чем попало: сапогами, деревянной сапожной колодкой, а то и шилом.
Когда он принялся работать, то снял свой синий кафтан и оказался
в красной рубахе и плисовых штанах. Обивая
в гостиной мебель и ползая на коленях около кресел, он весьма тщательно расстилал прежде себе под ноги
тряпку. Работая, он обыкновенно набивал себе полнехонек рот маленькими обойными гвоздями и при этом очень спокойно, совершенно полным голосом, разговаривал, как будто бы у него во рту ничего не
было. Вихров заметил ему однажды, что он может подавиться.
Видимо, что это
был для моего героя один из тех жизненных щелчков, которые сразу рушат и ломают у молодости дорогие надежды, отнимают силу воли, силу к деятельности, веру
в самого себя и делают потом человека
тряпкою, дрянью, который видит впереди только необходимость жить, а зачем и для чего, сам того не знает.
— Нет, он мужчина, а мужчины все честолюбивы; но Ральф — фи! — это
тряпка! Индиана не могла
быть с ним счастлива: она попала из огня
в воду.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что
в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал
в сладкие губы; помню тоже, что
в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить
в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и
в день обеда у Яра, у меня
в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами,
пели «Вниз по матушке по Волге» и что я
в это время думал о том, что этого вовсе не нужно
было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не
был пьян; помню еще, что ужинали и
пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове
было холодно, и что, уезжая, я заметил, что
было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя
было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как
тряпка; но помню главное: что
в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много
пить и будто бы я и не думал
быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь
в том же.
Везде
было накрошено, насорено, намочено; большая, толстая, вся мокрая
тряпка лежала
в первой комнате посреди пола и тут же,
в той же луже, старый истоптанный башмак.
Она ушла совершенно довольная. По виду Шатова и по разговору его оказалось ясно как день, что этот человек «
в отцы собирается и
тряпка последней руки». Она нарочно забежала домой, хотя прямее и ближе
было пройти к другой пациентке, чтобы сообщить об этом Виргинскому.
— Купец русский, — заметила с презрением gnadige Frau: она давно и очень сильно не любила торговых русских людей за то, что они действительно многократно обманывали ее и особенно при продаже дамских материй, которые через неделю же у ней, при всей бережливости
в носке, делались
тряпки тряпками; тогда как — gnadige Frau без чувства не могла говорить об этом, — тогда как платье, которое она сшила себе
в Ревеле из голубого камлота еще перед свадьбой,
было до сих пор новешенько.
Благодетельная помещица
была тоже
в своем роде чрезвычайно замечательна: она явилась
в старом, изношенном кисейном платье, смотревшем настоящей
тряпкой, с голыми руками и шеей, страшно набеленным и нарумяненным лицом,
в спальном коленкоровом чепчике, подвязанном у подбородка, с зонтиком
в одной руке и с веером из разрисованной бумаги
в другой, которым она беспрерывно обмахивалась.
Последняя
тряпка была в цене и шла
в какое-нибудь дело.
Пытались догадаться о том, что
будет с ними после смерти, а у порога мастерской, где стоял ушат для помоев, прогнила половица, из-под пола
в эту сырую, гнилую, мокрую дыру несло холодом, запахом прокисшей земли, от этого мерзли ноги; мы с Павлом затыкали эту дыру сеном и
тряпками.
И потому даже и
в этом случае выгоднее рисковать тем, что меня сошлют, запрут
в тюрьму и даже казнят, чем тем, что по моей же вине я проживу всю жизнь
в рабстве у дурных людей, могу
быть разорен вторгнувшимся неприятелем, им по-дурацки искалечен и убит, отстаивая пушку, или никому не нужный клочок земли, или глупую
тряпку, называемую знаменем.
— К дядюшке-то? А плюньте на того, кто вам это сказал! Вы думаете, я постоянный человек, выдержу?
В том-то и горе мое, что я
тряпка, а не человек! Недели не пройдет, а я опять туда поплетусь. А зачем? Вот подите: сам не знаю зачем, а поеду; опять
буду с Фомой воевать. Это уж, батюшка, горе мое! За грехи мне Господь этого Фомку
в наказание послал. Характер у меня бабий, постоянства нет никакого! Трус я, батюшка, первой руки…
Хата
была пуста.
В ней господствовал тот печальный, грязный беспорядок, который всегда остается после поспешного выезда. Кучи сора и
тряпок лежали на полу, да
в углу стоял деревянный остов кровати…
На месте щек
были черные ямы, и
в одной из них лежала прядь пепельно-седых волос, выбившихся из-под красной
тряпки, которою
была обмотана ее голова.
Я пробился к самому шару. Вдали играл оркестр. Десяток пожарных и рабочих удерживали шар, который жестоко трепало ветром. Волновался владелец шара, старичок, немец Берг, — исчез его помощник Степанов, с которым он должен
был лететь. Его ужас
был неописуем, когда подбежавший посланный из номеров сказал, что Степанов вдребезги пьян, и велел передать, что ему своя голова дорога и что на такой
тряпке он не полетит. Берг
в отчаянии закричал...
Мы завязали рты грязными
тряпками и стали пересыпать
в столы с рам высохший «товар» на место изрезанного, который рассыпали на рамы для сушки. Для каждого кубика десять рам. Белая свинцовая пыль наполнила комнату. Затем «товар»
был смочен на столах «
в плепорцию водицей», сложен
в кубики и плотно убит.
Лицо у него
было подвязано
тряпкой и на голове торчало что-то вроде монашеской скуфейки; одет он
был в короткую хохлацкую чумарку, всю усыпанную латками, и
в синие шаровары навыпуск, а обут
в лапти.
Я не помню, как узнал Карлоне правду, но он ее узнал, и вот
в первый день праздника отец и мать Джулии, не выходившие даже и
в церковь, — получили только один подарок: небольшую корзину сосновых веток, а среди них — отрубленную кисть левой руки Карлоне Гальярди, — кисть той руки, которой он ударил Джулию, Они — вместе с нею —
в ужасе бросились к нему, Карлоне встретил их, стоя на коленях у двери его дома, его рука
была обмотана кровавой
тряпкой, и он плакал, точно ребенок.
«Господи, помилу-уй», —
пели на левом клиросе. Какой-то мальчишка подпевал противным, резавшим уши криком, не умея подладиться к хриплому и глухому голосу дьячка. Нескладное пение раздражало Илью, вызывая
в нём желание надрать мальчишке уши.
В углу
было жарко от натопленной печи, пахло горелой
тряпкой. Какая-то старушка
в салопе подошла к нему и брюзгливо сказала...
И для меня теперь представлялось крайне любопытным, как уживутся
в одной квартире эти два существа — она, домовитая и хозяйственная, со своими медными кастрюлями и с мечтами о хорошем поваре и лошадях, и он, часто говоривший своим приятелям, что
в квартире порядочного, чистоплотного человека, как на военном корабле, не должно
быть ничего лишнего — ни женщин, ни детей, ни
тряпок, ни кухонной посуды…
Был сырой, осенний вечер, когда я
в последний раз отворил низкую грязную дверь «Каторги»; мне навстречу пахнул столб белого пара, смеси махорки, сивухи и прелой
тряпки.
— Теперь вот извольте взять эту тряпицу и завяжите ей себе рот, как я, чтобы пыль при ссыпке не попала. Вредно. — Кавказский подал Луговскому
тряпку, а другой завязал себе нижнюю часть лица. Луговский сделал то же. Они начали вдвоем снимать рамки и высыпать «товар» на столы.
В каждой раме
было не менее полпуда, всех рамок для кубика
было десять. При ссыпке белая свинцовая пыль наполнила всю комнату.