Неточные совпадения
Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал
в Глупов, как говорится, во все лопатки (время
было такое, что нельзя
было терять ни одной минуты) и едва вломился
в пределы городского выгона, как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило
восторгов обывателей, потому что умы еще
были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Это говорилось с тем же удовольствием, с каким молодую женщину называют «madame» и по имени мужа. Неведовский делал вид, что он не только равнодушен, но и презирает это звание, но очевидно
было, что он счастлив и держит себя под уздцы, чтобы не выразить
восторга, не подобающего той новой, либеральной среде,
в которой все находились.
Неведовскому переложили, как и
было рассчитано, и он
был губернским предводителем. Многие
были веселы, многие
были довольны, счастливы, многие
в восторге, многие недовольны и несчастливы. Губернский предводитель
был в отчаянии, которого он не мог скрыть. Когда Неведовский пошел из залы, толпа окружила его и восторженно следовала за ним, так же как она следовала
в первый день за губернатором, открывшим выборы, и так же как она следовала за Снетковым, когда тот
был выбран.
«Вот оно!—с
восторгом думал он. — Тогда, когда я уже отчаивался и когда, казалось, не
будет конца, — вот оно! Она любит меня. Она признается
в этом».
Проводя этот вечер с невестой у Долли, Левин
был особенно весел и, объясняя Степану Аркадьичу то возбужденное состояние,
в котором он находился, сказал, что ему весело, как собаке, которую учили скакать через обруч и которая, поняв наконец и совершив то, что от нее требуется, взвизгивает и, махая хвостом, прыгает от
восторга на столы и окна.
Серые глава адвоката старались не смеяться, но они прыгали от неудержимой радости, и Алексей Александрович видел, что тут
была не одна радость человека, получающего выгодный заказ, — тут
было торжество и
восторг,
был блеск, похожий на тот зловещий блеск, который он видал
в глазах жены.
— Да, но сердце? Я вижу
в нем сердце отца, и с таким сердцем ребенок не может
быть дурен, — сказала графиня Лидия Ивановна с
восторгом.
Я так живо изобразил мою нежность, мои беспокойства,
восторги; я
в таком выгодном свете выставил ее поступки, характер, что она поневоле должна
была простить мне мое кокетство с княжной.
Воображаясь героиней
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна
в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она
в ней ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой
восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя…
Но наш герой, кто б ни
был он,
Уж верно
был не Грандисон.
Он весел
был. Чрез две недели
Назначен
был счастливый срок.
И тайна брачныя постели
И сладостной любви венок
Его
восторгов ожидали.
Гимена хлопоты, печали,
Зевоты хладная чреда
Ему не снились никогда.
Меж тем как мы, враги Гимена,
В домашней жизни зрим один
Ряд утомительных картин,
Роман во вкусе Лафонтена…
Мой бедный Ленский, сердцем он
Для оной жизни
был рожден.
Долго еще находился Гриша
в этом положении религиозного
восторга и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: «Господи помилуй», но каждый раз с новой силой и выражением; то говорил он: «Прости мя, господи, научи мя, что творить… научи мя, что творити, господи!» — с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои слова; то слышны
были одни жалобные рыдания… Он приподнялся на колени, сложил руки на груди и замолк.
Раскольников сказал ей свое имя, дал адрес и обещался завтра же непременно зайти. Девочка ушла
в совершенном от него
восторге.
Был час одиннадцатый, когда он вышел на улицу. Через пять минут он стоял на мосту, ровно на том самом месте, с которого давеча бросилась женщина.
Раскольников, говоря это, хоть и смотрел на Соню, но уж не заботился более: поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он
был в каком-то мрачном
восторге. (Действительно, он слишком долго ни с кем не говорил!) Соня поняла, что этот мрачный катехизис [Катехизис — краткое изложение христианского вероучения
в виде вопросов и ответов.] стал его верой и законом.
— Так, так, это так! —
в восторге подтверждал Лебезятников. — Это должно
быть так, потому что он именно спрашивал меня, как только вошла к нам
в комнату Софья Семеновна, «тут ли вы? Не видал ли я вас
в числе гостей Катерины Ивановны?» Он отозвал меня для этого к окну и там потихоньку спросил. Стало
быть, ему непременно надо
было, чтобы тут
были вы! Это так, это все так!
Оба замолчали. Разумихин
был более чем
в восторге, и Раскольников с отвращением это чувствовал. Тревожило его и то, что Разумихин сейчас говорил о Порфирии.
Аркадий принялся говорить о «своем приятеле». Он говорил о нем так подробно и с таким
восторгом, что Одинцова обернулась к нему и внимательно на него посмотрела. Между тем мазурка приближалась к концу. Аркадию стало жалко расстаться с своей дамой: он так хорошо провел с ней около часа! Правда, он
в течение всего этого времени постоянно чувствовал, как будто она к нему снисходила, как будто ему следовало
быть ей благодарным… но молодые сердца не тяготятся этим чувством.
— Да, — повторила Катя, и
в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие прекрасные руки и, задыхаясь от
восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез
в глазах любимого существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда, может
быть счастлив на земле человек.
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при мне Евгений Васильевич
в первый раз сказал, что не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой
восторг… словно прозрел! «Вот, — подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно
в состоянии понять вас и для которой ваше посещение
будет настоящим праздником; вы, я думаю, слыхали о ней?
— Вот тебе и отец города! — с
восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. —
В этом участке таких цен, конечно, нет, — продолжал он. — Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За землю можно получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель —
есть, продажу можно совершить
в неделю. Дело делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и,
выпив еще стакан вина, спросил: — Ну, как?
Он усмехался, слушая наивные
восторги, и опасливо смотрел через очки вниз. Спуск
был извилист, крут, спускались на тормозах, колеса отвратительно скрежетали по щебню. Иногда серая лента дороги изгибалась почти под прямым углом; чернобородый кучер туго натягивал вожжи, экипаж наклонялся
в сторону обрыва, усеянного острыми зубами каких-то необыкновенных камней. Это нервировало, и Самгин несколько раз пожалел о том, что сегодня Варвара разговорчива.
— Господа! — возгласил он с
восторгом, искусно соединенным с печалью. — Чего можем требовать мы, люди, от жизни, если даже боги наши глубоко несчастны? Если даже религии
в их большинстве —
есть религии страдающих богов — Диониса, Будды, Христа?
За ним,
в некотором расстоянии, рысью мчалась тройка белых лошадей. От серебряной сбруи ее летели белые искры. Лошади топали беззвучно, широкий экипаж катился неслышно;
было странно видеть, что лошади перебирают двенадцатью ногами, потому что казалось — экипаж царя скользил по воздуху, оторванный от земли могучим криком
восторга.
Вином от нее не пахло, только духами. Ее
восторг напомнил Климу ожесточение, с которым он думал о ней и о себе на концерте.
Восторг ее
был неприятен. А она пересела на колени к нему, сняла очки и, бросив их на стол, заглянула
в глаза.
Проводив Клима до его квартиры, она зашла к Безбедову
пить чай. Племянник ухаживал за нею с бурным и почтительным
восторгом слуги, влюбленного
в хозяйку, счастливого тем, что она посетила его.
В этом суетливом
восторге Самгин чувствовал что-то фальшивое, а Марина добродушно высмеивала племянника, и
было очень странно, что она, такая умная, не замечает его неискренности.
Самгин сконфуженно вытер глаза, ускорил шаг и свернул
в одну из улиц Кунавина, сплошь занятую публичными домами. Почти
в каждом окне, чередуясь с трехцветными полосами флагов, торчали полуодетые женщины, показывая голые плечи, груди, цинически перекликаясь из окна
в окно. И, кроме флагов, все
в улице
было так обычно, как будто ничего не случилось, а царь и
восторг народа — сон.
Редко слышал он возгласы
восторга, а если они раздавались, то чаще всего из уст женщин пред витринами текстильщиков и посудников, парфюмеров, ювелиров и меховщиков. Впрочем, можно
было думать, что большинство людей немело от обилия впечатлений. Но иногда Климу казалось, что только похвалы женщин звучат искренней радостью, а
в суждениях мужчин неудачно скрыта зависть. Он даже подумал, что,
быть может, Макаров прав: женщина лучше мужчины понимает, что все
в мире — для нее.
Никонова наклонила голову, а он принял это как знак согласия с ним. Самгин надеялся сказать ей нечто такое, что поразило бы ее своей силой, оригинальностью, вызвало бы
в женщине
восторг пред ним. Это, конечно,
было необходимо, но не удавалось. Однако он
был уверен, что удастся, она уже нередко смотрела на него с удивлением, а он чувствовал ее все более необходимой.
— Законное дело! —
в восторге сказал Тарантьев. —
Выпьем.
Мало-помалу впечатление его изгладилось, и он опять с трепетом счастья смотрел на Ольгу наедине, слушал, с подавленными слезами
восторга, ее пение при всех и, приезжая домой, ложился, без ведома Ольги, на диван, но ложился не спать, не лежать мертвой колодой, а мечтать о ней, играть мысленно
в счастье и волноваться, заглядывая
в будущую перспективу своей домашней, мирной жизни, где
будет сиять Ольга, — и все засияет около нее.
Но «Армида» и две дочки предводителя царствовали наперекор всему. Он попеременно ставил на пьедестал то одну, то другую, мысленно становился на колени перед ними,
пел, рисовал их, или грустно задумывался, или мурашки бегали по нем, и он ходил, подняв голову высоко,
пел на весь дом, на весь сад, плавал
в безумном
восторге. Несколько суток он беспокойно спал, метался…
— Какой роскошный букет! — сказала Марфенька, тая от
восторга и нюхая цветы. — А что же это такое? — вдруг прибавила она, чувствуя под букетом
в руке что-то твердое. Это
был изящный porte-bouquet, убранный жемчугом, с ее шифром. — Ах, Верочка, и ты, и ты!.. Что это, как вы все меня любите!.. — говорила она, собираясь опять заплакать, — и я ведь вас всех люблю… как люблю, Господи!.. Да как же и когда вы узнаете это; я не умею даже сказать!..
Полины Карповны не
было. Она сказалась больною, прислала Марфеньке цветы и деревья с зеленью. Райский заходил к ней утром сам, чтобы как-нибудь объяснить вчерашнюю свою сцену с ней и узнать, не заметила ли она чего-нибудь. Но она встретила его с худо скрываемым, под видом обидчивости,
восторгом, хотя он прямо сказал ей, что обедал накануне не дома,
в гостях — там много
пили — и он
выпил лишнюю рюмку — и вот «до чего дошел»!
Замечу кстати, что князь вначале
был им решительно очарован,
в особенности речами его, даже приходил
в восторг и несколько раз мне высказывался.
Я прямо говорю: это почти нельзя
было вынести без слез, и не от умиления, а от какого-то странного
восторга: чувствовалось что-то необычайное и горячее, как та раскаленная песчаная степь со львами,
в которой скиталась святая.
Я пустился домой;
в моей душе
был восторг. Все мелькало
в уме, как вихрь, а сердце
было полно. Подъезжая к дому мамы, я вспомнил вдруг о Лизиной неблагодарности к Анне Андреевне, об ее жестоком, чудовищном слове давеча, и у меня вдруг заныло за них всех сердце! «Как у них у всех жестко на сердце! Да и Лиза, что с ней?» — подумал я, став на крыльцо.
— Ну где ему! Она, она сама. То-то и
есть, что он
в полном
восторге. Он, говорят, теперь все сидит и удивляется, как это ему самому не пришло
в голову. Я слышал, он даже прихворнул… тоже от
восторга, должно
быть.
Он
был серьезен, то
есть не то что серьезен, но
в возможность женить меня, я видел ясно, он и сам совсем верил и даже принимал идею с
восторгом.
Все эти последние бессвязные фразы я пролепетал уже на улице. О, я все это припоминаю до мелочи, чтоб читатель видел, что, при всех
восторгах и при всех клятвах и обещаниях возродиться к лучшему и искать благообразия, я мог тогда так легко упасть и
в такую грязь! И клянусь, если б я не уверен
был вполне и совершенно, что теперь я уже совсем не тот и что уже выработал себе характер практическою жизнью, то я бы ни за что не признался во всем этом читателю.
Японцы тихо, с улыбкой удовольствия и удивления, сообщали друг другу замечания на своем звучном языке. Некоторые из них, и особенно один из переводчиков, Нарабайоси 2-й (их два брата, двоюродные, иначе гейстра), молодой человек лет 25-ти, говорящий немного по-английски, со вздохом сознался, что все виденное у нас приводит его
в восторг, что он хотел бы
быть европейцем, русским, путешествовать и заглянуть куда-нибудь, хоть бы на Бонинсима…
Христос воскресе!» Всё
было прекрасно, но лучше всего
была Катюша
в белом платье и голубом поясе, с красным бантиком на черной голове и с сияющими
восторгом глазами.
Хиония Алексеевна
была тоже
в восторге от этого забавного Titus, который говорил по-французски с настоящим парижским прононсом и привез с собой громадный выбор самых пикантных острот, каламбуров и просто французских словечек.
— Стой! — завизжал Федор Павлович
в апофеозе
восторга, — так двух-то таких, что горы могут сдвигать, ты все-таки полагаешь, что
есть они? Иван, заруби черту, запиши: весь русский человек тут сказался!
«Может
быть, слишком уж много
восторга», — мелькнуло
в голове Алеши.
— Непременно восстанем, непременно увидим и весело, радостно расскажем друг другу все, что
было, — полусмеясь, полу
в восторге ответил Алеша.
Намерение
было серьезное: она вынула из кармана беленький батистовый платочек и взяла его за кончик,
в правую ручку, чтобы махать им
в пляске. Митя захлопотал, девки затихли, приготовясь грянуть хором плясовую по первому мановению. Максимов, узнав, что Грушенька хочет сама плясать, завизжал от
восторга и пошел
было пред ней подпрыгивать, припевая...
В семь часов вечера Иван Федорович вошел
в вагон и полетел
в Москву. «Прочь все прежнее, кончено с прежним миром навеки, и чтобы не
было из него ни вести, ни отзыва;
в новый мир,
в новые места, и без оглядки!» Но вместо
восторга на душу его сошел вдруг такой мрак, а
в сердце заныла такая скорбь, какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь; вагон летел, и только на рассвете, уже въезжая
в Москву, он вдруг как бы очнулся.
Алеша немедленно покорился, хотя и тяжело ему
было уходить. Но обещание слышать последнее слово его на земле и, главное, как бы ему, Алеше, завещанное, потрясло его душу
восторгом. Он заспешил, чтоб, окончив все
в городе, поскорей воротиться. Как раз и отец Паисий молвил ему напутственное слово, произведшее на него весьма сильное и неожиданное впечатление. Это когда уже они оба вышли из кельи старца.
Сам же Дмитрий Федорович, как показывал он тоже потом, «
был как бы тоже совсем не
в себе, но не пьян, а точно
в каком-то
восторге, очень рассеян, а
в то же время как будто и сосредоточен, точно об чем-то думал и добивался и решить не мог.
Старик
был просто
в восторге, записку настрочил, послали за лошадьми, подали закуску, коньяк.
Он рассказал, но мы уже приводить рассказа не
будем. Рассказывал сухо, бегло. О
восторгах любви своей не говорил вовсе. Рассказал, однако, как решимость застрелиться
в нем прошла, «ввиду новых фактов». Он рассказывал, не мотивируя, не вдаваясь
в подробности. Да и следователи не очень его на этот раз беспокоили: ясно
было, что и для них не
в том состоит теперь главный пункт.