Неточные совпадения
—
Больше восьмисот. Если считать тех, которые отправлены не прямо из Москвы, уже более
тысячи, — сказал Сергей Иваныч.
— Ты сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты
больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их
тысячи.
— Я думаю, что это будет стоить
больше ста
тысяч.
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он
большею частью выказывал тем, что мог пить как бочка, не спать и быть всё таким же, и за
большую нравственную силу, которую он выказывал в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и в игре, которую он вел на десятки
тысяч и всегда, несмотря на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком в Английском Клубе.
— Да, но вы себя не считаете. Вы тоже ведь чего-нибудь стóите? Вот я про себя скажу. Я до тех пор, пока не хозяйничал, получал на службе три
тысячи. Теперь я работаю
больше, чем на службе, и, так же как вы, получаю пять процентов, и то дай Бог. А свои труды задаром.
— Да, кончил. Цена прекрасная, тридцать восемь
тысяч. Восемь вперед, а остальные на шесть лет. Я долго с этим возился. Никто
больше не давал.
— А Яшвин хотел приехать нынче утром с Войтовым, — сказал Вронский; — кажется, что он выиграл с Певцова всё и даже
больше того, что тот может заплатить, — около шестидесяти
тысяч.
— Ну, так я тебе скажу: то, что ты получаешь за свой труд в хозяйстве лишних, положим, пять
тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он ни трудился, не получит
больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то, что я получаю
больше столоначальника и что Мальтус получает
больше дорожного мастера. Напротив, я вижу какое-то враждебное, ни на чем не основанное отношение общества к этим людям, и мне кажется, что тут зависть…
— Мои обстоятельства трудные, — сказал Хлобуев. — Да чтобы выпутаться из обстоятельств, расплатиться совсем и быть в возможности жить самым умеренным образом, мне нужно, по крайней мере, сто
тысяч, если не
больше. Словом, мне это невозможно.
— Знаем все об вашем положении, все услышали! — сказал он, когда увидел, что дверь за ним плотно затворилась. — Ничего, ничего! Не робейте: все будет поправлено. Все станет работать за вас и — ваши слуги! Тридцать
тысяч на всех — и ничего
больше.
— Как же, пошлем и за ним! — сказал председатель. — Все будет сделано, а чиновным вы никому не давайте ничего, об этом я вас прошу. Приятели мои не должны платить. — Сказавши это, он тут же дал какое-то приказанье Ивану Антоновичу, как видно ему не понравившееся. Крепости произвели, кажется, хорошее действие на председателя, особливо когда он увидел, что всех покупок было почти на сто
тысяч рублей. Несколько минут он смотрел в глаза Чичикову с выраженьем
большого удовольствия и наконец сказал...
Форменный порядок был ему совершенно известен: бойко выставил он
большими буквами: «
Тысяча восемьсот такого-то года», потом вслед за тем мелкими: «помещик такой-то», и все, что следует.
— А ведь будь только двадцать рублей в кармане, — продолжал Ноздрев, — именно не
больше как двадцать, я отыграл бы всё, то есть кроме того, что отыграл бы, вот как честный человек, тридцать
тысяч сейчас положил бы в бумажник.
А между тем подоспел Тарасов полк, приведенный Товкачем; с ним было еще два есаула, писарь и другие полковые чины; всех козаков набралось
больше четырех
тысяч.
Она убирала его и делала с ним
тысячу разных глупостей с развязностию дитяти, которою отличаются ветреные полячки и которая повергла бедного бурсака в еще
большее смущение.
— Довольно верное замечание, — ответил тот, — в этом смысле действительно все мы, и весьма часто, почти как помешанные, с маленькою только разницей, что «больные» несколько
больше нашего помешаны, потому тут необходимо различать черту. А гармонического человека, это правда, совсем почти нет; на десятки, а может, и на многие сотни
тысяч по одному встречается, да и то в довольно слабых экземплярах…
Если бы в моем предложении была хотя миллионная доля расчета, то не стал бы я предлагать всего только десять
тысяч, тогда как всего пять недель назад предлагал ей
больше.
— Нет. В экономических участвовало не
больше полутораста
тысяч, в политических свыше полумиллиона.
— Революционеров к пушкам не допускают, даже тех, которые сидят в самой Петропавловской крепости. Тут или какая-то совершенно невероятная случайность или — гадость, вот что! Вы сказали — депутация, — продолжал он, отхлебнув полстакана вина и вытирая рот платком. — Вы думаете — пойдут пятьдесят человек? Нет, идет пятьдесят
тысяч, может быть —
больше! Это, сударь мой, будет нечто вроде… крестового похода детей.
Ел Тагильский не торопясь, и насыщение не мешало ему говорить. Глядя в тарелку, ловко обнажая вилкой и ножом кости цыпленка, он спросил: известен ли Самгину размер состояния Марины? И на отрицательный ответ сообщил: деньгами и в стойких акциях около четырехсот
тысяч, землею на Урале и за Волгой в Нижегородской губернии, вероятно, вдвое
больше.
— Без фантазии — нельзя, не проживешь. Не устроишь жизнь. О неустройстве жизни говорили
тысячи лет, говорят все
больше, но — ничего твердо установленного нет, кроме того, что жизнь — бессмысленна. Бессмысленна, брат. Это всякий умный человек знает. Может быть, это люди исключительно, уродливо умные, вот как — ты…
На дворе, на улице шумели, таскали тяжести. Это — не мешало. Самгин, усмехаясь, подумал, что, наверное,
тысячи Варвар с ужасом слушают такой шум, —
тысячи, на разных улицах Москвы, в
больших и маленьких уютных гнездах. Вспомнились слова Макарова о не тяжелом, но пагубном владычестве женщин.
— Я, — говорил он, — я-я-я! — все чаще повторял он, делая руками движения пловца. — Я написал предисловие… Книга продается у входа… Она — неграмотна. Знает на память около тридцати
тысяч стихов… Я —
Больше, чем в Илиаде. Профессор Жданов… Когда я… Профессор Барсов…
— А теперь вот, зачатый великими трудами тех людей, от коих даже праха не осталось, разросся значительный город, которому и в красоте не откажешь, вмещает около семи десятков
тысяч русских людей и все растет, растет тихонько. В тихом-то трудолюбии
больше геройства, чем в бойких наскоках. Поверьте слову: землю вскачь не пашут, — повторил Козлов, очевидно, любимую свою поговорку.
—
Большой, волосатый, рыжий, горластый, как дьякон, с бородой почти до пояса, с глазами быка и такой же силой, эдакое, знаешь, сказочное существо. Поссорится с отцом, старичком пудов на семь, свяжет его полотенцами, втащит по лестнице на крышу и, развязав, посадит верхом на конек. Пьянствовал, разумеется. Однако — умеренно. Там все пьют,
больше делать нечего. Из трех с лишком
тысяч населения только пятеро были в Томске и лишь один знал, что такое театр, вот как!
— Ссылка? Это установлено для того, чтоб подумать, поучиться. Да, скучновато. Четыре
тысячи семьсот обывателей, никому — и самим себе — не нужных, беспомощных людей; они отстали от
больших городов лет на тридцать, на пятьдесят, и все, сплошь, заражены скептицизмом невежд. Со скуки — чудят. Пьют. Зимними ночами в город заходят волки…
— Толпа идет…
тысяч двадцать… может,
больше, ей-богу! Честное слово. Рабочие. Солдаты, с музыкой. Моряки. Девятый вал… черт его… Кое-где постреливают — факт! С крыш…
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось о том, что в городе живет свыше миллиона людей, из них — шестьсот
тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а рабочих, кажется, менее ста
тысяч, вооружено из них, говорят, не
больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось о том, что Клим Самгин, человек, которому ничего не нужно, который никому не сделал зла, быстро идет по улице и знает, что его могут убить. В любую минуту. Безнаказанно…
— Не
больше? — спросил Самгин, сообразив, что на двенадцать
тысяч одному можно вполне прилично прожить года четыре. Нотариус, отрицательно качая лысой головой, почмокал и повторил...
— Клим Иванович — газету нужно!
Большую демо-кра-ти-че-скую газету. Жив быть не хочу, а газета будет. Уговаривал Семидубова — наиграй мне двести
тысяч — прославлю во всем мире. Он — мычит, черт его дери. Но — чувствую — колеблется.
— Пожалуйста, — согласился жандарм и заворчал: — На
тысячу триста человек прислали четыре мешка, а в них десять пудов, не
больше. Деятели… Третьи сутки народ без хлеба.
Красавина. Ну где ему!
Тысяч до десяти сочтет, а
больше не сумеет. А то вот еще какие оказии бывают, ты знаешь ли? Что-то строили, уж я не припомню, так артитехторы считали, считали, цифирю не хватило.
Чего ж надеялся Обломов? Он думал, что в письме сказано будет определительно, сколько он получит дохода, и, разумеется, как можно
больше,
тысяч, например, шесть, семь; что дом еще хорош, так что по нужде в нем можно жить, пока будет строиться новый; что, наконец, поверенный пришлет
тысячи три, четыре, — словом, что в письме он прочтет тот же смех, игру жизни и любовь, что читал в записках Ольги.
—
Больше полуторы
тысячи, — поправил Обломов, — он из выручки же за хлеб получил вознаграждение за труд…
При нынешнем беспорядке едва ли вы получите
больше трех
тысяч, и то при себе.
Экая скука! да еще предлагает на общий счет проложить дорогу в
большое торговое село, с мостом через речку, просит три
тысячи денег, хочет, чтоб я заложил Обломовку…
— Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж не такое
большое, как прежде. А бывало, так у ней все и кипит в руках! С утра до вечера так и летает: и на рынок, и в Гостиный двор… Знаешь, я тебе скажу, — плохо владея языком, заключил Обломов, — дай мне
тысячи две-три, так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвевна без повара чудес бы наделала — да!
— Да,
большой убыток, — сказал Алексеев, — две
тысячи — не шутка! Вот Алексей Логиныч, говорят, тоже получит нынешний год только двенадцать
тысяч вместо семнадцати.
— Она красавица, воспитана в самом дорогом пансионе в Москве. Одних брильянтов
тысяч на восемьдесят… Тебе полезно жениться… Взял бы богатое приданое, зажил бы
большим домом, у тебя бы весь город бывал, все бы раболепствовали перед тобой, поддержал бы свой род, связи… И в Петербурге не ударил бы себя в грязь… — мечтала почти про себя бабушка.
— Mille pardons, mademoiselle, de vous avoir derangее, [
Тысяча извинений, сударыня, за беспокойство (фр.).] — говорил он, силясь надеть перчатки, но
большие, влажные от жару руки не шли в них. — Sacrebleu! çа n’entre pas — oh, mille pardons, mademoiselle… [Проклятье! не надеваются — о, простите, сударыня… (фр.)]
— Господа, — дрожал я весь, — я мою идею вам не скажу ни за что, но я вас, напротив, с вашей же точки спрошу, — не думайте, что с моей, потому что я, может быть, в
тысячу раз
больше люблю человечество, чем вы все, вместе взятые!
— Тут… я не знаю сколько… надо бы сосчитать. Я вам должен до трех
тысяч… или сколько?..
больше или меньше?
— Нет-с, я сам хочу заплатить, и вы должны знать почему. Я знаю, что в этой пачке радужных —
тысяча рублей, вот! — И я стал было дрожащими руками считать, но бросил. — Все равно, я знаю, что
тысяча. Ну, так вот, эту
тысячу я беру себе, а все остальное, вот эти кучи, возьмите за долг, за часть долга: тут, я думаю, до двух
тысяч или, пожалуй,
больше!
— Послушайте, князь, успокойтесь, пожалуйста; я вижу, что вы чем дальше, тем
больше в волнении, а между тем все это, может быть, лишь мираж. О, я затянулся и сам, непростительно, подло; но ведь я знаю, что это только временное… и только бы мне отыграть известную цифру, и тогда скажите, я вам должен с этими тремя стами до двух
тысяч пятисот, так ли?
Нас таких в России, может быть, около
тысячи человек; действительно, может быть, не
больше, но ведь этого очень довольно, чтобы не умирать идее.
— На вас платье с
Большой Миллионной; надо денег, надо деньги; у меня деньги лучше, чем у него. Я
больше, чем две
тысячи, дам…
О Якутске собственно я знал только, да и вы, вероятно, не
больше знаете, что он главный город области этого имени, лежит под 62˚ с‹еверной› широты, производит торг пушными товарами и что, как я узнал теперь, в нем нет… гостиницы. Я даже забыл, а может быть и не знал никогда, что в нем всего две
тысячи семьсот жителей.
Одно заставляет бояться за успех христианства: это соперничество между распространителями; оно, к сожалению, отчасти уже существует. Католические миссионеры запрещают своим ученикам иметь книги, издаваемые протестантами, которые привезли и роздали, между прочим в Шанхае, несколько десятков
тысяч своих изданий. Издания эти достались
большею частью китайцам-католикам, и они принесли их своим наставникам, а те сожгли.
Устал я. До свидания; авось завтра увижу и узнаю, что такое Манила. Мы сделали от Лю-чу
тысячу шестьсот верст от 9-го до 16-го февраля… Манила! добрались и до нее, а как кажется это недосягаемо из Петербурга! точно так же, как отсюда теперь кажется недосягаем Петербург — ни
больше ни меньше. До свидания. Расскажу вам, что увижу в Маниле.
Другой посылается, например, в Нижне-Колымский уезд, — это ни
больше ни меньше, как к Ледовитому морю, за две
тысячи пятьсот или три
тысячи верст от Якутска, к чукчам — зачем вы думаете: овладеть их землей, а их самих обложить податью?