Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья,
человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже
бьют.
— Коли всем миром велено:
«
Бей!» — стало, есть за что! —
Прикрикнул Влас на странников. —
Не ветрогоны тисковцы,
Давно ли там десятого
Пороли?.. Не до шуток им.
Гнусь-человек! — Не
бить его,
Так уж кого и
бить?
Не нам одним наказано:
От Тискова по Волге-то
Тут деревень четырнадцать, —
Чай, через все четырнадцать
Прогнали, как сквозь строй...
Представь себе, что ты бы шел по улице и увидал бы, что пьяные
бьют женщину или ребенка; я думаю, ты не стал бы спрашивать, объявлена или не объявлена война этому
человеку, а ты бы бросился на него защитил бы обижаемого.
«Положим, — думал я, — я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не
бьет мух около Володиной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, — прошептал я, — как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает… противный
человек! И халат, и шапочка, и кисточка — какие противные!»
— Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое война, тогда как молодому
человеку, — и сами знаете, панове, — без войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не
бил бусурмена?
Сговорившись с тем и другим, задал он всем попойку, и хмельные козаки, в числе нескольких
человек, повалили прямо на площадь, где стояли привязанные к столбу литавры, в которые обыкновенно
били сбор на раду. Не нашедши палок, хранившихся всегда у довбиша, они схватили по полену в руки и начали колотить в них. На бой прежде всего прибежал довбиш, высокий
человек с одним только глазом, несмотря, однако ж, на то, страшно заспанным.
—
Била! Да что вы это! Господи,
била! А хоть бы и
била, так что ж! Ну так что ж? Вы ничего, ничего не знаете… Это такая несчастная, ах, какая несчастная! И больная… Она справедливости ищет… Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна быть, и требует… И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо было в
людях, и раздражается… Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
Шумный, красненький мужичок, сверкая голыми и тонкими ногами, летал около
людей, точно муха, толкая всех,
бил мальчишек, орал...
— Что же тут странного? — равнодушно пробормотал Иноков и сморщил губы в кривую улыбку. — Каменщики, которых не
побило, отнеслись к несчастью довольно спокойно, — начал он рассказывать. — Я подбежал, вижу —
человеку ноги защемило между двумя тесинами, лежит в обмороке. Кричу какому-то дяде: «Помоги вытащить», а он мне: «Не тронь, мертвых трогать не дозволяется». Так и не помог, отошел. Да и все они… Солдаты — работают, а они смотрят…
А он, как пьяный, ничего не чувствует, снова ввернется в толпу, кричит: «Падаль!» Клим Иванович, не в том дело, что
человек буянит, а в том, что из десяти семеро одобряют его, а если и
бьют, так это они из осторожности.
Там есть социалисты-фабианцы, но о них можно и не упоминать, они взяли имя себе от римского полководца Фабия Кунктатора, то есть медлителя, о нем известно, что он был
человеком тупым, вялым, консервативным и, предоставляя драться с врагами Рима другим полководцам,
бил врага после того, как он истощит свои силы.
В кошомной юрте сидели на корточках девять
человек киргиз чугунного цвета; семеро из них с великой силой дули в длинные трубы из какого-то глухого к музыке дерева; юноша, с невероятно широким переносьем и черными глазами где-то около ушей, дремотно
бил в бубен, а игрушечно маленький старичок с лицом, обросшим зеленоватым мохом, ребячливо колотил руками по котлу, обтянутому кожей осла.
Клим быстро вошел во двор, встал в угол; двое
людей втащили в калитку третьего; он упирался ногами, вспахивая снег, припадал на колени, мычал. Его
били, кто-то сквозь зубы шипел...
— Нет, — Радеев-то, сукин сын, а? Послушал бы ты, что он говорил губернатору, Иуда! Трусова, ростовщица, и та — честнее! Какой же вы, говорит, правитель, ваше превосходительство! Гимназисток на улице
бьют, а вы — что? А он ей — скот! — надеюсь, говорит, что после этого благомыслящие
люди поймут, что им надо идти с правительством, а не с жидами, против его, а?
— Клим Иванович, — жарко засопел он. — Господи… как я рад! Ну, теперь… Знаете, они меня хотят повесить. Теперь — всех вешают. Прячут меня.
Бьют, бросают в карцер. Раскачали и — бросили. Дорогой
человек, вы знаете… Разве я способен убить? Если б способен, я бы уже давно…
— Долой самодержавие! — кричали всюду в толпе, она тесно заполнила всю площадь, черной кашей кипела на ней, в густоте ее неестественно подпрыгивали лошади, точно каменная и замороженная земля под ними стала жидкой, засасывала их, и они погружались в нее до колен, раскачивая согнувшихся в седлах казаков; казаки, крестя нагайками воздух,
били направо, налево,
люди, уклоняясь от ударов, свистели, кричали...
Самгин подошел к столбу фонаря, прислонился к нему и стал смотреть на работу. В улице было темно, как в печной трубе, и казалось, что темноту создает возня двух или трех десятков
людей. Гулко крякая, кто-то
бил по булыжнику мостовой ломом, и, должно быть, именно его уговаривал мягкий басок...
Самгину казалось, что им хочется
бить палками будущих солдат, и эти надорванные, изношенные
люди возбуждали в нем сочувствие.
— И скот прирезали, — добавил Бердников. — Ну, я, однако, не жалуюсь. Будучи стоиком, я говорю: «
Бей, но — выучи!» Охо-хо! Нуте-кось, выпьемте шампанского за наше здоровье! Я, кроме этого безвредного напитка, ничего не дозволяю себе, ограниченный
человек. — Он вылил в свой бокал рюмку коньяка, чокнулся со стаканом Самгина и ласково спросил: — Надоела вам моя болтовня?
Особенно звонко и тревожно кричали женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к
человеку с флагом, тот все еще держал его над головой, вытянув руку удивительно прямо: флаг был не больше головного платка, очень яркий, и струился в воздухе, точно пытаясь сорваться с палки. Самгин толкал спиною и плечами
людей сзади себя, уверенный, что
человека с флагом будут
бить. Но высокий, рыжеусый, похожий на переодетого солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал...
—
Бей его, ребята! — рявкнул
человек в черном полушубке, толкая
людей на кудрявого. —
Бейте! Это — Сашка Судаков, вор! — Самгин видел, как Сашка сбил с ног Игната, слышал, как он насмешливо крикнул...
— Революционера начинают понимать правильно, — рассказывал он, поблескивая улыбочкой в глазах. — Я, в Перми, иду ночью по улице, —
бьют кого-то, трое. Вмешался «в число драки», избитый спрашивает: «Вы — что же — революционер?» — «Почему?» — «Да вот, защищаете незнакомого вам
человека». Ловко сказано?
— Томилина помнишь? Вещий
человек. Приезжал сюда читать лекцию «Идеал, действительность и «Бесы» Достоевского». Был единодушно освистан. А в Туле или в Орле его даже
бить хотели. Ты что гримасничаешь?
— Арестовали, расстреляв на глазах его
человек двадцать рабочих. Вот как-с! В Коломне — черт знает что было, в Люберцах — знаешь? На улицах
бьют, как мышей.
— Двери запер, сукин сын! Стрельба, казаки налетают,
бьют;
люди теснятся к нам, а он — запер двери и зубы скалит, толстая морда…
Взмахнув руками, он сбросил с себя шубу и начал
бить кулаками по голове своей; Самгин видел, что по лицу парня обильно текут слезы, видел, что большинство толпы любуется парнем, как фокусником, и слышал восторженно злые крики
человека в опорках...
«Страшный
человек», — думал Самгин, снова стоя у окна и прислушиваясь. В стекла точно невидимой подушкой
били. Он совершенно твердо знал, что в этот час тысячи
людей стоят так же, как он, у окошек и слушают, ждут конца. Иначе не может быть. Стоят и ждут. В доме долгое время было непривычно тихо. Дом как будто пошатывался от мягких толчков воздуха, а на крыше точно снег шуршал, как шуршит он весною, подтаяв и скатываясь по железу.
— Хорошо угостили, а? — спросил он, подмигнув острым глазком, и, постучав кирпичом в стену, метнул его под ноги
людям. — Молодых-то сколько
побили, молодых-то! — громко и с явным изумлением сказал он.
Она повествует ему о подвигах наших Ахиллов и Улиссов, об удали Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о Полкане-богатыре, о Калечище прохожем, о том, как они странствовали по Руси,
побивали несметные полчища басурманов, как состязались в том, кто одним духом выпьет чару зелена вина и не крякнет; потом говорила о злых разбойниках, о спящих царевнах, окаменелых городах и
людях; наконец, переходила к нашей демонологии, к мертвецам, к чудовищам и к оборотням.
И с самим
человеком творилось столько непонятного: живет-живет
человек долго и хорошо — ничего, да вдруг заговорит такое непутное, или учнет кричать не своим голосом, или бродить сонный по ночам; другого, ни с того ни с сего, начнет коробить и
бить оземь. А перед тем как сделаться этому, только что курица прокричала петухом да ворон прокаркал над крышей.
— Артисты — sans façons, [без церемоний (фр.).] которые напиваются при первом знакомстве,
бьют стекла по ночам, осаждают трактиры, травят собаками дам, стреляют в
людей, занимают везде деньги…
Его определил, сначала в военную, потом в статскую службу, опекун, он же и двоюродный дядя, затем прежде всего, чтоб сбыть всякую ответственность и упрек за небрежность в этом отношении, потом затем, зачем все посылают молодых
людей в Петербург: чтоб не сидели праздно дома, «не баловались, не
били баклуш» и т. п., — это цель отрицательная.
Не понимаю, как
человек не злой, как Тушар, иностранец, и даже столь радовавшийся освобождению русских крестьян, мог
бить такого глупого ребенка, как я.
Они
били тут на знание характера этого
человека и на знание его семейных обстоятельств.
Вот тут и началась опасность. Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат стало
бить об дно. Сначала было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали шлюпки на боканцах и марсы (балконы на мачтах). Все бывшие в каютах выскочили в тревоге, а тут еще удар, еще и еще. Потонуть было трудно: оба берега в какой-нибудь версте; местами, на отмелях, вода была по пояс
человеку.
Я не знаю, с чем сравнить у нас бамбук, относительно пользы, какую он приносит там, где родится. Каких услуг не оказывает он
человеку! чего не делают из него или им! Разве береза наша может, и то куда не вполне, стать с ним рядом. Нельзя перечесть, как и где употребляют его. Из него строят заборы, плетни, стены домов, лодки, делают множество посуды, разные мелочи, зонтики, вееры, трости и проч.; им
бьют по пяткам; наконец его едят в варенье, вроде инбирного, которое делают из молодых веток.
Они не признают эти народы за
людей, а за какой-то рабочий скот, который они, пожалуй, не
бьют, даже холят, то есть хорошо кормят, исправно и щедро платят им, но не скрывают презрения к ним.
— Я учительница, но хотела бы на курсы, и меня не пускают. Не то что не пускают, они пускают, но надо средства. Дайте мне, и я кончу курс и заплачу вам. Я думаю, богатые
люди бьют медведей, мужиков поят — всё это дурно. Отчего бы им не сделать добро? Мне нужно бы только 80 рублей. А не хотите, мне всё равно, — сердито сказала она.
— Закон! — повторил он презрительно, — он прежде ограбил всех, всю землю, всё богачество у
людей отнял, под себя подобрал, всех
побил, какие против него шли, а потом закон написал, чтобы не грабили да не убивали. Он бы прежде этот закон написал.
Иван Федорович вскочил и изо всей силы ударил его кулаком в плечо, так что тот откачнулся к стене. В один миг все лицо его облилось слезами, и, проговорив: «Стыдно, сударь, слабого
человека бить!», он вдруг закрыл глаза своим бумажным с синими клеточками и совершенно засморканным носовым платком и погрузился в тихий слезный плач. Прошло с минуту.
За границей теперь как будто и не
бьют совсем, нравы, что ли, очистились, али уж законы такие устроились, что
человек человека как будто уж и не смеет посечь, но зато они вознаградили себя другим и тоже чисто национальным, как и у нас, и до того национальным, что у нас оно как будто и невозможно, хотя, впрочем, кажется, и у нас прививается, особенно со времени религиозного движения в нашем высшем обществе.
Чем ближе подходил
человек, тем больше прятался тигр; он совсем сжался в комок. Не замечая опасности, Дерсу толкнул собаку ногой, но в это время выскочил тигр. Сделав большой прыжок в сторону, он начал
бить себя хвостом и яростно реветь.
Зимой, если снега выпадут глубокие, амурские туземцы охотятся за кабанами на лыжах. Дикие свиньи убегают далеко, но скоро устают. Тогда охотники догоняют их и
бьют копьями. Ружей на такую охоту не берут ради экономии патронов, которые в тайге всегда очень дороги. Кроме того, охота с копьем нравится удэгейцам как спорт. Здесь молодые
люди имеют случай показать свою силу и ловкость.
Батюшки! бубенцы просто ревут за самой нашей спиною, телега гремит с дребезгом,
люди свистят, кричат и поют, лошади фыркают и
бьют копытами землю…
— Вы что? а вы с этой старой ведьмой, с ключницей, не стакнулись небось? Небось не наушничаете, а? Скажите, не взводите на беззащитную девку всякую небылицу? Небось не по вашей милости ее из прачек в судомойки произвели! И бьют-то ее и в затрапезе держат не по вашей милости?.. Стыдитесь, стыдитесь, старый вы
человек! Ведь вас паралич того и гляди разобьет… Богу отвечать придется.
Осмотревшись, я понял причину своих снов. Обе собаки лежали у меня на ногах и смотрели на
людей с таким видом, точно боялись, что их
побьют. Я прогнал их. Они перебежали в другой угол палатки.
Вот с этими-то
людьми, которых мой слуга не
бил только за их чин, мне приходилось сидеть ежедневно от девяти до двух утра и от пяти до восьми часов вечера.
Я испытал в эту минуту, насколько тягостнее всякий удар семейному
человеку, удар
бьет не его одного, и он страдает за всех и невольно винит себя за их страдания.
А Платон-то, как драгун свалился, схватил его за ноги и стащил в творило, так его и бросил, бедняжку, а еще он был жив; лошадь его стоит, ни с места, и
бьет ногой землю, словно понимает; наши
люди заперли ее в конюшню, должно быть, она там сгорела.
На этом Хомяков
бил наголову
людей, остановившихся между религией и наукой.