Неточные совпадения
Как плавающий
в небе ястреб, давши много кругов сильными крылами, вдруг останавливается распластанный на одном месте и
бьет оттуда стрелой на раскричавшегося у самой дороги самца-перепела, — так Тарасов сын, Остап, налетел вдруг на хорунжего и сразу накинул ему на шею веревку.
На другой день он проснулся рано и долго лежал
в постели, куря папиросы, мечтая о поездке за границу. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина
в кухне и на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с улицы
в розовые стекла окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный гул, не похожий на гром. Можно было подумать, что на
небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже
бьют, как
в барабан, огромнейшим кулаком.
— Он — разнородно говорил. Он Исусу-то Навину иначе сказал: «
Бей, я солнце
в небе задержу».
Кругом безмолвие;
в глубоком смирении с
неба смотрели звезды, и шаги Старцева раздавались так резко и некстати. И только когда
в церкви стали
бить часы и он вообразил самого себя мертвым, зарытым здесь навеки, то ему показалось, что кто-то смотрит на него, и он на минуту подумал, что это не покой и не тишина, а глухая тоска небытия, подавленное отчаяние…
В этом крике было что-то суровое, внушительное. Печальная песня оборвалась, говор стал тише, и только твердые удары ног о камни наполняли улицу глухим, ровным звуком. Он поднимался над головами людей, уплывая
в прозрачное
небо, и сотрясал воздух подобно отзвуку первого грома еще далекой грозы. Холодный ветер, все усиливаясь, враждебно нес встречу людям пыль и сор городских улиц, раздувал платье и волосы, слепил глаза,
бил в грудь, путался
в ногах…
Погибель была неизбежна; и витязь взмолился Христу, чтобы Спаситель избавил его от позорного плена, и предание гласит, что
в то же мгновение из-под чистого
неба вниз стрекнула стрела и взвилась опять кверху, и грянул удар, и кони татарские пали на колени и сбросили своих всадников, а когда те поднялись и встали, то витязя уже не было, и на месте, где он стоял, гремя и сверкая алмазною пеной,
бил вверх высокою струёй ключ студеной воды, сердито рвал ребра оврага и серебристым ручьем разбегался вдали по зеленому лугу.
Вдали распростёрся город, устремляя
в светлую пустыню
неба кресты церквей, чуть слышно
бьют колокола, глухо ботают бондари — у них много работы: пришла пора капусту квасить и грибы солить.
Окно
в его комнате было открыто, сквозь кроны лип, подобные прозрачным облакам, тихо сияло лунное
небо, где-то далеко пели песни, бубен
бил, а
в монастыре ударяли
в колокол печально ныла медь.
Кроткий весенний день таял
в бледном
небе, тихо качался прошлогодний жухлый бурьян, с поля гнали стадо, сонно и сыто мычали коровы. Недавно оттаявшая земля дышала сыростью, обещая густые травы и много цветов.
Бил бондарь, скучно звонили к вечерней великопостной службе
в маленький, неубедительный, но крикливый колокол.
В монастырском саду копали гряды, был слышен молодой смех и говор огородниц; трещали воробьи, пел жаворонок, а от холмов за городом поднимался лёгкий голубой парок.
Весело кружились
в небе, щебетали и пели ласточки и косаточки, звонко
били перепела
в полях, рассыпались
в воздухе песни жаворонков, надседаясь хрипло кричали
в кустах дергуны; подсвистыванье погонышей, токованье и блеянье дикого барашка неслись с ближнего болота, варакушки взапуски передразнивали соловьев; выкатывалось из-за горы яркое солнце!..
Траурная музыка гулко
бьет в окна домов, вздрагивают стекла, люди негромко говорят о чем-то, но все звуки стираются глухим шарканьем тысяч ног о камни мостовой, — тверды камни под ногами, а земля кажется непрочной, тесно на ней, густо пахнет человеком, и невольно смотришь вверх, где
в туманном
небе неярко блестят звезды.
Ох, не помню я эту песню,
помню только немного.
Пел козак про пана про Ивана:
Ой, пане, ой, Иване!..
Умный пан много знает…
Знает, что ястреб
в небе летает,
ворон
побивает…
Ой, пане, ой, Иване!..
А того ж пан не знает,
Как на свете бывает, —
Что у гнезда и ворона ястреба
побивает…
Ему представилось огромное, мокрое поле, покрытое серыми облаками
небо, широкая дорога с берёзами по бокам. Он идёт с котомкой за плечами, его ноги вязнут
в грязи, холодный дождь
бьёт в лицо. А
в поле, на дороге, нет ни души… даже галок на деревьях нет, и над головой безмолвно двигаются синеватые тучи…
— Взгляни! — говорил он сестре, указывая на
небо тем самым зонтиком, которым давеча
бил меня. — Взгляни на
небо! Звезды, даже самые маленькие, — все это миры! Как ничтожен человек
в сравнении со вселенной!
Голодные маляры едва не
били его, обзывали жуликом, кровопийцей, Иудой-христопродавцем, а он, бедняга, вздыхал,
в отчаянии воздевал к
небу руки и то и дело ходил к госпоже Чепраковой за деньгами.
Он глядит на непросветное
небо и думает: «Ах, все погибло!» Сверх того он видит, что «хамово отродье», нанятое для собирания плодов земных
в житницы, сидит мокрое под навесом и
бьет баклуши, и это опять волнует его…
Все слилось, все смешалось: земля, воздух,
небо превратились
в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыханье, ревел, свистел, выл, стонал,
бил, трепал, вертел со всех сторон, сверху и снизу обвивался, как змей, и душил все, что ему ни попадалось.
Мерик. Темень, словно кто дегтем
небо вымазал. Носа не видать. А дождь
в рожу
бьет, что твоя пурга… (Берет
в охапку одежу и топор.)
Солдат испугался, думал — застрелил человека, а это Илья-пророк с
неба в черта
бил, да никак попасть не мог, а солдат ему подсобил.
Дело было так:
в давнее время шел через лес солдат; над лесом бушевала буря; солдат подошел к пруду и видит: с
неба бьет громом
в пруд, вода бурлит, а над водою мелькает чья-то косматая голова; как ударит громом — она
в воду, а потом опять вынырнет.
Стальные чудовища, фыркая, мчались из невидимой дали,
били в окопы,
в заграждения и волчьи ямы; серо-желтые и черноватые клубы взрывов выносились на высоту, ширились и разветвлялись, как невиданно-огромные кусты; отрывались от сопки и таяли, грязня
небо, а снизу выносились все новые и новые дымовые столбы.
Тогда, став на колена, клал земные поклоны, и
бил себя
в грудь, и указывал на
небо, на храмы божьи, на слезы свои.
— Ушиб немного висок… упал с лестницы… пройдет… Но отец, отец! ах, что с ним будет! Вот уж сутки не пьет, не ест, не спит, все бредит, жалуется, что ему не дают подняться до
неба… Давеча к утру закрыл глаза; подошел я к нему на цыпочках, пощупал голову — голова горит, губы засохли, грудь дышит тяжело… откроет мутные глаза, смотрит и не видит и говорит сам с собою непонятные речи. Теперь сидит на площади, на кирпичах, что готовят под Пречистую, махает руками и
бьет себя
в грудь.
Василий Васильевич напряг все свои усилия, вскочил на ноги и бросился из каюты. Он выскочил на барку, спрыгнул на лед реки и побежал, не зная сам куда и зачем. Ветер
бил ему
в лицо, поднималась вьюга —
небо заволокло тучами, ноги порой до колен утопали
в снегу, но он, видимо, не обращал на это внимания и бежал все быстрее и быстрее.
А странник все далее и далее. Еще долго видел он голубое
небо своей родины,
в которое душе так хорошо было погружаться, горы и утесы, на нем своенравно вырезанные, серебряную
бить разгульной Эльбы, пирамидальные тополи, ставшие на страже берега, и цветущие кисти черешни, которые дерзко ломились
в окно его комнаты. Еще чаще видел он во сне и наяву дрожащую, иссохшую руку матери, поднятую на него с благословением.
Дворянин был человек любопытный. Чрезвычайно его заинтересовало, что это за шатры, какой витязь или богатырь стал
в них под его родным городом? И показалось дворянину необходимым немедленно же разузнать, чем эта странная внезапность угрожает мирному городку, который
в виду темнеющих
небес готовился почить от трудов дневных. Пусть
бьют всполох и собирают силу, способную отразить супостата.