Неточные совпадения
Я сердит на тебя за то, что ты так зла к людям, а ведь люди — это ты: что же ты так зла к самой себе. Потому я и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности, и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего начать оказывание помощи? да хоть с того,
о чем ты теперь думаешь: что это за писатель, так нагло говорящий со мною? — я
скажу тебе, какой я писатель.
— Он
сказал, что завтра поутру зайдет узнать
о моем здоровье.
— Это удивительно! но она великолепна! Почему она не поступит на сцену? Впрочем, господа, я говорю только
о том, что я видела. Остается вопрос, очень важный: ее нога? Ваш великий поэт Карасен, говорили мне,
сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких и стройных ног.
— Жюли, это
сказал не Карасен, — и лучше зови его: Карамзин, — Карамзин был историк, да и то не русский, а татарский, — вот тебе новое доказательство разнообразия наших типов.
О ножках
сказал Пушкин, — его стихи были хороши для своего времени, но теперь потеряли большую часть своей цены. Кстати, эскимосы живут в Америке, а наши дикари, которые пьют оленью кровь, называются самоеды.
— Бюст очень хорош, —
сказал Сторешников, ободрявшийся выгодными отзывами
о предмете его вкуса, и уже замысливший, что может говорить комплименты Жюли, чего до сих пор не смел: — ее бюст очарователен, хотя, конечно, хвалить бюст другой женщины здесь — святотатство.
Он справился
о здоровье Веры Павловны — «я здорова»; он
сказал, что очень рад, и навел речь на то, что здоровьем надобно пользоваться, — «конечно, надобно», а по мнению Марьи Алексевны, «и молодостью также»; он совершенно с этим согласен, и думает, что хорошо было бы воспользоваться нынешним вечером для поездки за город: день морозный, дорога чудесная.
— Милое дитя мое, —
сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она
сказала: — Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей
о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом
о предложении кататься.
И тем же длинным, длинным манером официального изложения она
сказала, что может послать Жану письмо, в котором
скажет, что после вчерашней вспышки передумала, хочет участвовать в ужине, но что нынешний вечер у нее уже занят, что поэтому она просит Жана уговорить Сторешникова отложить ужин —
о времени его она после условится с Жаном.
— Вы сами задерживаете меня. Я хотела
сказать, что даже она, — понимаете ли, даже она! — умела понять и оценить мои чувства, даже она, узнавши от матери
о вашем предложении, прислала своего отца
сказать мне, что не восстанет против моей воли и не обесчестит нашей фамилии своим замаранным именем.
— Или, потом: а я ему, сестрица,
сказал, какие у вас ручки маленькие, а он, сестрица,
сказал: «вам болтать хочется, так разве не
о чем другом, полюбопытнее».
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит
о девушках,
о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не хотел ничего слушать обо мне,
сказал, что это не любопытно?
Лопухов наблюдал Верочку и окончательно убедился в ошибочности своего прежнего понятия
о ней, как
о бездушной девушке, холодно выходящей по расчету за человека, которого презирает: он видел перед собою обыкновенную молоденькую девушку, которая от души танцует, хохочет; да, к стыду Верочки, надобно
сказать, что она была обыкновенная девушка, любившая танцовать.
Что подумала Марья Алексевна
о таком разговоре, если подслушала его? Мы, слышавшие его весь, с начала до конца, все
скажем, что такой разговор во время кадрили — очень странен.
— Зачем он считается женихом? — зачем! — одного я не могу
сказать вам, мне тяжело. А другое могу
сказать: мне жаль его. Он так любит меня. Вы
скажете: надобно высказать ему прямо, что я думаю
о нашей свадьбе — я говорила; он отвечает: не говорите, это убивает меня, молчите.
— Кажется, никого особенно. Из них никого сильно. Но нет, недавно мне встретилась одна очень странная женщина. Она очень дурно говорила мне
о себе, запретила мне продолжать знакомство с нею, — мы виделись по совершенно особенному случаю —
сказала, что когда мне будет крайность, но такая, что оставалось бы только умереть, чтобы тогда я обратилась к ней, но иначе — никак. Ее я очень полюбила.
Да
скажи хорошенько, чтобы не обидеть Дмитрия Сергеича: видишь, он какой заботливый
о тебе».
Федя пошел и
сказал, что маменька просит вот
о чем.
— Если вы поступили хладнокровно, рассудительно обдумав, то надобно будет
сказать, что вы поступили обдуманно и, вероятно, не будете жалеть
о том.
— Люди, говорящие разные пустяки, могут говорить
о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь,
скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова была ваша личность, что нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах, они
скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно говоря, вам и не было другого выбора.
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал
о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять
о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не говоря уж
о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто
сказать глупо с его стороны.
Пришедши через два дня на урок, он должен был
сказать Верочке: «советую вам оставить мысль
о том, чтобы сделаться актрисою».
Когда пьеса кончилась и они стали говорить
о том, какую выбрать теперь другую, Верочка уже
сказала: «А это мне казалось самое лучшее.
— Нынче поутру Кирсанов дал мне адрес дамы, которая назначила мне завтра быть у нее. Я лично незнаком с нею, но очень много слышал
о ней от нашего общего знакомого, который и был посредником. Мужа ее знаю я сам, — мы виделись у этого моего знакомого много раз. Судя по всему этому, я уверен, что в ее семействе можно жить. А она, когда давала адрес моему знакомому, для передачи мне,
сказала, что уверена, что сойдется со мною в условиях. Стало быть, мой друг, дело можно считать почти совершенно конченным.
Г-жа Б. также находила удовлетворительными ответы Лопухова
о характере Верочки; дело быстро шло на лад, и, потолковав полчаса, г-жа Б.
сказала, что «если ваша молоденькая тетушка будет согласна на мои условия, прошу ее переселяться ко мне, и чем скорее, тем приятнее для меня».
— Она согласна; она уполномочила меня согласиться за нее. Но теперь, когда мы решили, я должен
сказать вам то,
о чем напрасно было бы говорить прежде, чем сошлись мы. Эта девушка мне не родственница. Она дочь чиновника, у которого я даю уроки. Кроме меня, она не имела человека, которому могла бы поручить хлопоты. Но я совершенно посторонний человек ей.
— Все, что вы говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас.
О, если бы я не знал, что вы правы! Да, как это было бы хорошо, если б вы не были правы. Я
сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что вы не понравились мне! — и только, и мы с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь, что я ей
скажу?
— Нет, я его все-таки ненавижу. И не сказывай, не нужно. Я сама знаю: не имеете права ни
о чем спрашивать друг друга. Итак, в — третьих: я не имею права ни
о чем спрашивать тебя, мой милый. Если тебе хочется или надобно
сказать мне что-нибудь
о твоих делах, ты сам мне
скажешь. И точно то же наоборот. Вот три правила. Что еще?
— Так вот
о чем я тебя прошу. Завтра, когда тебе будет удобнее, — в какое время, все равно, только
скажи, — будь опять на той скамье на Конно-гвардейском бульваре. Будешь?
Но вместо слово «негодницу», успело выговориться только «него…», потому что Лопухов
сказал очень громко: «Вашей брани я слушать не стану, я пришел говорить
о деле.
Вы способны к этому, Марья Алексевна; не вы виноваты в том, что эта способность бездействует в вас, что, вместо нее, действуют противоположные способности, но она есть в вас, а этого нельзя
сказать о всех.
— Вы не умеете исповедываться, Серж, — любезно говорит Алексей Петрович, — вы
скажите, почему они хлопотали
о деньгах, какие расходы их беспокоили, каким потребностям затруднялись они удовлетворять?
Чиновник
сказал: «так вот от этого вызова не откажетесь» и ударил его по лицу; франт схватил палку, чиновник толкнул его в грудь; франт упал, на шум вбежала прислуга; барин лежал мертвый, он был ударен
о землю сильно и попал виском на острый выступ резной подножки стола.
О, как ты понятлив, проницательный читатель: как только тебе
скажешь что-нибудь, ты сейчас же замечаешь: «я понял это», и восхищаешься своею проницательностью.
Ну, что же различного
скажете вы
о таких людях?
Но надобно же
сказать два — три слова
о внешних приметах Кирсанова.
— Сашенька, друг мой, как я рада, что встретила тебя! — девушка все целовала его, и смеялась, и плакала. Опомнившись от радости, она
сказала: — нет, Вера Павловна,
о делах уж не буду говорить теперь. Не могу расстаться с ним. Пойдем, Сашенька, в мою комнату.
— Я хочу поговорить с вами
о том, что вы вчера видели, Вера Павловна, —
сказала она, — она несколько времени затруднялась, как ей продолжать: — мне не хотелось бы, чтобы вы дурно подумали
о нем, Вера Павловна.
— Нет, Вера Павловна, у меня другое чувство. Я вам хочу
сказать, какой он добрый; мне хочется, чтобы кто-нибудь знал, как я ему обязана, а кому
сказать кроме вас? Мне это будет облегчение. Какую жизнь я вела, об этом, разумеется, нечего говорить, — она у всех таких бедных одинакая. Я хочу
сказать только
о том, как я с ним познакомилась. Об нем так приятно говорить мне; и ведь я переезжаю к нему жить, — надобно же вам знать, почему я бросаю мастерскую.
— Да, Настенька, и я не меньше тебя рад: теперь не расстанемся; переезжай жить ко мне, —
сказал Кирсанов, увлеченный чувством сострадательной любви, и,
сказавши, тотчас же вспомнил: как же я
сказал ей это? ведь она, вероятно, еще не догадывается
о близости кризиса?
Если бы кто посторонний пришел посоветоваться с Кирсановым
о таком положении, в каком Кирсанов увидел себя, когда очнулся, и если бы Кирсанов был совершенно чужд всем лицам, которых касается дело, он
сказал бы пришедшему советоваться: «поправлять дело бегством — поздно, не знаю, как оно разыграется, но для вас, бежать или оставаться — одинаково опасно, а для тех,
о спокойствии которых вы заботитесь ваше бегство едва ли не опаснее, чем то, чтобы вы оставались».
— Я не понимаю,
о каком деле ты говоришь, и должен тебе
сказать, что этот разговор мне вовсе не нравится, как тебе не нравился за две минуты.
На другой день, когда ехали в оперу в извозничьей карете (это ведь дешевле, чем два извозчика), между другим разговором
сказали несколько слов и
о Мерцаловых, у которых были накануне, похвалили их согласную жизнь, заметили, что это редкость; это говорили все, в том числе Кирсанов
сказал: «да, в Мерцалове очень хорошо и то, что жена может свободно раскрывать ему свою душу», только и
сказал Кирсанов, каждый из них троих думал
сказать то же самое, но случилось
сказать Кирсанову, однако, зачем он
сказал это?
Это будет похвала Лопухову, это будет прославление счастья Веры Павловны с Лопуховым; конечно, это можно было
сказать, не думая ровно ни
о ком, кроме Мерцаловых, а если предположить, что он думал и
о Мерцаловых, и вместе
о Лопуховых, тогда это, значит, сказано прямо для Веры Павловны, с какою же целью это сказано?
— Разумеется, она и сама не знала, слушает она, или не слушает: она могла бы только
сказать, что как бы там ни было, слушает или не слушает, но что-то слышит, только не до того ей, чтобы понимать, что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается, что дело идет
о чем-то другом, не имеющем никакой связи с письмом, и постепенно она стала слушать, потому что тянет к этому: нервы хотят заняться чем-нибудь, не письмом, и хоть долго ничего не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса мужа; а потом стала даже и понимать.
— Рассказывая про завод, друг мой Верочка, я забыл
сказать тебе одну вещь
о новом своем месте, это, впрочем, неважно и говорить об этом не стоило, а на случай
скажу; но только у меня просьба: мне хочется спать, тебе тоже; так если чего не договорю
о заводе, поговорим завтра, а теперь
скажу в двух словах.
А он все толкует про свои заводские дела, как они хороши, да
о том, как будут радоваться ему его старики, да про то, что все на свете вздор, кроме здоровья, и надобно ей беречь здоровье, и в самую минуту прощанья, уже через балюстраду,
сказал: — Ты вчера написала, что еще никогда не была так привязана ко мне, как теперь — это правда, моя милая Верочка.
И действительно, он не навязывал: никак нельзя было спастись от того, чтоб он, когда находил это нужным, не высказал вам своего мнения настолько, чтобы вы могли понять,
о чем и в каком смысле он хочет говорить; но он делал это в двух — трех словах и потом спрашивал: «Теперь вы знаете, каково было бы содержание разговора; находите ли вы полезным иметь такой разговор?» Если вы
сказали «нет», он кланялся и отходил.
А это будет сказано тебе на следующих страницах, тотчас же после разговора Рахметова с Верою Павловною; как только он уйдет, так это я
скажу тебе в конце главы, угадай — ко теперь, что там будет сказано: угадать нетрудно, если ты имеешь хоть малейшее понятие
о художественности,
о которой ты так любишь толковать, — да куда тебе!
— Успокойтесь, я не могу
сказать, что вы ошибаетесь. Предупредив вас
о содержании записки, я прошу вас выслушать вторую причину, по которой я не мог разуметь под «утешительностью результата» самое получение вами записки, а должен был разуметь ее содержание. Это содержание, характер которого мы определили, так важно, что я могу только показать вам ее, но не могу отдать вам ее. Вы прочтете, но вы ее не получите.
— Ах! — вскрикнула Вера Павловна: — я не то
сказала, зачем? — Да, вы
сказали только, что согласны слушать меня. Но уже все равно. Надобно же было когда-нибудь сжечь. — Говоря эти слова, Рахметов сел. — И притом осталась копия с записки. Теперь, Вера Павловна, я вам выражу свое мнение
о деле. Я начну с вас. Вы уезжаете. Почему?