Неточные совпадения
Все были согласны, что «дурак», —
и вдруг все заговорили: на мосту — ловкая штука! это, чтобы, значит, не мучиться долго, коли не удастся хорошо выстрелить, — умно рассудил! от всякой раны свалится в воду
и захлебнется, прежде чем опомнится, —
да, на мосту… умно!
Я сердит на тебя за то, что ты так зла к людям, а ведь люди — это ты: что же ты так зла к самой себе. Потому я
и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности,
и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего начать оказывание помощи?
да хоть с того, о чем ты теперь думаешь: что это за писатель, так нагло говорящий со мною? — я скажу тебе, какой я писатель.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику
и дольше обыкновенного стояла у него,
и все говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену
и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь
и ты много потрудилась»,
и после не то чтобы драться
да ругаться, как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
А Верочка, наряженная, идет с матерью в церковь
да думает: «к другой шли бы эти наряды, а на меня что ни надень, все цыганка — чучело, как в ситцевом платье, так
и в шелковом.
Марья Алексевна на другой же день подарила дочери фермуар, оставшийся невыкупленным в закладе,
и заказала дочери два новых платья, очень хороших — одна материя стоила: на одно платье 40 руб., на другое 52 руб., а с оборками
да лентами,
да фасоном оба платья обошлись 174 руб.; по крайней мере так сказала Марья Алексевна мужу, а Верочка знала, что всех денег вышло на них меньше 100 руб., — ведь покупки тоже делались при ней, — но ведь
и на 100 руб. можно сделать два очень хорошие платья.
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем.
Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу,
да еще рад будет. Ну,
да нечего с тобой много говорить,
и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним говорить, как я тебе велю?
Ты, Верочка, ученая, а я неученая,
да я знаю все, что у вас в книгах написано; там
и то написано, что не надо так делать, как со мною сделали.
Это, я знаю, у вас в книгах писано, Верочка, что только нечестным
да злым
и хорошо жить на свете.
Значит, когда нового-то порядку нет, по старому
и живи: обирай
да обманывай; по любви тебе говор — хрр…
—
Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас.
Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю до нынешнего дня, так через неделю после нынешнего дня, — это все равно.
И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
Конечно, не очень-то приняла к сердцу эти слова Марья Алексевна; но утомленные нервы просят отдыха,
и у Марьи Алексевны стало рождаться раздумье: не лучше ли вступить в переговоры с дочерью, когда она, мерзавка, уж совсем отбивается от рук? Ведь без нее ничего нельзя сделать, ведь не женишь же без ней на ней Мишку дурака!
Да ведь еще
и неизвестно, что она ему сказала, — ведь они руки пожали друг другу, — что ж это значит?
—
Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах,
и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала
и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так
и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли будет выйти
и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как говорить с вами, прошу вас, расскажите, как
и зачем вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: —
Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, —
и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— То-то, батюшка, я уж
и сначала догадывалась, что вы что-нибудь неспросту приехали, что уроки-то уроками, а цель у вас другая,
да я не то полагала; я думала, у вас ему другая невеста приготовлена, вы его у нас отбить хотите, — погрешила на вас, окаянная, простите великодушно.
—
Да, ваша мать не была его сообщницею
и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха,
и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что это будет не надолго. Что вам теперь делать? Есть у вас родные в Петербурге?
Между тем надобно увидеться еще с вами, быть может,
и не раз, — то есть, если вы доверяете мне,
Да?
Сторешников чаще
и чаще начал думать: а что, как я в самом деле возьму
да женюсь на ней?
Да, румянец здоровый
и грудь широкая, — не познакомится со стетоскопом.
И учитель узнал от Феди все, что требовалось узнать о сестрице; он останавливал Федю от болтовни о семейных делах,
да как вы помешаете девятилетнему ребенку выболтать вам все, если не запугаете его? на пятом слове вы успеваете перервать его, но уж поздно, — ведь дети начинают без приступа, прямо с сущности дела;
и в перемежку с другими объяснениями всяких других семейных дел учитель слышал такие начала речей: «А у сестрицы жених-то богатый!
Да, Верочка так; ну, а он? Дикарь он, судя по словам Феди,
и голова его набита книгами
да анатомическими препаратами, составляющими самую милую приятность, самую сладостнейшую пищу души для хорошего медицинского студента. Или Федя наврал на него?
Для содержания сына в Петербурге ресурсы отца были неудовлетворительны; впрочем, в первые два года Лопухов получал из дому рублей по 35 в год,
да еще почти столько же доставал перепискою бумаг по вольному найму в одном из кварталов Выборгской части, — только вот в это-то время он
и нуждался.
— «
Да я уж
и сам хотел,
да неловко было!».
Кроме товарищей
да двух — трех профессоров, предвидевших в нем хорошего деятеля науки, он виделся только с семействами, в которых давал уроки. Но с этими семействами он только виделся: он как огня боялся фамильярности
и держал себя очень сухо, холодно со всеми лицами в них, кроме своих маленьких учеников
и учениц.
А жених, сообразно своему мундиру
и дому, почел нужным не просто увидеть учителя, а, увидев, смерить его с головы до ног небрежным, медленным взглядом, принятым в хорошем обществе. Но едва он начал снимать мерку, как почувствовал, что учитель — не то, чтобы снимает тоже с него самого мерку, а даже хуже: смотрит ему прямо в глаза,
да так прилежно, что, вместо продолжения мерки, жених сказал...
—
Да, трудная. —
И все продолжает смотреть прямо в глаза.
Лопухов наблюдал Верочку
и окончательно убедился в ошибочности своего прежнего понятия о ней, как о бездушной девушке, холодно выходящей по расчету за человека, которого презирает: он видел перед собою обыкновенную молоденькую девушку, которая от души танцует, хохочет;
да, к стыду Верочки, надобно сказать, что она была обыкновенная девушка, любившая танцовать.
—
Да, она красавица,
и я очень люблю ее.
—
Да разве вы не женщина? Мне стоит только сказать вам самое задушевное ваше желание —
и вы согласитесь со мною. Это общее желание всех женщин.
— Добрая
и умная девушка ваша невеста;
да, мы, женщины, — жалкие существа, бедные мы! — сказала Верочка: — только, кто же ваша невеста? вы говорите так загадочно.
— Похвалю вас за это! — Он пожал ее руку,
да так спокойно
и серьезно, как будто он ее подруга или она его товарищ. — Которую же?
—
Да,
и это приятно. Но главное — независимость! Делать, что хочу, — жить, как хочу, никого не спрашиваясь, ничего ни от кого не требовать, ни в ком, ни в ком не нуждаться! Я так хочу жить!
—
Да, есть
и в поместьях.
А Наполеон I как был хитр, — гораздо хитрее их обоих,
да еще при этакой-то хитрости имел, говорят, гениальный ум, — а как мастерски провел себя за нос на Эльбу,
да еще мало показалось, захотел подальше,
и удалось, удалось так, что дотащил себя за нос до Св.
Вот Верочка играет, Дмитрий Сергеич стоит
и слушает, а Марья Алексевна смотрит, не запускает ли он глаз за корсет, — нет,
и не думает запускать! или иной раз вовсе не глядит на Верочку, а так куда-нибудь глядит, куда случится, или иной раз глядит на нее, так просто в лицо ей глядит,
да так бесчувственно, что сейчас видно: смотрит на нее только из учтивости, а сам думает о невестином приданом, — глаза у него не разгораются, как у Михаила Иваныча.
— Это хорошо, Михаил Иваныч; то-то я
и знаю, что Дмитрий Сергеич солидный молодой человек, а все-таки нужен глаз
да глаз за всяким человеком!
—
Да. Это украшение; оно
и полезно для успеха дела; но дело обыкновенно бывает
и без этого украшения, а без расчета не бывает. Любовь к науке была только результатом, возникавшим из дела, а не причиною его, причина была одна — выгода.
Как человек, теоретически образованный, он мог делать из фактов выводы, которых не умели делать люди, подобные Марье Алексевне, не знающие ничего, кроме обыденных личных забот
да ходячих афоризмов простонародной общечеловеческой мудрости: пословиц, поговорок
и тому подобных старых
и старинных, древних
и ветхих изречений.
Племянник, вместо того чтобы приезжать, приходил, всматривался в людей
и, разумеется, большею частию оставался недоволен обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в другом — мать семейства хороша, отец дурак, в третьем наоборот,
и т. д., в иных
и можно бы жить,
да условия невозможные для Верочки; или надобно говорить по — английски, — она не говорит; или хотят иметь собственно не гувернантку, а няньку, или люди всем хороши, кроме того, что сами бедны,
и в квартире нет помещения для гувернантки, кроме детской, с двумя большими детьми, двумя малютками, нянькою
и кормилицею.
Кирсанов
и не подумал сказать: «
да ты, брат, не влюбился ли, что больно усердно хлопочешь».
Оно так
и было,
да не теперь, господа; оно
и теперь так бывает,
да не в той части молодежи, которая одна
и называется нынешней молодежью.
—
Да, вы
и не заметили, — он сказал это так грустно,
и потом засмеялся так весело. — Ах, боже мой, как я глуп, как я глуп! Простите меня, мой друг!
—
Да? — Если так… ах, боже мой… ах, боже мой, скорее! Я, кажется, умру, если это еще продлится. Когда же
и как?
—
Да, это был выговор, мой друг. Я человек обидчивый
и суровый.
— Как долго! Нет, у меня не достанет терпенья.
И что ж я узнаю из письма? Только «
да» —
и потом ждать до среды! Это мученье! Если «
да», я как можно скорее уеду к этой даме. Я хочу знать тотчас же. Как же это сделать? Я сделаю вот что: я буду ждать вас на улице, когда вы пойдете от этой дамы.
«Как отлично устроится, если это будет так, — думал Лопухов по дороге к ней: — через два, много через два с половиною года, я буду иметь кафедру. Тогда можно будет жить. А пока она проживет спокойно у Б., — если только Б. действительно хорошая женщина, —
да в этом нельзя
и сомневаться».
—
Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов. Уехать из дома против воли родных, — это, конечно, уже значит вызывать сильную ссору. Но это, как я вам говорила, было бы еще ничего. Если бы она бежала только от грубости
и тиранства их, с ними было бы можно уладить так или иначе, — в крайнем случае, несколько лишних денег,
и они удовлетворены. Это ничего. Но… такая мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
— Все, что вы говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас. О, если бы я не знал, что вы правы!
Да, как это было бы хорошо, если б вы не были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что вы не понравились мне! —
и только,
и мы с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
«
Да, а потом? Будут все смотреть — голова разбитая, лицо разбитое, в крови, в грязи… Нет, если бы можно было на это место посыпать чистого песку, — здесь
и песок-то все грязный… нет, самого белого, самого чистого… вот бы хорошо было.
И лицо бы осталось не разбитое, чистое, не пугало бы никого.
«
И я бы оставила ему записку, в которой бы все написала. Ведь я ему тогда сказала: «нынче день моего рождения». Какая смелая тогда я была. Как это я была такая?
Да ведь я тогда была глупенькая, ведь я тогда не понимала.
(«Экая шельма какой! Сам-то не пьет. Только губы приложил к своей ели-то. А славная эта ель, —
и будто кваском припахивает,
и сила есть, хорошая сила есть. Когда Мишку с нею окручу, водку брошу, все эту ель стану пить. — Ну, этот ума не пропьет! Хоть бы приложился, каналья! Ну,
да мне же лучше. А поди, чай, ежели бы захотел пить, здоров пить».)