Неточные совпадения
И еще скажу: летопись сию преемственно слагали четыре архивариуса: Мишка Тряпичкин,
да Мишка Тряпичкин другой,
да Митька Смирномордов,
да я, смиренный Павлушка, Маслобойников сын. Причем единую имели опаску, дабы не попали наши тетрадки к г. Бартеневу
и дабы не напечатал он их в своем «Архиве». А затем богу слава
и разглагольствию моему конец.
Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе
и верности, когда же лгали, то прибавляли «
да будет мне стыдно»
и были наперед уверены, что «стыд глаза не выест».
Поняли, что кому-нибудь
да надо верх взять,
и послали сказать соседям: будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили
да собаку за волка убили, потом лапти растеряли
да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились
и стали ждать, что из этого выйдет.
Искали, искали они князя
и чуть-чуть в трех соснах не заблудилися,
да, спасибо, случился тут пошехонец-слепород, который эти три сосны как свои пять пальцев знал. Он вывел их на торную дорогу
и привел прямо к князю на двор.
—
Да вот комара за семь верст ловили, — начали было головотяпы,
и вдруг им сделалось так смешно, так смешно… Посмотрели они друг на дружку
и прыснули.
Бросились они все разом в болото,
и больше половины их тут потопло («многие за землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины
и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними, сидит сам князь —
да глупый-преглупый! Сидит
и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего
и желать нам не надо!
С таким убеждением высказал он это, что головотяпы послушались
и призвали новото́ра-вора. Долго он торговался с ними, просил за розыск алтын
да деньгу, [Алтын
да деньга — старинные монеты: алтын в 6 денег, или в 3 копейки (ср. пятиалтынный — 15 коп.), деньга — полкопейки.] головотяпы же давали грош [Грош — старинная монета в 2 копейки, позднее — полкопейки.]
да животы свои в придачу. Наконец, однако, кое-как сладились
и пошли искать князя.
Как взглянули головотяпы на князя, так
и обмерли. Сидит, это, перед ними князь
да умной-преумной; в ружьецо попаливает
да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то голова с плеч долой. А вор-новотор, сделавши такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает
да в бороду усмехается.
— А были мы у одного князя глупого
да у другого князя глупого ж —
и те володеть нами не похотели!
Затем приказал князь обнести послов водкою,
да одарить по пирогу,
да по платку алому,
и, обложив данями многими, отпустил от себя с честию.
Долго раздумывал он, кому из двух кандидатов отдать преимущество: орловцу ли — на том основании, что «Орел
да Кромы — первые воры», — или шуянину — на том основании, что он «в Питере бывал, на полу сыпал
и тут не упал», но наконец предпочел орловца, потому что он принадлежал к древнему роду «Проломленных Голов».
— Что ж это такое? фыркнул —
и затылок показал! нешто мы затылков не видали! а ты по душе с нами поговори! ты лаской-то, лаской-то пронимай! ты пригрозить-то пригрози,
да потом
и помилуй!
— Так говорили глуповцы
и со слезами припоминали, какие бывали у них прежде начальники, всё приветливые,
да добрые,
да красавчики —
и все-то в мундирах!
Присутственные места запустели; недоимок накопилось такое множество, что местный казначей, заглянув в казенный ящик, разинул рот,
да так на всю жизнь с разинутым ртом
и остался; квартальные отбились от рук
и нагло бездействовали: официальные дни исчезли.
Анархия началась с того, что глуповцы собрались вокруг колокольни
и сбросили с раската [Раска́т — крепостной вал или высокая насыпь с помостом.] двух граждан: Степку
да Ивашку.
Тут утопили еще двух граждан: Порфишку
да другого Ивашку
и, ничего не доспев, разошлись по домам.
Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Тимошку
да третьего Ивашку, потом пошли к Трубочистихе
и дотла разорили ее заведение, потом шарахнулись к реке
и там утопили Прошку
да четвертого Ивашку.
— Нам, брат, этой бумаги целые вороха показывали —
да пустое дело вышло! а с тобой нам ссылаться не пригоже, потому ты,
и по обличью видно, беспутной оной Клемантинки лазутчик! — кричали одни.
Между тем Амалия Штокфиш распоряжалась: назначила с мещан по алтыну с каждого двора, с купцов же по фунту чаю
да по голове сахару по большой. Потом поехала в казармы
и из собственных рук поднесла солдатам по чарке водки
и по куску пирога. Возвращаясь домой, она встретила на дороге помощника градоначальника
и стряпчего, которые гнали хворостиной гусей с луга.
«Точию же, братие, сами себя прилежно испытуйте, — писали тамошние посадские люди, —
да в сердцах ваших гнездо крамольное не свиваемо будет, а будете здравы
и пред лицом начальственным не злокозненны, но добротщательны, достохвальны
и прелюбезны».
Он немедленно вышел на площадь к буянам
и потребовал зачинщиков. Выдали Степку Горластого
да Фильку Бесчастного.
— Нужды нет, что он парадов не делает
да с полками на нас не ходит, — говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел ты за ворота: хошь — на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков было —
и не приведи бог!
С своей стороны, Дмитрий Прокофьев, вместо того чтоб смириться
да полегоньку бабу вразумить, стал говорить бездельные слова, а Аленка, вооружась ухватом, гнала инвалидов прочь
и на всю улицу орала...
— Только ты это сделай!
Да я тебя…
и черепки-то твои поганые по ветру пущу! — задыхался Митька
и в ярости полез уж было за вожжами на полати, но вдруг одумался, затрясся всем телом, повалился на лавку
и заревел.
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни, стали судить
да рядить
и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего в целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись
и мир
и Евсеич друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец мир сказал...
Никаких других сведений об «человечке» не имелось,
да, по-видимому,
и не ощущалось в них надобности, потому что большинство уже зараньше было предрасположено к безусловному доверию.
Но бумага не приходила, а бригадир плел
да плел свою сеть
и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни
и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал
и перетаскал на съезжую почти весь город, так что не было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
И стрельцы
и пушкари аккуратно каждый год около петровок выходили на место; сначала, как
и путные, искали какого-то оврага, какой-то речки
да еще кривой березы, которая в свое время составляла довольно ясный межевой признак, но лет тридцать тому назад была срублена; потом, ничего не сыскав, заводили речь об"воровстве"
и кончали тем, что помаленьку пускали в ход косы.
— Ты бы, батька, побольше богу молился
да поменьше с попадьей проклажался! — в упор последовал ответ,
и затем разговор по этому предмету больше не возобновлялся.
Вышел бригадир из брички
и стал спорить, что даров мало,"
да и дары те не настоящие, а лежалые"
и служат к умалению его чести.
На другой день поехали наперерез
и, по счастью, встретили по дороге пастуха. Стали его спрашивать, кто он таков
и зачем по пустым местам шатается,
и нет ли в том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали
и нашли хлеба ломоть небольшой
да лоскуток от онуч.
Вообще во всей истории Глупова поражает один факт: сегодня расточат глуповцев
и уничтожат их всех до единого, а завтра, смотришь, опять появятся глуповцы
и даже, по обычаю, выступят вперед на сходках так называемые «старики» (должно быть, «из молодых,
да ранние»).
А Бородавкин все маневрировал
да маневрировал
и около полдён достиг до слободы Негодницы, где сделал привал. Тут всем участвующим в походе роздали по чарке водки
и приказали петь песни, а ввечеру взяли в плен одну мещанскую девицу, отлучившуюся слишком далеко от ворот своего дома.
"Мудрые мира сего! — восклицает по этому поводу летописец, — прилежно о сем помыслите!
и да не смущаются сердца ваши при взгляде на шелепа
и иные орудия, в коих, по высокоумному мнению вашему, якобы сила
и свет просвещения замыкаются!"
Сидя на скамьях семинарии, он уже начертал несколько законов, между которыми наиболее замечательны следующие:"всякий человек
да имеет сердце сокрушенно","всяка душа
да трепещет"
и"всякий сверчок
да познает соответствующий званию его шесток".
Ни разу не пришло ему на мысль: а что, кабы сим благополучным людям
да кровь пустить? напротив того, наблюдая из окон дома Распоповой, как обыватели бродят, переваливаясь, по улицам, он даже задавал себе вопрос: не потому ли люди сии
и благополучны, что никакого сорта законы не тревожат их?
"1. Всякий
да печет по праздникам пироги, не возбраняя себе таковое печение
и в будни.
4. По вынутии из печи, всякий
да возьмет в руку нож
и, вырезав из средины часть,
да принесет оную в дар.
Сначала Беневоленский сердился
и даже называл речи Распоповой"дурьими", но так как Марфа Терентьевна не унималась, а все больше
и больше приставала к градоначальнику: вынь
да положь Бонапарта, то под конец он изнемог. Он понял, что не исполнить требование"дурьей породы"невозможно,
и мало-помалу пришел даже к тому, что не находил в нем ничего предосудительного.
Да, это именно те самые пепельные кудри, та самая матовая белизна лица, те самые голубые глаза, тот самый полный
и трепещущий бюст; но как все это преобразилось в новой обстановке, как выступило вперед лучшими, интереснейшими своими сторонами!
— Спит душенька на подушечке… спит душенька на перинушке… а боженька тук-тук!
да по головке тук-тук!
да по темечку тук-тук! — визжала блаженная, бросая в Грустилова щепками, землею
и сором.
Выступили вперед два свидетеля: отставной солдат Карапузов
да слепенькая нищенка Маремьянушка."
И было тем свидетелям дано за ложное показание по пятаку серебром", — говорит летописец, который в этом случае явно становится на сторону угнетенного Линкина.
Но река продолжала свой говор,
и в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но есть
и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего будет".
Да; это был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали лицом к лицу два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым,
и другой, который врывался откуда-то со стороны
и заявлял о совершенной своей независимости от первого.
— Тако
да видят людие! — сказал он, думая попасть в господствовавший в то время фотиевско-аракчеевский тон; но потом, вспомнив, что он все-таки не более как прохвост, обратился к будочникам
и приказал согнать городских попов...
Но как пришло это баснословное богатство, так оно
и улетучилось. Во-первых, Козырь не поладил с Домашкой Стрельчихой, которая заняла место Аленки. Во-вторых, побывав в Петербурге, Козырь стал хвастаться; князя Орлова звал Гришей, а о Мамонове
и Ермолове говорил, что они умом коротки, что он, Козырь,"много им насчет национальной политики толковал,
да мало они поняли".
Больной, озлобленный, всеми забытый, доживал Козырь свой век
и на закате дней вдруг почувствовал прилив"дурных страстей"
и"неблагонадежных элементов". Стал проповедовать, что собственность есть мечтание, что только нищие
да постники взойдут в царство небесное, а богатые
да бражники будут лизать раскаленные сковороды
и кипеть в смоле. Причем, обращаясь к Фердыщенке (тогда было на этот счет просто: грабили, но правду выслушивали благодушно), прибавлял...
И он тоже"от расспросных речей
да с испугу
и с боли умре".
3. Всякий градоправитель приходящего к нему из обывателей
да выслушает, который же, не выслушав, зачнет кричать, а тем паче бить —
и тот будет кричать
и бить втуне. [Вту́не (церковно-славянск.) — напрасно.]
10. Всякий обыватель
да потрудится; потрудившись же,
да вкусит отдохновение. Посему: человека гуляющего или мимо идущего за воротник не имать
и в съезжий дом не сажать.