Неточные совпадения
…Оторванная от книги, я прижималась к печке, красной щекой к синему чугуну, жаркой щекой — к ледяному. Но к нему — только в образе печки, к нему — тому — никогда. Впрочем,
все же — да, но это потому что на руках
и через реку.
Чтобы
все сказать: игра в schwarze Peter была то
же самое, что встреча с тайно
и жарко любимым — на людях: чем холоднее — тем горячее, чем дальше — тем ближе, чем чуждее — тем моее, чем нестерпимее — тем блаженнее.
Стянутый узлом платок концами торчал, как два рога, малолетняя
же просительница сомнамбулически шлялась по огромной, явно пустой зале, ничего не ища
и во
всем положась
и только приговаривая...
Но почему
же Черт не отдавал, когда потеряно было на улице? А ноги не было, чтобы привязать! Не к фонарному
же столбу! Другие привязывали куда попало (
и, о, ужас! Ася однажды, заторопясь, даже к козьей ножке биде!), у меня
же было мое заветное место, заветное кресло… но не надо про кресло, ибо
все предметы нашего трехпрудного дома — заводят далёко!
А — может быть — проще, может быть, отрожденная поэтова сопоставительная — противопоставительная — страсть —
и склад, та
же игра, в которую я в детстве так любила играть: черного
и белого не покупайте, да
и нет не говорите, только наоборот: только да — нет, черное — белое, я —
все, Бог — Черт.
И это
всё,
и ирисы
и Аксюток, я, за свою
же неприятность с грехами, с утайкой грехов — ибо не могу
же я рассказывать папиному приличному знакомому
и заведомо расположенному ко мне ака-де-ми-ку, что я говорю «Бог — Черт»?
И что, когда-нибудь, на этом голом доге — том главном утопленнике — женюсь? — итак, за свою
же смертную опасность, а может быть, даже — смерть («одна девочка на исповеди утаила грех
и на другой день, когда подходила к причастию, упала мертвая…»), должна отдать — сразу
все, сама положить в руку «ака-де-ми-ку»?!
(О, Володя Цветаев, в красной шелковой рубашечке! С такой
же большой головой, как у меня, но ею не попрекаемый! Володя,
все свое трехдневное пребывание непрерывно раскатывавшийся от передней к зеркалу — точно никогда паркета не видал! Володя, вместо «собор» говоривший «Успенский забор» —
и меня поправлявший! Володя, заявивший обожавшей его матери, что я, когда приеду к нему в Варшаву, буду жить в его комнате
и спать в его кроватке.
— Чудо! Чудо! — кричит народ. Я
же улыбаясь — как те барышни в Спящей Красавице — в полном сознании своего превосходства
и недосягаемости — ведь даже городовой Игнатьев не достанет! ведь даже университетский педель не заберет! — одна — из
всех, одна — над
всеми, совсем рядом с тем страшным Богом, в махровой розовой юбочке — порхаю.
Есть одно: его часто — нет, но когда оно есть, оно, якобы вторичное, сильнее
всего первичного: страха, страсти
и даже смерти: такт. Пугать батюшку чертом, смешить догом
и огорошивать балериной было не-прилично. Неприлично
же, для батюшки,
все, что непривычно. На исповеди я должна быть как
все.
Ничего, ничего, кроме самой мертвой, холодной как лед
и белой как снег скуки, я за
все мое младенчество в церкви не ощутила. Ничего, кроме тоскливого желания: когда
же кончится?
и безнадежного сознания: никогда. Это было еще хуже симфонических концертов в Большом зале Консерватории.
Борьба насмерть шла внутри ее, и тут, как прежде, как после, я удивлялся. Она ни разу не сказала слова, которое могло бы обидеть Катерину, по которому она могла бы догадаться, что Natalie знала о бывшем, — упрек был для меня. Мирно и тихо оставила она наш дом. Natalie ее отпустила с такою кротостью, что простая женщина, рыдая, на коленях перед ней сама рассказала ей, что было,
и все же наивное дитя народа просила прощенья.
Неточные совпадения
Подсмотри в щелку
и узнай
все,
и глаза какие: черные или нет,
и сию
же минуту возвращайся назад, слышишь?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то
же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право, как подумаешь, Анна Андреевна, какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой
же, теперь
же я задам перцу
всем этим охотникам подавать просьбы
и доносы. Эй, кто там?
Городничий.
И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как
же и не быть правде? Подгулявши, человек
все несет наружу: что на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
О! я шутить не люблю. Я им
всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю
всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра
же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается
и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)