Неточные совпадения
— Что-то на дачу больно похоже будет… а впрочем,
это все пустяки. Какой зато здесь воздух! Как славно пахнет! Право,
мне кажется, нигде в мире так не пахнет, как в здешних краях! Да и небо здесь…
— Строгий моралист найдет мою откровенность неуместною, но, во-первых,
это скрыть нельзя, а во-вторых, тебе известно, у
меня всегда были особенные принципы насчет отношений отца к сыну. Впрочем, ты, конечно, будешь вправе осудить
меня. В мои лета… Словом,
эта…
эта девушка, про которую ты, вероятно, уже слышал…
— Не называй ее, пожалуйста, громко… Ну да… она теперь живет у
меня.
Я ее поместил в доме… там были две небольшие комнатки. Впрочем,
это все можно переменить.
— Теперь уж недалеко, — заметил Николай Петрович, — вот стоит только на
эту горку подняться, и дом будет виден. Мы заживем с тобой на славу, Аркаша; ты
мне помогать будешь по хозяйству, если только
это тебе не наскучит. Нам надобно теперь тесно сойтись друг с другом, узнать друг друга хорошенько, не правда ли?
— Да, вот что! По старой, значит, памяти. Пленять-то здесь, жаль, некого.
Я все смотрел: этакие у него удивительные воротнички, точно каменные, и подбородок так аккуратно выбрит. Аркадий Николаич, ведь
это смешно?
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести
эти слова), а во-вторых — захочу ли
я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом,
я уверен, ты не мог сделать дурной выбор; если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть она
это заслуживает: во всяком случае, сын отцу не судья, и в особенности
я, и в особенности такому отцу, который, как ты, никогда и ни в чем не стеснял моей свободы.
— Спасибо, Аркаша, — глухо заговорил Николай Петрович, и пальцы его опять заходили по бровям и по лбу. — Твои предположения действительно справедливы. Конечно, если б
эта девушка не стоила…
Это не легкомысленная прихоть.
Мне нелегко говорить с тобой об
этом; но ты понимаешь, что ей трудно было прийти сюда при тебе, особенно в первый день твоего приезда.
— Тэ-тэ-тэ-тэ… То-то
я все себя спрашивал: где слышал
я эту фамилию: Базаров?.. Николай, помнится, в батюшкиной дивизии был лекарь Базаров?
— Нигилист, — проговорил Николай Петрович. —
Это от латинского nihil, ничего,сколько
я могу судить; стало быть,
это слово означает человека, который… который ничего не признает?
Ну,
это,
я вижу, не по нашей части.
О русских немцах
я уже не упоминаю: известно, что
это за птицы.
— Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об
этом предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и ваше мнение узнаем, и свое выскажем. С своей стороны,
я очень рад, что вы занимаетесь естественными науками.
Я слышал, что Либих [Либих Юстус (1803–1873) — немецкий химик, автор ряда работ по теории и практики сельского хозяйства.] сделал удивительные открытия насчет удобрений полей. Вы можете
мне помочь в моих агрономических работах: вы можете дать
мне какой-нибудь полезный совет.
— Да, стану
я их баловать,
этих уездных аристократов! Ведь
это все самолюбие, львиные привычки, [Львиные привычки — здесь: в смысле щегольских привычек «светского льва».] фатство. [Фатство (или фатовство) — чрезмерное щегольство, от слова фат — пошлый франт, щеголь.] Ну, продолжал бы свое поприще в Петербурге, коли уж такой у него склад… А впрочем, бог с ним совсем!
Я нашел довольно редкий экземпляр водяного жука, Dytiscus marginatus, знаешь?
Я тебе его покажу.
—
Я? — спросила она и медленно подняла на него свой загадочный взгляд. — Знаете ли, что
это очень лестно? — прибавила она с незначительною усмешкой, а глаза глядели все так же странно.
—
Я не зову теперь тебя в Марьино, — сказал ему однажды Николай Петрович (он назвал свою деревню
этим именем в честь жены), — ты и при покойнице там соскучился, а теперь ты,
я думаю, там с тоски пропадешь.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А
я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему
эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла.
Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
— Воспитание? — подхватил Базаров. — Всякий человек сам себя воспитать должен — ну хоть как
я, например… А что касается до времени — отчего
я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от
меня. Нет, брат,
это все распущенность, пустота! И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие
это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду?
Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем лучше смотреть жука.
Аркадий сказал правду: Павел Петрович не раз помогал своему брату; не раз, видя, как он бился и ломал себе голову, придумывая, как бы извернуться, Павел Петрович медленно подходил к окну и, засунув руки в карманы, бормотал сквозь зубы: «Mais je puis vous donner de l'argent», [Но
я могу дать тебе денег (фр.).] — и давал ему денег; но в
этот день у него самого ничего не было, и он предпочел удалиться.
— Ну,
это хорошо. Дай-ка
мне покачать Митю.
— Какой ребенок чудесный! — продолжал Базаров. — Не беспокойтесь,
я еще никого не сглазил. Что
это у него щеки такие красные? Зубки, что ли, прорезаются?
— Как тебе не стыдно предполагать во
мне такие мысли! — с жаром подхватил Аркадий. —
Я не с
этой точки зрения почитаю отца неправым;
я нахожу, что он должен бы жениться на ней.
— Эге-ге! — спокойно проговорил Базаров. — Вот мы какие великодушные! Ты придаешь еще значение браку;
я этого от тебя не ожидал.
— Третьего дня,
я смотрю, он Пушкина читает, — продолжал между тем Базаров. — Растолкуй ему, пожалуйста, что
это никуда не годится. Ведь он не мальчик: пора бросить
эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать.
— Да почему он ушел вперед? И чем он от нас так уж очень отличается? — с нетерпением воскликнул Павел Петрович. —
Это все ему в голову синьор
этот вбил, нигилист
этот. Ненавижу
я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан;
я уверен, что со всеми своими лягушками он и в физике недалеко ушел.
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без
этого, видно, нельзя; только вот чего
я в толк не возьму. Кажется,
я все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже
меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат,
я сам начинаю думать, что она точно спета.
— Либо
я глуп, либо
это все — вздор. Должно быть,
я глуп.
— И
я не поеду. Очень нужно тащиться за пятьдесят верст киселя есть. Mathieu хочет показаться нам во всей своей славе; черт с ним! будет с него губернского фимиама, обойдется без нашего. И велика важность, тайный советник! Если б
я продолжал служить, тянуть
эту глупую лямку,
я бы теперь был генерал-адъютантом. Притом же мы с тобой отставные люди.
— Ну,
я так скоро не сдамся, — пробормотал его брат. — У нас еще будет схватка с
этим лекарем,
я это предчувствую.
Я считаю долгом объявить вам, что
я этого мнения не разделяю.
Тогдашние тузы в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни — эфто,другие — эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами),
я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, — а в аристократе
эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному… bien public…
Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность, наконец, но
это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга.
—
Это совершенно другой вопрос.
Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему
я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться.
Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди.
Я говорил
это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
— Да так же. Вы,
я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до
этих отвлеченностей!
—
Я вас не понимаю после
этого. Вы оскорбляете русский народ.
Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?
—
Я не стану против
этого спорить, — перебил Базаров, —
я даже готов согласиться, что в
этом вы правы.
— А хоть бы и так? — воскликнул Базаров. — Народ полагает, что когда гром гремит,
это Илья пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж?
Мне соглашаться с ним? Да притом — он русский, а разве
я сам не русский?
— Не беспокойся, — промолвил он. —
Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы
это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным…
— Ну да, да, вы обличители, — так, кажется,
это называется. Со многими из ваших обличений и
я соглашаюсь, но…
И не говорите
мне, что
эти плоды ничтожны: последний пачкун, ип barbouilleur, [Маратель, писака (фр.).] тапёр, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы!
— И
этот вопрос,
я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте
меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем…
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, —
я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее
этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, [Старомодно (фр.).] и не имеем той дерзкой самонадеянности… И такая надутая
эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого вина вы хотите, красного или белого?» — «
Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в
это мгновенье…
— Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. —
Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от
этого вашего знатного родственника. Твой отец не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь
этот господин и тебя зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
—
Я советую тебе, друг мой, съездить с визитом к губернатору, — сказал он Аркадию, — ты понимаешь,
я тебе
это советую не потому, чтоб
я придерживался старинных понятий о необходимости ездить к властям на поклон, а просто потому, что губернатор порядочный человек; притом же ты, вероятно, желаешь познакомиться с здешним обществом… ведь ты не медведь, надеюсь? А он послезавтра дает большой бал.
—
Это напрасно. Здесь есть хорошенькие, да и молодому человеку стыдно не танцевать. Опять-таки
я это говорю не в силу старинных понятий;
я вовсе не полагаю, что ум должен находиться в ногах, но байронизм [Байрон Джордж Ноэль Гордон (1788–1824) — великий английский поэт; обличал английское великосветское общество; был в России более популярен, чем в Англии. Байронизм — здесь: подражание Байрону и его романтическим героям.] смешон, il a fait son temps. [Прошло его время (фр.).]
—
Я люблю комфорт жизни, — произнес с важностию Ситников. —
Это не мешает
мне быть либералом.
— Нет,
это мешает, мешает! — воскликнула Евдоксия и приказала, однако, своей прислужнице распорядиться и насчет завтрака, и насчет шампанского. — Как вы об
этом думаете? — прибавила она, обращаясь к Базарову. —
Я уверена, вы разделяете мое мнение.
— А вы занимаетесь химией?
Это моя страсть.
Я даже сама выдумала одну мастику.
— Вот
это мило! Что, вы не курите? Виктор, вы знаете,
я на вас сердита.
Она,
я уверена, и не слыхивала об эмбриологии, а в наше время — как вы хотите без
этого?
— Есть, — отвечала Евдоксия, — да все они такие пустые. Например, mon amie [Моя приятельница (фр.).] Одинцова — недурна. Жаль, что репутация у ней какая-то… Впрочем,
это бы ничего, но никакой свободы воззрения, никакой ширины, ничего…
этого. Всю систему воспитания надобно переменить.
Я об
этом уже думала; наши женщины очень дурно воспитаны.