Неточные совпадения
Супруги жили очень хорошо
и тихо: они почти никогда не расставались, читали вместе, играли в четыре руки на фортепьяно, пели дуэты; она сажала цветы
и наблюдала за птичным двором, он изредка ездил на охоту
и занимался хозяйством, а Аркадий рос
да рос — тоже хорошо
и тихо.
— Ничего, ничего, — твердил, умиленно улыбаясь, Николай Петрович
и раза два ударил рукою по воротнику сыновней шинели
и по собственному пальто. — Покажи-ка себя, покажи-ка, — прибавил он, отодвигаясь,
и тотчас же пошел торопливыми шагами к постоялому двору, приговаривая: «Вот сюда, сюда,
да лошадей поскорее».
—
Да, — процедил сквозь зубы Николай Петрович. — Подбивают их, вот что беда; ну,
и настоящего старания все еще нету. Сбрую портят. Пахали, впрочем, ничего. Перемелется — мука будет.
Да разве тебя теперь хозяйство занимает?
—
Да,
да, ужинать давайте, ужинать поскорее. — Николай Петрович без всякой видимой причины потопал ногами. — Вот кстати
и Прокофьич.
—
Да, надо почиститься, — отвечал Аркадий
и направился было к дверям, но в это мгновение вошел в гостиную человек среднего роста, одетый в темный английский сьют, [Костюм английского покроя (англ.).] модный низенький галстух
и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов.
—
Да, вот что! По старой, значит, памяти. Пленять-то здесь, жаль, некого. Я все смотрел: этакие у него удивительные воротнички, точно каменные,
и подбородок так аккуратно выбрит. Аркадий Николаич, ведь это смешно?
— А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им
и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю
да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я
и буду знать, что
и у нас внутри делается.
—
Да зачем же я стану их признавать?
И чему я буду верить? Мне скажут дело, я соглашаюсь, вот
и все.
—
Да, — проговорил он, ни на кого не глядя, — беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих умов! Как раз дурак дураком станешь. Ты стараешься не забыть того, чему тебя учили, а там — хвать! — оказывается, что все это вздор,
и тебе говорят, что путные люди этакими пустяками больше не занимаются
и что ты, мол, отсталый колпак. [Отсталый колпак — в то время старики носили ночные колпаки.] Что делать! Видно, молодежь, точно, умнее нас.
—
Да, — ответил он, —
и этот сфинкс — вы.
—
Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви
и, когда ему эту карту убили, раскис
и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку
и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
—
Да полфунта довольно будет, я полагаю. А у вас здесь, я вижу, перемена, — прибавил он, бросив вокруг быстрый взгляд, который скользнул
и по лицу Фенечки. — Занавески вот, — промолвил он, видя, что она его не понимает.
— Николай Петрович! что вы это? — пролепетала она
и опустила глаза, потом тихонько подняла их… Прелестно было выражение ее глаз, когда она глядела как бы исподлобья
да посмеивалась ласково
и немножко глупо.
—
Да, я думаю, Бюхнерово «Stoff und Kraft» [Материя
и сила (нем.).] на первый случай.
—
Да почему он ушел вперед?
И чем он от нас так уж очень отличается? — с нетерпением воскликнул Павел Петрович. — Это все ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот. Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан; я уверен, что со всеми своими лягушками он
и в физике недалеко ушел.
— А вот почему. Сегодня я сижу
да читаю Пушкина… помнится, «Цыгане» мне попались… Вдруг Аркадий подходит ко мне
и молча, с этаким ласковым сожалением на лице, тихонько, как у ребенка, отнял у меня книгу
и положил передо мной другую, немецкую… улыбнулся
и ушел,
и Пушкина унес.
—
Да, брат; видно, пора гроб заказывать
и ручки складывать крестом на груди, — заметил со вздохом Николай Петрович.
—
Да на что нам эта логика? Мы
и без нее обходимся.
— Однако позвольте, — заговорил Николай Петрович. — Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете…
Да ведь надобно же
и строить.
— А хоть бы
и так? — воскликнул Базаров. — Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться с ним?
Да притом — он русский, а разве я сам не русский?
— Ну
да,
да, вы обличители, — так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений
и я соглашаюсь, но…
—
Да, сила — так
и не дает отчета, — проговорил Аркадий
и выпрямился.
И в диком калмыке
и в монголе есть сила —
да на что нам она?
—
И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия
да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем…
Город ***, куда отправились наши приятели, состоял в ведении губернатора из молодых, прогрессиста
и деспота, как это сплошь
да рядом случается на Руси.
—
Да,
да, я знаю вас, Базаров, — повторила она. (За ней водилась привычка, свойственная многим провинциальным
и московским дамам, — с первого дня знакомства звать мужчин по фамилии.) — Хотите сигару?
— Сигарку сигаркой, — подхватил Ситников, который успел развалиться в креслах
и задрать ногу кверху, — а дайте-ка нам позавтракать, мы голодны ужасно;
да велите нам воздвигнуть бутылочку шампанского.
—
Да, я.
И знаете ли, с какою целью? Куклы делать, головки, чтобы не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все еще не готово. Нужно еще Либиха почитать. Кстати, читали вы статью Кислякова о женском труде в «Московских ведомостях»? Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос?
И школы тоже? Чем ваш приятель занимается? Как его зовут?
Он потрепал по спине Аркадия
и громко назвал его «племянничком», удостоил Базарова, облеченного в староватый фрак, рассеянного, но снисходительного взгляда вскользь, через щеку,
и неясного, но приветливого мычанья, в котором только
и можно было разобрать, что «я…»
да «ссьма»; подал палец Ситникову
и улыбнулся ему, но уже отвернув голову; даже самой Кукшиной, явившейся на бал безо всякой кринолины
и в грязных перчатках, но с райскою птицею в волосах, даже Кукшиной он сказал: «Enchanté».
— А кто ее знает! Вишь, как она себя заморозила! — возразил Базаров
и, помолчав немного, прибавил: — Герцогиня, владетельная особа. Ей бы только шлейф сзади носить
да корону на голове.
—
Да хоть послезавтра. Что нам здесь делать-то! Шампанское с Кукшиной пить? Родственника твоего, либерального сановника, слушать?.. Послезавтра же
и махнем. Кстати —
и моего отца усадьбишка оттуда недалеко. Ведь это Никольское по *** дороге?
— Благодарствуйте, что сдержали слово, — начала она, — погостите у меня: здесь, право, недурно. Я вас познакомлю с моей сестрою, она хорошо играет на фортепьяно. Вам, мсьё Базаров, это все равно; но вы, мсьё Кирсанов, кажется, любите музыку; кроме сестры, у меня живет старушка тетка,
да сосед один иногда наезжает в карты играть: вот
и все наше общество. А теперь сядем.
—
Да хоть на то, чтоб уметь узнавать
и изучать людей.
—
Да, понимаю; у всех будет одна
и та же селезенка.
—
Да, — отвечал Базаров, — баба с мозгом. Ну,
и видала же она виды.
—
Да, эта смугленькая. Это вот свежо,
и нетронуто,
и пугливо,
и молчаливо,
и все что хочешь. Вот кем можно заняться. Из этой еще что вздумаешь, то
и сделаешь; а та — тертый калач.
Она многое ясно видела, многое ее занимало,
и ничто не удовлетворяло ее вполне;
да она едва ли
и желала полного удовлетворения.
Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят на его поцелуй, что эти умные глаза с нежностию —
да, с нежностию остановятся на его глазах,
и голова его закружится,
и он забудется на миг, пока опять не вспыхнет в нем негодование.
Она побледнела, словно ее что в сердце кольнуло,
да так кольнуло, что она удивилась
и долго потом размышляла о том, что бы это значило.
— Помилуйте, батюшка, как можно! — залепетал Тимофеич (он вспомнил строгий наказ, полученный от барина при отъезде). — В город по господским делам ехали
да про вашу милость услыхали, так вот
и завернули по пути, то есть — посмотреть на вашу милость… а то как же можно беспокоить!
— Еще бы!
Да вот, например: через несколько минут пробьет десять часов,
и я уже наперед знаю, что вы прогоните меня.
— Я вас знаю мало, — повторил Базаров. — Может быть, вы правы; может быть, точно, всякий человек — загадка.
Да хотя вы, например: вы чуждаетесь общества, вы им тяготитесь —
и пригласили к себе на жительство двух студентов. Зачем вы, с вашим умом, с вашею красотою, живете в деревне?
— Только я домой поеду, — продолжал Аркадий. — Мы вместе отправимся до Хохловских выселков, а там ты возьмешь у Федота лошадей. Я бы с удовольствием познакомился с твоими,
да я боюсь
и их стеснить
и тебя. Ведь ты потом опять приедешь к нам?
—
Да помилуйте, вам совсем не по дороге,
и до меня далеко.
— Ну
да… вот
и сигарка не вкусна. Расклеилась машина.
— Ничего! поправимся. Одно скучно — мать у меня такая сердобольная: коли брюха не отрастил
да не ешь десять раз в день, она
и убивается. Ну, отец ничего, тот сам был везде,
и в сите
и в решете. Нет, нельзя курить, — прибавил он
и швырнул сигарку в пыль дороги.
— Базаров чуть было не произнес своего любимого слова «романтизм»,
да удержался
и сказал: — вздор.
— По непринужденности обращения, — заметил Аркадию Базаров, —
и по игривости оборотов речи ты можешь судить, что мужики у моего отца не слишком притеснены.
Да вот
и он сам выходит на крыльцо своего жилища. Услыхал, знать, колокольчик. Он, он — узнаю его фигуру. Эге-ге! как он, однако, поседел, бедняга!
— Ну
да, конечно, это все в натуре вещей, — промолвил Василий Иваныч, — только лучше уж в комнату пойдем. С Евгением вот гость приехал. Извините, — прибавил он, обращаясь к Аркадию,
и шаркнул слегка ногой, — вы понимаете, женская слабость; ну,
и сердце матери…
—
Да перестань, что ты извиняешься? — перебил Базаров. — Кирсанов очень хорошо знает, что мы с тобой не Крезы [Крез — царь Лидии (560–546 гг. до н. э.), государства Малой Азии, обладавший, по преданию, неисчислимыми богатствами; в нарицательном смысле — богач.]
и что у тебя не дворец. Куда мы его поместим, вот вопрос.