Неточные совпадения
— «Да зачем
тебе селиться на болоте?» — «Да уж так; только вы, батюшка Николай Кузьмич, ни в какую работу употреблять
меня уж не извольте, а оброк положите, какой сами знаете».
— Послушай-ка, Хорь, — говорил
я ему, — отчего
ты не откупишься от своего барина?
— А что, ведь
ты тоже торговлей занимаешься? — спросил
я его.
«Крепок
ты на язык и человек себе на уме», — подумал
я.
— Нет, — сказал
я вслух, — тележки
мне не надо;
я завтра около твоей усадьбы похожу и, если позволишь, останусь ночевать у
тебя в сенном сарае.
— Милости просим. Да покойно ли
тебе будет в сарае?
Я прикажу бабам постлать
тебе простыню и положить подушку. Эй, бабы! — вскричал он, поднимаясь с места, — сюда, бабы!.. А
ты, Федя, поди с ними. Бабы ведь народ глупый.
— Самовар
тебе готов, — сказал он
мне с улыбкой, — пойдем чай пить.
— Что у
тебя за рослый народ! — заметил
я старику.
— Ну, жени
меня, коли так. А? что! Что ж
ты молчишь?
Недаром в русской песенке свекровь поет: «Какой
ты мне сын, какой семьянин! не бьешь
ты жены, не бьешь молодой…»
Я раз было вздумал заступиться за невесток, попытался возбудить сострадание Хоря; но он спокойно возразил
мне, что «охота-де вам такими… пустяками заниматься, — пускай бабы ссорятся…
«Уж
ты, Хорь, у
меня его не трогай», — говорил Калиныч.
«А что, — спросил он
меня в другой раз, — у
тебя своя вотчина есть?» — «Есть». — «Далеко отсюда?» — «Верст сто». — «Что же
ты, батюшка, живешь в своей вотчине?» — «Живу». — «А больше, чай, ружьем пробавляешься?» — «Признаться, да». — «И хорошо, батюшка, делаешь; стреляй себе на здоровье тетеревов, да старосту меняй почаще».
«Да
ты знаешь, дура, что у барыни другой горничной нету?» — «
Я буду служить барыне по-прежнему».
— Давно
ты замужем за мельником? — спросил
я ее наконец.
— Как
ты поживаешь, Степан? — спросил
я его.
— Зачем
я к нему пойду?.. За
мной и так недоимка. Сын-то у
меня перед смертию с год хворал, так и за себя оброку не взнес… Да
мне с полугоря: взять-то с
меня нечего… Уж, брат, как
ты там ни хитри, — шалишь: безответная моя голова! (Мужик рассмеялся.) Уж он там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч, а уж…
«Слышите ли,
я люблю вас…» — «Александра Андреевна, чем же
я заслужил!» — «Нет, нет, вы
меня не понимаете…
ты меня не понимаешь…» И вдруг она протянула руки, схватила
меня за голову и поцеловала…
«Вот если бы
я знала, что
я в живых останусь и опять в порядочные барышни попаду,
мне бы стыдно было, точно стыдно… а то что?» — «Да кто вам сказал, что вы умрете?» — «Э, нет, полно,
ты меня не обманешь,
ты лгать не умеешь, посмотри на себя».
— «Нет, нет,
я с вас слово взяла,
я должна умереть…
ты мне обещал…
ты мне сказал…» Горько было
мне, по многим причинам горько.
«Бредит-с, говорю, жар…» А она-то: «Полно, полно,
ты мне сейчас совсем другое говорил, и кольцо от
меня принял…
— А вот это, — подхватил Радилов, указывая
мне на человека высокого и худого, которого
я при входе в гостиную не заметил, — это Федор Михеич… Ну-ка, Федя, покажи свое искусство гостю. Что
ты забился в угол-то?
Радилов, по летам, мог бы быть ее отцом; он говорил ей «
ты», но
я тотчас догадался, что она не была его дочерью.
— «Ну, — подумал
я про себя, — плохо
тебе, Михайло Михайлыч…» А вот выздоровел и жив до сих пор, как изволите видеть.
в каморке? — прибавил он, обращаясь к жене. —
Я ведь
тебя знаю:
ты ведь сердобольная такая, покровительство ему оказываешь.
— Нет, не после, а теперь, — продолжал старик… —
Тебе,
я знаю, при господине помещике совестно: тем лучше — казнись. Изволь, изволь-ка говорить… Мы послушаем.
— Знаю, знаю, что
ты мне скажешь, — перебил его Овсяников, — точно: по справедливости должен человек жить и ближнему помогать обязан есть. Бывает, что и себя жалеть не должен… Да
ты разве все так поступаешь? Не водят
тебя в кабак, что ли? не поят
тебя, не кланяются, что ли: «Дмитрий Алексеич, дескать, батюшка, помоги, а благодарность мы уж
тебе предъявим», — да целковенький или синенькую из-под полы в руку? А? не бывает этого? сказывай, не бывает?
— Есть у
тебя лодка? — спросил
я.
— Скажи, пожалуйста, — начал
я, — давно
ты здесь рыбаком?
Дошла очередь до
меня; вот и спрашивает: «
Ты чем был?» Говорю: «Кучером».
Не след
тебе быть кучером, а будь у
меня рыболовом и бороду сбрей.
— Ну, — промолвил
я, — видал
ты, Кузьма, виды на своем веку! Что ж
ты теперь в рыболовах делаешь, коль у вас рыбы нету?
— Да
ты умеешь ли плавать? — спросил
я его.
Вот поглядел, поглядел на нее Гаврила, да и стал ее спрашивать: «Чего
ты, лесное зелье, плачешь?» А русалка-то как взговорит ему: «Не креститься бы
тебе, говорит, человече, жить бы
тебе со
мной на веселии до конца дней; а плачу
я, убиваюсь оттого, что
ты крестился; да не
я одна убиваться буду: убивайся же и
ты до конца дней».
— А какие
ты нам, Ильюшка, страхи рассказывал, — заговорил Федя, которому, как сыну богатого крестьянина, приходилось быть запевалой (сам же он говорил мало, как бы боясь уронить свое достоинство). — Да и собак тут нелегкая дернула залаять… А точно,
я слышал, это место у вас нечистое.
— Покойников во всяк час видеть можно, — с уверенностью подхватил Ильюшка, который, сколько
я мог заметить, лучше других знал все сельские поверья… — Но а в родительскую субботу
ты можешь и живого увидеть, за кем, то есть, в том году очередь помирать. Стоит только ночью сесть на паперть на церковную да все на дорогу глядеть. Те и пойдут мимо
тебя по дороге, кому, то есть, умирать в том году. Вот у нас в прошлом году баба Ульяна на паперть ходила.
— Цапля, — повторил Костя… — А что такое, Павлуша,
я вчера слышал вечером, — прибавил он, помолчав немного, —
ты, может быть, знаешь…
—
Ты ей скажи, что
я ей гостинца дам.
— Куда же
ты? — спросил
я его не без изумления.
—
Я бы
тебя свел, пожалуй, на ссечки [Срубленное место в лесу. — Примеч. авт.]. Тут у нас купцы рощу купили, — Бог им судья, сводят рощу-то, и контору выстроили, Бог им судья. Там бы
ты у них ось и заказал или готовую купил.
—
Я пойду с
тобой… Можно?
— Ну, для чего
ты пташку убил? — начал он, глядя
мне прямо в лицо.
— Скажи, пожалуйста, Касьян, — начал
я, не спуская глаз с его слегка раскрасневшегося лица, — чем
ты промышляешь?
— Скажи, пожалуйста, — начал
я, —
мне послышалось, мой кучер у
тебя спрашивал, что, дескать, отчего
ты не вылечил Мартына? Разве
ты умеешь лечить?
—
Ты ничего Мартыну не давал? — спросил
я.
— Лучше… лучше. Там места привольные, речные, гнездо наше; а здесь теснота, сухмень… Здесь мы осиротели. Там у нас, на Красивой-то на Мечи, взойдешь
ты на холм, взойдешь — и, Господи Боже мой, что это? а?.. И река-то, и луга, и лес; а там церковь, а там опять пошли луга. Далече видно, далече. Вот как далеко видно… Смотришь, смотришь, ах
ты, право! Ну, здесь точно земля лучше: суглинок, хороший суглинок, говорят крестьяне; да с
меня хлебушка-то всюду вдоволь народится.
— Зачем
ты ее так скоро отослал? — спросил
я его. —
Я бы у нее грибы купил…
— Да уж это
я знаю. А вот и ученый пес у
тебя и хороший, а ничего не смог. Подумаешь, люди-то, люди, а? Вот и зверь, а что из него сделали?
— Ну, хорошо, хорошо, Софрон, знаю,
ты мне усердный слуга… А что, как умолот?
— А отчего недоимка за
тобой завелась? — грозно спросил г. Пеночкин. (Старик понурил голову.) — Чай, пьянствовать любишь, по кабакам шататься? (Старик разинул было рот.) Знаю
я вас, — с запальчивостью продолжал Аркадий Павлыч, — ваше дело пить да на печи лежать, а хороший мужик за вас отвечай.