Воевода

Александр Прозоров, 2013

Для Егора Вожникова, который, нырнув в прорубь, вынырнул в 1409 году, все вроде бы складывается хорошо. Возглавив ватагу ушкуйников – речных пиратов, – он не только сумел неплохо устроиться в средневековой Руси, но и нашел любимую женщину Елену, да не какую-нибудь, а княжну! Именно она подтолкнула Егора к мысли, что пора ему самому становиться князем. А братья-ватажники помогли ему в этом. Казалось бы, живи да радуйся! Однако иные удельные владыки не желают признавать в нем равного, а великий князь Василий и прямо угрожает повесить за самозванство, словно обычного татя. Егору снова приходится браться за меч и садиться на гребную банку ушкуя. Его грозные враги даже не догадываются, что пришелец из будущего нашел слабое место их мира и теперь намерен подчинить знатных недругов своей воле.

Глава 1

Декабря 1409 года

Городок князей Заозерских

Среди березовых поленьев оказался небольшой расколотый сучок, формой и размерами настолько напоминающий подзабытую игрушку, что Егор не удержался, подобрал выпавший из топки уголек, нарисовал на гладкой половинке экранчик и кнопочки, потыкал пальцем и поднес к уху:

— Алло… Доски заказывали? Чего молчим? Спите, что ли?

— Что это у тебя такое, милый? — приподнялась на локте полуутонувшая в перине Елена.

— Телефон, — опустил сучок Егор. — Чего-то не отвечают…

— «Теле» значит «далеко», — продемонстрировала свое знание греческого княгиня, падая обратно на подушки, — а «фон» прибавляется к именам немецкой знати. Выходит, это у тебя… Далекое происхождение? Вырастание? Далекий властелин?

— Далекая задница… — шепотом поправил ее молодой человек, открыл дверцу топки и кинул неисправный аппарат в пламя.

Нельзя сказать, чтобы нынешнее положение его сильно угнетало. Как-никак, через жену он теперь князь, пусть и захудалого удела размером с провинциальный райцентр, — все вокруг кланяются, угождают. Слуги, холопы, дворовые девки завсегда и приберут следом, коли что напачкал, и стол накроют, и постирают, и постель уберут, полы помоют. Хоть ты плюй себе в потолок да заботы никакой не знай. Однако отсутствие до боли привычных и удобных вещей вроде аэрозоля с дезодорантом, фумигатора, даже банального полиэтиленового пакета, немало удручало.

Это может показаться смешным, но когда хочется прихватить с собой пару бутербродов, а положить их банально не во что — на многие неприметные пустяки из двадцать первого века начинаешь смотреть совсем иначе. Человеку будущего трудно понять, как это: бумаги практически нет, ибо штука чертовски дорогая и редкость заморская, только на летописи монастырские да на письма княжеские идет; все тряпки вокруг — домотканые, ручной работы. Тоже не поразбрасываешься, дороговато.

А резинки для штанов?

А непромокаемые плащи и сапоги?

А одноразовые зажигалки и спички?

А шариковые ручки? Лампочки и фонарики? Газовые плитки? Станки для бритья? Дверные петли? Зеркала и стекла в окнах? Пружинные постели?

А легкие как пух и небьющиеся пластиковые бутылки с завинчивающейся крышкой?!!

Егор чуть не застонал от тоски по недостижимому комфорту и подбросил в топку еще дров. Увы, раньше он даже примерно не мог себе представить, насколько благостной и удобной делали его жизнь эти тысячи и тысячи незаметных мелочей…

— Зачем ты топишь печь? — зевнула, вытянув руки над головой, Елена. — Пусть этим дворня занимается.

— Нравится, — пожал плечами Егор и закрыл дверцу.

— Не княжье это дело, милый. Пусть простолюдины грязной работой занимаются.

— Если я ныне князь, то отчего не могу делать все, что хочется? — не понял молодой человек.

— Зачем самому мараться хлопотами, которые можно слугам поручить?

— Ты так уверена? — вкрадчиво поинтересовался Егор, возвращаясь к постели. — Ты и правда уверена, что нужно перекладывать на других прямо все, что они готовы сделать вместо тебя?

Присев на край кровати, он начал целовать ее лицо — ее глаза и брови, ее щеки и губы, шею, ямочку меж ключиц. Девушка хихикнула, чуть откатываясь в сторону — и он потерял равновесие, проваливаясь в глубокую и вязкую, как гидропостель, перину. Пух промялся под широкоплечим мужчиной куда глубже, нежели под хрупкой наследницей Заозерского княжества, Елена Михайловна оказалась сверху и начала целовать его сама:

— Суженый мой, единственный мой, долгожданный… Нет, конечно, нет… Ты и только ты… Никто, кроме тебя… Ты можешь делать все, что пожелаешь. Я вся твоя, мой князь. Твоя и только твоя.

И хотя жена и клялась ему в покорности, своим положением она воспользовалась без малейшего колебания, не отдаваясь, а получая свое, овладевая, поглощая собою мужа, управляя им, словно взнузданным жеребцом. Елена выпрямилась, откинув одеяло, и в пляшущем свете огня, пробивающемся через щели печной дверцы, открылась ему подобием демона страсти: алая в темных тенях, гибкая, с длинными волнистыми волосами на плечах, пугающая, но невероятно соблазнительная. Любимая, невероятно желанная и на диво — реально принадлежащая ему и только ему.

Ради такой женщины действительно стоило гикнуться в пятнадцатый век и жить среди свечей, портянок и бересты. В прежней жизни никого даже близко похожего Егор ни разу не встречал. Сильная и волевая, она не нуждалась в подачках и покровительстве, она сама могла награждать и защищать. И победа над Леной, овладение ею, право быть ее мужем стали для Егора куда более ценным достижением, нежели разгром своры ее дядьки и освобождение ее княжества от наглого захватчика.

— Любый мой, единственный, ненаглядный, — застонала княгиня, откидываясь на спину, схватила, до боли сжала его запястья и внезапно вся расслабилась, обмякла, словно потеряла сознание. И лишь последним выдохом с ее губ сорвалось: — Егорушка-а…

Некоторое время они лежали молча, просто поглаживая друг друга по обнаженной коже, потом Егор все-таки поднялся, подошел к окну, провел ладонью по слюдяным пластинкам, пытаясь разглядеть, что происходит снаружи.

— Вроде светает… — скорее предположил, нежели увидел, он. — Схожу я в кузню, Лена. Посмотрю, может, получилось у него все-таки хоть что-то.

— Все ты хлопочешь с чем-то, да хлопочешь, — даже не приподнявшись, покачала головой княгиня. — Развлекся бы хоть как, что ли? На охоту там съездил, лису задрал…

— Не хочу, — поморщился Егор.

На самом деле бывший лесозаготовитель охотиться, конечно же, любил. Вот только его любимая «Сайга» осталась где-то за шестьсот лет тому вперед, а попасть из лука в утку или оленя Егор не думал даже и пытаться. Равно как и идти с пикой на медведя-шатуна было не то чтобы страшно, но как-то все же… Зело непривычно. Что же касается скачки верхом за лисой напрямки через чащи, кустарники и овраги — так он из лука стрелял куда лучше, нежели сидел верхом. Не выпадал из седла на рысях — и то слава богу.

Так что более-менее доступной для новоявленного князя была только ястребиная охота. Это когда езди себе по хорошей дороге не торопясь да время от времени дрессированную птичку на всяких куропаток выпускай…

Увы, обучить Егора этому элитарному искусству никто не удосужился. Для него танк бутылкой с зажигательной смесью подорвать — и то проще казалось. Однако танков в окрестных лесах, увы, не водилось.

Или к счастью?

— Это токмо спросонок лень, милый, — попыталась взбодрить его супруга. — А коли в седло подняться да через лес заснеженный прокатиться, воздуха морозного дыхнуть, беляка с лежки спугнуть, так рука ужо и сама к кистеню потянется.

— Не, неохота, — отмахнулся, уже собираясь, Егор. — Есть у меня на здешнего мастера определенные надежды. Авось получится хоть что-то из моих мыслей в железо воплотить?

— Ты там токмо совсем уж о прочих делах не забывай, — забарахтавшись в перине, попросила княгиня.

— Не бойся, не забуду. — Егор свернул к ней, поцеловал в губы и торопливо вышел за дверь.

Елена, прислушиваясь, немного полежала. Недовольно поморщилась:

— Знаю я, что за интерес у мужиков и охоту, и пиры, и любых скоморохов перевешивает…

Она поднялась, взяла со столика колокольчик, резко им тряхнула. Коротко приказала заглянувшей бабе:

— Одеваться!

Дворовые девки были приучены исполнять волю хозяйки со всем поспешанием: тут же забежали в опочивальню, неся юбки, рубаху, кокошник, душегрейку, стали облачать госпожу, наряжая в десятки верхних и исподних одежд. Когда очередь дошла до подбитой горностаем парчовой кофты, Елена внезапно отмахнулась:

— Ступайте! Дальше уж одна Милана управится.

Две служанки послушно скрылись за дверью, оставив княгиню наедине с любимицей — девицей молодой и пышной, крупногубой, голубоглазой и русоволосой, с длинной тяжелой косой. И быть бы Милане в княжестве первой красавицей, да только еще в детстве лицо ее жестоко изъела оспа, и потому особым расположением среди парней она никогда не пользовалась.

Подхватив с постели приготовленную горностаевую душегрейку, служанка попыталась было надеть ее на хозяйку, но та лишь отмахнулась:

— Оставь!

— Холодно ныне, матушка, — почтительно возразила девка. — Коли из теплых комнат выйдешь, так и застыть недолго.

— Тулупчик какой-нибудь неброский надень да платком серым повяжись, — пропустив мимо ушей ее слова, приказала Елена. — Кузню Кривобокову знаешь? Ступай, найди место где-нибудь неподалеку. Семечек с собой возьми поболее да сиди лузгай. Никто и внимания не обратит. Ты же вполглаза за кузней смотри. Коли баба какая в нее войдет, ко мне беги немедля. И никому ни слова о сем поручении! Поняла?

— Исполню в точности, — повеселела Милана, предчувствуя развлечение. — А коли Кривобок сам уйдет, мне чего делать?

— Да плевать мне на кузнеца, дура! — отрезала княгиня. — Пусть хоть весь город перепортит. Я о князе молодом беспокоюсь. Как бы порчи на него какой не навели али иной ведьминой напасти. Кузнецы, сама знаешь, с бесами и нечистью всякой чуть не с колыбели якшаются, в их ремесле без чародейства не обойтись. Так что смотри за кузней в оба! Дабы никто ни тайком, ни через огороды туда не подобрался.

— Сделаю, матушка, — ухмыльнулась Милана, поклонилась и метнулась к двери.

— Стоять! — еле слышно оборвала ее порыв княгиня и так же тихо пообещала: — Коли кому о сем поручении сболтнешь, уши отрежу и к языку велю пришить. Вот теперь ступай.

* * *

Кривобоком здешнего кузнеца прозвали совершенно напрасно. Может, правая рука его и в самом деле была развита сильнее, нежели левая, но не по причине физического уродства, а из-за особенностей тяжелого ремесла. Даже под рубахой, и то никакой разницы уже не замечалось. Однако же стараниями завистников обидная кличка к лучшему кубенскому кузнецу все-таки прилепилась, а истинное имя, данное при крещении, так и забылось. Во всяком случае, Егор его ни разу не слышал. Даже от самого мастера.

Кузня, по обычаю, стояла в стороне от стен городка — уж больно часто горели мастерские работников огненного дела, не ровен час, пожар на жилые дома перекинется. Несмотря на ранний час, со стороны обнесенного высоким плетнем двора уже слышался звон молотка, на стенах плясали огненные сполохи.

— Здрав будь, Кривобок! — толкнул калитку Егор. — Чем занимаешься?

— Нож варю. — Кузнец, невзирая на мороз, одетый лишь в свободные полотняные шаровары и кожаный фартук, мерно простукивал небольшим молотком лежащую на наковальне раскаленную добела пластину, удерживая ее на месте клещами.

— Давай помогу! — Гость скинул на поленницу вытертый волчий налатник.

Как ни старалась княгиня, но приучить мужа величественно носить шубу так и не смогла. Уж больно непрактичным был дорогой, из сукна, парчи и соболей наряд с десятками сверкающих самоцветов. Да и не тот был у Егора характер, чтобы, выпятясь, ровно зажиревший гусак, с посохом выхаживать, ласты по земле приволакивая.

— Помоги, княже, коли не брезгуешь, — легко согласился Кривобок. — Клещи возьми да за обушок подержи.

— А может, я за молотобойца постучу? — с надеждой спросил Егор.

— Тут сила не надобна. Тут навык нужен.

Мастер взял клещи поменьше и выхватил из горна совсем узкую, от силы с полпальца, пластинку. Наложил на заготовку и заработал молотком, сурово прикрикнув:

— Держи!

Заозерский князь напрягся, не без труда удерживая на месте нервно дрожащую и прыгающую пластину, и даже затаил дыхание, чтобы не отвлекать внимание мастера. Лишь когда тот полусотней решительных, размашистых, но точных ударов слепил пластинки в единое целое и перебросил заготовку обратно в очаг, Егор спросил:

— И что это ты такое делаешь?

— Нож обычный, — пожал плечами Кривобок, топча педаль кузнечных мехов. — Я их из сыромятины олонецкой обычно кую и токмо на лезвие булатную кромку привариваю. Посему ценою они не сильно больше скобарских поделок выходят, а режут, ровно булат персидский. Народ разбирает в охотку, токмо делать успевай.

— Вот оно как… — хмыкнул Егор. — Не боишься секрет свой выдавать?

— Так сию тайну все княжество твое ведает, — самодовольно ухмыльнулся кузнец. — Однако знать ведь мало. Нужно еще суметь исполнить. Ан сие ни у кого боле не получается.

Он снова выдернул раскалившуюся заготовку, пересыпал чем-то искрящимся, заработал молотком и сам же попытался его перекричать:

— Пищаль твоя за горном стоит, княже!!! Поутру смотрел — вроде как высохла!!! Обожди чуток, я клинок токмо заточу и освобожусь!!!

Никакого пиетета перед новоявленным заозерским правителем Кривобок не испытывал. Много недель, проведенных вместе за общей интересной работой, сблизили мужчин, и теперь они чувствовали себя скорее друзьями, нежели хозяином и слугой. Тем паче что князь никогда не отказывался поработать у кузнеца за молотобойца и не брезговал сам раздувать мехи, таскать железо и сбивать окалину.

Отвечать Егор не стал — все едино не услышит. Обошел жаркую тонкостенную сараюшку вдоль стены, забрал выкованный накануне ствол, не без труда поднял его, перенес на поленницу, уложил на березовые чурбаки. С одного из них содрал бересту, перехватил ее клещами, запалил в горне, поднес к срезу ствола, освещая полость, громко чертыхнулся: даже простым взглядом было видно, что канал неровный, с выступами и углублениями. Пусть микроскопическими, в доли миллиметра — но пулю в него без пыжа плотно не загнать. Либо застрянет, либо провалится.

А чего еще ожидать, коли ствол делается из сваренных полос, прокованных вокруг железного прута, тоже, в свою очередь, скованного на наковальне, а потому идеальной геометрией, мягко выражаясь, не страдающего?

Это было обиднее всего: Егор отлично знал, как сделать скорострельный пулемет — но не имел возможности изготовить даже приличной берданки. Будь ты хоть богом Гефестом — невозможно добиться ровного канала ствола без его высверливания! А сверл по металлу в этом мире никто еще не изобрел. Во всяком случае — в его княжестве. Про стандартизацию, калибровку, тонкостенные латунные гильзы лучше и вовсе помалкивать. Изготовить такую тонкую вещь местные ювелиры, может, и способны — но не больше одной штуки в неделю. Примерно по обойме к «калашникову» в год.

— Ну что, княже, нравится? — подошел, вытирая ветошью руки, Кривобок. — Мыслю, длиннее пищали даже в Москве не сыщешь.

Егор только вздохнул. В сложившихся обстоятельствах у него оставалось три пути: увеличение заряда, увеличение длины ствола и увеличение калибра. Все три способа он и попытался совместить в тринадцатой попытке изготовить «супероружие»: казенник по его просьбе кузнец обернул несколькими полосами железа для прочности, длина ствола вышла в полтора человеческих роста, а калибр Егор выбрал чуть больше своего большого пальца, примерно в тридцать миллиметров.

— Вот, княже, смотри… — Кузнец с гордостью продемонстрировал железный шарик почти правильной формы, поднес его к срезу ствола. Затолкнул, приподнял кончик ствола. Стало слышно, как шарик докатился до самого запального отверстия, а потом по наклоненному стволу скатился обратно в руку мастера.

— Кривобок, ты знаешь, что такое «обтюрация»? — со вздохом спросил Егор.

— Дык, княже… Пыжей из кожи воловьей набить поплотнее — оно не хуже прочих пальнет, — на удивление точно ответил на его вопрос мастер. — Я вчерась нарезал заготовку да на круге подправил. А прут давешний за прибойник сойдет.

— Ну, чего делать? — пожал плечами князь. — Тащи!

Засыпав в усиленный ствол три полные горсти пороха, Егор самолично загнал в «экспериментальную» пищаль пыж, продавил его прутом до упора, пристучал для надежности молотком, закатил пулю, прибил еще пыжом, уже не так старательно. Кивнул Кривобоку:

— Тащи козлы!

Вдвоем они водрузили ствол на козлы для пилки дров. Через открытую калитку князь старательно навел оружие на приметную сосну в бору за оврагом, примерно в полукилометре от кузни, натолкал порох в затравочное отверстие, туда же впихнул кончик огнепроводного шнура. Кривобок тем временем подпер пищаль со стороны казенника еще не разделанной березовой плахой в рост человека и в полтора обхвата толщиной, удовлетворенно кивнул:

— Теперь никуда не денется! С богом, княже, — кузнец перекрестился. — Во имя Сварога… Поджигай!

Егор оторвал еще бересты, запалил в горне, поднес к кончику шнура, а когда тот зашипел, выплевывая струйку дыма, — вместе с мастером кинулся со двора, обегая мастерскую. Как только они оказались за домом, пищаль оглушительно грохнула — даже уши ненадолго заложило — в бору послышался треск, полетели щепы. От кузни в стороны пополз густой белый дым, словно там начался пожар.

— Кажись, не разорвало, — приподнявшись, попытался глянуть за плетень Кривобок. — Айда смотреть!

Он первым ринулся через овраг, князь стал спускаться по обледенелой тропке следом, но почти сразу поскользнулся и мигом съехал вниз на попе. Тут же встав и отряхнувшись, он начал подниматься на другой склон, цепляясь за ветки кустарника. Перевалился через покосившуюся березу, быстро пошел к сосне. Однако та стояла целой и невредимой.

— Сюда, княже! — замахал рукой кузнец от чистенькой зеленой ели шагах в тридцати в стороне. — Глянь, как разнесло! Пищаль мы отковали, кажись, просто зверскую! За триста сажен избу насквозь пробьет!

Железная пуля, как оказалось, попала в ствол старого высокого дерева возле самого края, стряхнув с елки снег и порвав, встопорщив древесину на длину где-то в половину локтя, после чего улетела дальше уже совсем слабой. Во всяком случае, если она еще куда и попала — то застряла в одном из десятков стволов, не нанеся заметных повреждений.

— Ты глянь, моща-то какая! — совсем по-детски радовался мастер. — Кабы татары тут стояли, так пятерых-шестерых вместе с лошадьми бы продырявила и не заметила! Вот диво так диво! Сказать кому — и не поверят! Чего ты хмурый такой, витязь? Радоваться надо! Вон какой удачной задумка-то твоя вышла!

— Я в сосну метил, а пуля в сторону черт-те насколько ушла, — показал Егор. — С такой точностью со ста шагов слону в жопу и то не попадешь. Канал неровный. Пуля раскачивается, и куда в итоге полетит, ни одной собаке не угадать.

— Окстись, княже! — замахал руками кузнец. — С трехсот саженей хороший лучник — и тот во всадника один раз из трех попадает. А ты хочешь из пушки по дереву приметиться! Такого никому ни в жисть не удастся. Рази из самострела попробовать — тогда да. Но от него мощи такой, как у тебя, не добиться. Эвон, как шарахнул! Не всякому лучнику по силам.

Они не спеша вернулись в кузню, над которой успело развеяться пороховое облако, осмотрели «станок для стрельбы». Козлы, как ни странно, уцелели, пищаль тоже была на месте, а вот плаху отдачей отбросило до самого забора, и на коре осталась вмятина в ладонь глубиной — наглядно показывая, что случится с плечом безумца, стрельнувшего из этакого «ружья».

Это был приговор. Окончательный и не подлежащий обжалованию. Знания двадцать первого века оказались совершенно бесполезными для технологий пятнадцатого. Мало-мальски эффективное для боя ручное огнестрельное оружие, как ни старайся, на деле оказывалось куда опаснее для стрелка, нежели для его противника.

Теперь Егор понимал, почему купцу Михайлу Острожцу с такой легкостью продали в Ярославле несколько бочонков пороха — особо не обеспокоившись, на кой ляд новгородцу понадобилось столько огненного зелья.

Просто никто и нигде за опасное оружие огнестрелы пока еще не принимал. И хотя в крепостях уже стояли пушки, способные метнуть завернутые в пеньку каменные ядра на расстояние почти в полкилометра либо щедро выплюнуть ведро-другое гальки в совсем близкого врага; и хотя во многих городах уже вовсю работали пороховые мельницы, перемешивая взрывчатую мякоть, окатывая и гранулируя ее, — однако для умудренных опытом воинов все эти новшества оставались баловством, пригодным разве что для вспомогательных целей.

Теперь и Егор начал соглашаться с этим мнением. Со скорострельностью один выстрел в два часа, точностью стрельбы плюс-минус телега и дальнобойностью в половину расстояния полета стрелы — огнестрелы уже не казались ему устрашающим и всепобеждающим оружием. Их еще имело смысл поставить в городских башнях, зарядить и нацелить в опасном направлении, чтобы при удаче пару раз пальнуть по идущей на штурм толпе… Но ни на что большее они явно не годились.

— Черт… — буркнул Егор, с грустью расставаясь с замыслами по вооружению ватаги ружьями и дробовиками. — Ладно, а как со второй моей просьбой? С железными бочками?

— Ты про порозы? Так один я уже почти сделал. И клин поставил, и пробку. Осталось только сварить.

— Покажи!

Порозами Кривобок называл придуманные Егором примитивные фугасы. Подрывать друг друга бочками с порохом здешние люди уже умели — однако пока не догадались, что прочный корпус снаряда способен увеличить мощность взрыва в пять-семь раз. И гость из будущего очень надеялся этим своим преимуществом в знании воспользоваться, засыпав по бочонку огненного зелья в железные шарики со стенами в половину сантиметра толщиной.

— Чего «покажи»? — неожиданно для всех раздался звонкий голос княгини.

— Да вот, половинки несваренные… — растерявшись от неожиданности, отступил в глубину кузни Кривобок и поднял с пола две темные от окалины, тяжелые полусферы.

— Вижу, что несваренные. — Елена, даром что в десятке длинных юбок, тяжелой шубе и пышной соболиной шапке, пробежалась по мастерской, быстро заглянув своими невинными пронзительными васильковыми глазками в каждый угол, за горн, под верстак, за мешки с дубовым и березовым углем, после чего, вскинув тонкие темные брови, сообщила Егору: — Батюшка, тут смерды лачинские недоимки привезли. Тебе, стало быть, княже, кланяются, почтение засвидетельствовать хотят. Ты бы их пошел приветил.

— Да, иду, конечно, — вспомнил о своих служебных обязанностях молодой человек, подобрал налатник, встряхнул, накинул на плечи.

— А что за баба сюда бежала? — не выдержав, внезапно спросила Елена. — Я приметила кого-то, пока шла.

— Супруга моя, верно, Снежанушка, — с теплотой в голосе ответил Кривобок. — Он, смотрю, на полке кувшин и сверток появились. Обед, стало быть, приносила.

— А-а… — огляделась еще раз по сторонам княгиня, но в небольшой кузне прятаться было решительно негде. — Так идем, любый мой. Мерзнут людишки-то.

— Ты доделай, когда время будет, — напоследок приказал кузнецу Егор. — Завтра подойду, посмотрим.

— Не беспокойся, княже, — кивнул мастер. — Все исполню в точности.

Под руку с родовитой супругой Егор прошествовал к воротам княжеского двора, где свернулся змеей длинный обоз. Крестьяне, скинув шапки, согнулись в низких поклонах:

— Здрав будь, надежа-князь! Долгих лет тебе, княгиня Елена! Совет да любовь с молодым супругом. Долгие лета и детей поболее!

— Глянь, как моему возвращению радуются, — не без гордости шепнула мужу княгиня. — Все же я здесь законная хозяйка, а не Нифонка, подлый прыщ!

— Конечно, ты, — ухмыльнувшись, не стал спорить Егор.

Его всегда удивляло, откуда в умнице Елене, расчетливой, хладнокровной и многоопытной, взялся этот забавный «комплекс Золушки». Сам он, половину сознательной жизни проведя в шкуре частного предпринимателя, отлично знал, что простому люду глубоко наплевать на правила престолонаследия, законность власти правителя и хитрости его происхождения. Людей интересует только размер податей, безопасность и возможность заработать на сытую жизнь. А поскольку Елена после того, как ватага Егора вышвырнула князя Нифонта из Заозерского удела, не поменяла ни единого тиуна или мытаря^[1] и не простила ни одной недоимки — он бы ничуть не удивился, если бы половина княжества и вовсе не знала о смене власти в скромной столице княжества.

— Вот, княже. Недоимку с ловов по обычаю довезли, — добавил один из крестьян, отрастивший густую черную бороду, но при этом наживший уже немалую лысину.

— И вам всего хорошего, христиане, — кивнул Егор. — Шапки наденьте, простудитесь. Чай, не май месяц на улице.

Пройдя вдоль телег, он откинул рогожу на одной, на другой. Везде лежали навалом длинные черные туши насквозь промороженных усатых пучеглазых налимов. Хорошие налимы, килограммов по пять в каждом. Не красная рыба, конечно же, однако неплохое подспорье в хозяйстве, когда нужно каждый день кормить сотни голодных ртов.

— Молодцы, мужики, порадовали, — князь Заозерский прикрыл рыбу рогожей. — Вижу, рыбаки вы умелые, дело свое лучше всех прочих знаете. К амбару дальнему катите, там выгружайте. Тиуну скажите, по чарке вина каждому я налить велел, дабы возвертаться веселее было.

— Благодарствуем, княже, — моментально повеселели крестьяне. — Мы же со всей душой… Завсегда готовы. Долгих лет тебе, князь Егорий!

Вот так. Много ли нужно, чтобы любовь у человека заслужить? Доброе слово да поощрение за старания. И плевать смердам, есть у него права на удел здешний али без закона он дворец княжеский занял.

— Нехорошо, когда смерды при тебе в шапках бродят, — пробурчала его красавица, стиснув локоть мужа. — Позорно сие.

— Так зима же, Леночка! — положил ладонь на ее руку Егор. — Коли мозги застудят, кто нам рыбу станет возить? Лучше сами в дом пойдем. Нет князей — нет проблемы.

Княгиня Елена посмотрела на него с явным осуждением, но спорить не стала, величественно прошествовала к крыльцу, с деланым безразличием поинтересовавшись:

— Ну, и какова она собой, Снежана Кривобокова?

— Это жена кузнеца, что ли? Понятия не имею! Не видел ни разу.

— Врешь! Она же вам обед в кузню приносила!

— Так мы в то время с Кривобоком по бору бродили, следы от пули искали. Вот и разминулись. А может, просто не заметил. Я ведь, кроме тебя, уже давно никаких женщин не замечаю.

— Правда? — остановилась княгиня.

— Правда. — Он тоже остановился и повернул жену к себе, обнял ладонями за щеки, наклонил голову вперед, упершись лбом в ее лоб и в упор глядя в яркие васильковые глаза. И суровая княгиня, ненадолго превратившись в ту прежнюю, веселую и ласковую девчушку, с которой он познакомился в Орде, откинулась, подставила губы и забросила руки ему за шею.

Сладкому поцелую княжеской четы одобрительно заулюлюкала привратная стража и хмельные ватажники, лепящие на валу под частоколом снежную крепость.

— Дармоеды… — ласково обругала их Елена, опуская голову мужу на плечо. — Как же долго я тебя ждала, милый! Каждую ночь о тебе мечтала. Что придет богатырь могучий, храбрый витязь в броне сверкающей и с мечом булатным, да на свободу из Орды уведет, женой своей сделает. Иногда страшно становится, что снится мне все это. Проснусь вот-вот, и опять в гареме окажусь…

Узнать ее тревоги до конца Егор не смог, поскольку во двор неожиданно влетели трое хорошо одетых и вооруженных всадников в ярких зипунах, с саблями на поясах, луками и щитами на крупах коней. С усталых скакунов из-под упряжи падала розовая пена, и заводные лошади, по две у каждого, тоже дышали с трудом, высоко вздымая бока.

— Это еще что?! — отпустив жену, шагнул вперед князь. Егор, даром что новичок в этом мире, уже знал, что въезжать верхом на чужой двор — тяжкое оскорбление хозяину дома.

— Постой… — удержала его Елена. — Вестники это. Гонцы.

Гости спешились. Двое остались удерживать коней, один — русый и безбородый, в изумрудно-зеленом зипуне, решительно направился к супругам, на ходу вытягивая из-за пазухи туго свернутую грамоту, скрепленную сургучной печатью.

— Ты, что ли, племянница князя Заозерского Нифонта, Елена, будешь? — поинтересовался гонец. — Письмо тебе от великой княгини Софьи.

— Почему не кланяешься, хам? — холодно поинтересовался Егор. — Почему шапку не снимаешь?

— Не велено! — отрезал вестник и дерзко вскинул подбородок, пытаясь посмотреть на хозяина посада сверху вниз. Получалось плохо. Хотя московский князь и подбирал посланца крепкого и видного, но Егор все равно оказался выше на полголовы и заметно шире в плечах.

Ватажники у стены и ворот зашевелились, стали подтягиваться ближе. Их атамана нагло и публично оскорбляли — и они готовились переломать грубиянам кости.

Елена скрипнула зубами. У нее был выбор: либо оскорбиться, обрить для позора гонцам бороды, выпороть, засунуть грамоту вестникам в пасть и на старых телегах отправить обратно — либо проглотить обиду и послание принять.

Хотя нет, обрить — не выходило. Посланцев великий князь Василий подобрал молодых, с босыми лицами. Только пороть…

Любопытство победило: княгиня протянула руку и гневно вырвала грамоту. Вестник довольно осклабился, отступил.

— Не нужно, — вскинув палец, остановил подобравшихся ближе ватажников Егор. — На кол посадить всегда успеем. Они ведь люди служивые, подневольные. Че велено, то и исполняют. Пусть поперва поедят да отдохнут с дороги. Вижу, торопились как могли. Старательные. Федька, проводи гонцов на кухню! Пусть погреются. Глядишь, шапки и сами попадают.

— Сделаю, княже! — быстро протиснулся вперед мальчишка.

— Сделай, — взял его за плечи Егор, наклонился и быстро шепнул на ухо: — Но с едой не торопись.

Сообразительный паренек чуть заметно кивнул, побежал вперед. Часть ватажников потянулась следом, часть вернулась к воротам. Елена же продолжала крутить в руках грамоту.

— Интересно, почему Софья писала, а не сам князь? Заболел, что ли? — предположил Егор.

— Женщины женщинам пишут, мужчины мужчинам, — пояснила Елена. — Князь же тебе писать брезгует, достойным разговора не считает. За татя обычного почитает, коего и обмануть, и оскорбить, и повесить — не грех. Не к добру…

— Нарывается князь Василий, — рассмеялся молодой человек. — Приключений ищет себе на задницу. Можно обеспечить.

— Ох, Егорушка, — покачала головой княгиня. — Ты, знамо, храбрец известный и атаман признанный. Да токмо рати, равной московской, тебе не собрать. А сила солому ломит.

— Ничего. Ты пока послание прочитай, а я хочу дельце одно провернуть. Может, тоже чего интересного проведаю? — Егор чмокнул жену в щеку и быстрым шагом отправился к темному срубу, примыкающему к главному, теплому дому.

Когда атаман ватаги облюбовал это строение для своих припасов, он не обратил внимания, что печей там нет, а значит, и жить в нем можно только летом. Но теперь было поздно — не таскать же припасы с места на место?

В оружейные комнаты князь заглядывать не стал, сразу спустился в подклеть, отрезал себе от свисающего окорока пару ломтей сала, запихал в рот и, пережевывая, нашел на полках нужный кувшин. Снял, сдернул промасленную тряпицу, принюхался. Удовлетворенно кивнув, отрезал себе еще сальца, сжевал и отправился на кухню.

Здесь, в просторной горнице, ярко освещенной пятью светильниками с бараньим жиром и жаркой из-за натопленной печи, гонцы сидели за столом, на котором не было ничего, кроме огромной миски с сухим горохом. Четверо ватажников — Осип Собачий Хвост, Иван Карбасов, Линь Окунев и Тимофей Гнилой Зуб — сидели на лавке у стены напротив гостей, поглаживая мечи, Федька нетерпеливо приплясывал возле плиты, чуть дальше угрюмо возвышались Антип Черешня и Никита Купи Веник. А вот стряпуха куда-то пропала.

— Чего же вы не угощаете гостей-то? — удивился Егор, тоже присаживаясь к столу и водружая на него мгновенно запотевший кувшин. — Я их карать не собираюсь. Люблю дерзких и храбрых. Может статься, еще и в ватагу нашу позову. Нам бойцы отважные пригодятся. Федька, подай корцы со стены. Ну, и снеди какой-нибудь не помешает.

— Вы же налимов мороженых есть не станете? — Мальчишка моментом поставил на стол четыре ковша. — Они вон токмо оттаивать начали. Котлеты, мыслю, разве к ужину получится слепить. А горох баба Федора еще и не замачивала.

— Ну ладно, тогда так пока обойдемся… — Егор щедро плеснул из кувшина в широкие емкости ароматного напитка, хитро прищурился: — А не жарко ли вам, служивые? Шапки снять не хочется?

Вестники насупились, а старший из них только поправил получше на макушке лисий треух.

— Коли вы, ребята, так простыть боитесь, — участливо наклонился к ним князь, — то хотите, ватажникам велю, они вам шапки к голове гвоздиками прибьют?

Его бойцы с готовностью расхохотались, однако вестники шутки не оценили.

— Да ладно, не бойтесь, — потянулся Егор. — Говорю же, храбрых люблю. Давайте выпьем. Выпьем за отвагу воинов истинных, что любой страх одолеть способны, дабы приказ князя своего выполнить. Я так думаю, пить-то со мной Василий Московский вам не запрещал?

Гонцы переглянулись. Все трое отлично понимали, что ходят по лезвию. Сейчас хозяин посада шутит — но в любой момент может и осерчать. Они ведь по приказу великого князя оскорбили его изрядно. За такое и вправду могут шапки к голове гвоздями приколотить и на кол водрузить да такими назад в Москву и отправить. Перегибать не стоило. Да и выпить с дороги тоже хотелось — какой же мужик в здравом уме от такого откажется?

И потому, пусть и молча, ковши они все-таки разобрали, а когда Егор изрядно отхлебнул, доказывая, что угощение не отравлено, — то и выпили следом, не чуя подвоха.

— Так что, пойдете ко мне в ватагу, храбрецы? — быстро наполнил опустевшие ковши Егор.

— Мы бояре родовитые, — наконец разомкнул уста гонец в зеленом зипуне. — Под руку ушкуйника простого не пойдем. Мы великому князю крест целовали!

— Это верно, клятвы данные надобно соблюдать, — похвалил гостей Егор. — Звать-то вас как, служивые?

— Боярин Софон я, — вскинул подбородок старший. — Скалия Борового сын. Мы уже третье поколение князьям московским службу несем. А это — сын боярский Ануфрий и боярский сын Феофан. Тоже в третьем поколении витязи.

— Ну, давайте! За то, чтобы меч не подвел, конь не оступился и рука твердой оставалась!

Князь отпил на этот раз немного, гости же опрокинули чуть не по полному ковшу, хмелея на глазах.

Все-таки знания двадцать первого века давали пришельцу из будущего неплохую фору. И скованный Кривобоком длинный змеевик, и перегонный куб на треноге работали в холодном срубе безотказно, превращая самую плохую и даже порченную, ни на что не годную бражку в прозрачный, как горный хрусталь, самогон. Отстоянный с березовым углем, слегка разведенный медом и клюквенным морсом, начисто отбивающими алкогольный привкус, он пился легко, как компот, не вызывая никакого подозрения у непривычных к таким крепким напиткам бояр. На пустой желудок, уставшим и без того разомлевшим в тепле гонцам самогон съедал разум со скоростью, с какой бродячий пес заглатывает кусок колбасы.

— Признайте, страшно было, когда я вас на кол обещал посадить? — снова налил самогона по ковшам Егор. — Не хотел бы я на вашем месте оказаться. Нечто охота вам из-за какого-то трусливого Нифонта жизнью рисковать? Я, может, и не самый знатный князь на земле Русской, да ведь он и вовсе полное дерьмо!

— Нифонт возле княгини Софьи крутится да нашептывает, — вдруг проболтался гонец, которого Софон назвал боярским сыном Ануфрием. — Гладкий весь, ровно хорь, и чистенький.

— Не, у него с княгиней ничего срамного нет! — торопливо вскинулся старший вестник. — Да токмо прислушивается она к нему и потом пред князем за него заступается.

— Он что, жив? — не понял Егор, но быстро сообразил: раз возле княгини московской крутится, то явно не в болоте гниет, и вернулся к теме: — Коли не нравлюсь, садился бы князь Василий на коня да и шел сюда с дружиной! Чего витязей таких славных на убой посылать? Давайте выпьем… Федька, капусты нам принеси. И грибков.

— Князь в седло ныне так же легко, как ранее, не садится, — опять проболтался Ануфрий. — Ломота у него в костях, мучается тем изрядно. И ходит с неохотой, и ложку до рта через боль несет, и говорит тихо. В бане каждый день парится подолгу. После бани, сказывают, отпускает.

— Нет, коли нужда случится, он еще о-го-го! — тут же вступился за хозяина Софон. — И меч поднимет, и дружину в сечу поведет. Но пока надобности сильной нет, походов Василий Дмитриевич ныне сторонится. Да и чего ради рати-то гонять? Путь сюда неблизкий, княжество нищее, брать нечего. Одолеть он тебя, знамо, одолеет. Да токмо проку никакого. Ни славы, ни добычи.

— Выходит, он меня просто пугает? — Егор взглядом остановил Антипа, собравшегося было с помощью полена вступиться за честь Заозерского княжества. — Надеется, что сам убегу?

— Не ищи гнева великокняжеского, атаман вожский! — торжественно вскинул палец боярин, но закончил краткую речь уже вполне обыденным тоном: — Чего тебе этот посад захудалый сдался? Ты ведь вроде из новгородских? Так и ехал бы к себе в Новгород. Князь тебя преследовать не станет. К чему кровь напрасную проливать? Супротив Москвы тебе все едино не устоять.

— Так что, князь твердо намерен нас отсюда выжить? — Егор подлил гостям еще самогона.

— Княгиня великая Софья Витовтовна позора дружка своего не простит, — зевнул боярин. — Князя же Василия на поход ныне раскачать трудно. Без большой нужды не сдвинется.

— Сам не пойдет, так дружину может князю Нифонту дать.

— Хорьку — дружину? — поморщились и Софон, и Ануфрий. Третий гонец уже спал. — Кто же к нему под руку встать согласится?

— А воеводу с войском послать?

— Коли послать, дружину придется ослабить. А чего ради? Ты ведь ушкуйник, вы на одном месте долго не сидите. Зима кончится, сам уйдешь, дабы гнева княжьего не вызывать… — Боярин весь раскраснелся, язык его заплетался все сильнее. — Опосля где-нибудь все едино попадешься… Тогда и повесят…

Он опустил голову на сложенные перед собой на столе руки и тихонечко засопел. Последний московит еще держался, но осоловевший взгляд подсказывал, что его разум уже успел расстаться с телом.

— Ну что, други? — перевел взгляд на ватажников Егор. — Может, и мы по одной? Все, что нужно, мы ныне узнали. Мести в ближайшие месяцы опасаться не стоит. А если понапрасну московского князя не раздражать, то волынку можно и вообще тянуть лет десять. Будем делать вид, что боимся. А они будут ждать, что вот-вот сами убежим.

— И то верно, — согласились ватажники, разбирая ковши. — Чего ради животы класть, коли миром все можно сделать?

— Вздрогнули! — князь допил свой самогон, довольно крякнул и указал на спящих гонцов: — На лавки их положите. Как оклемаются, пусть едят досыта и пьют допьяна. Делайте вид, что с опаской к ним относитесь. Отдохнут — пусть скачут обратно в Москву невозбранно. Про меня же обмолвитесь, что спужался и уже вещи собираю домой в Новгород бежать. Пусть радуются.

Егор заглянул в кувшин. Там еще оставалось на полторы ладони самогона. На пятерых — аккурат чтобы хорошенько захмелеть, но не нарезаться. Тем более что пробу с его напитка ватажники уже снимали, с убойным действием были знакомы и ковшами, в отличие от москвичей, хлебать не станут.

— И другим передайте, чтобы над гонцами не изгалялись, — на всякий случай повторил он свой наказ. — Эх, хотел бы с вами посидеть, да уж больно любопытно, чего там княгиня Софья Елене написала?

— Иди-иди, атаман, княжь, — с довольной усмешкой утешил его Никита Купи Веник. — Не пропадет твоя клюковка, не беспокойся.

Покои княгини Заозерской находились на женской половине дворца, в самом дальнем от хозяйственных построек краю, и имели отдельный выход в обнесенный тыном обширный двор, где Елена задумала разбить сад на ордынский манер — с прудами, рыбками и цветниками. Но из-за зимы осуществить мечту пока не успела. Егор, чтобы не петлять длинными, темными и, увы, холодными коридорами, прошел к ней через улицу, войдя в рубленный из полутораобхватных стволов и крытый тесом дом со стороны будущего сада. Не замеченный дворовыми девками, хлопочущими в проходной горнице, князь сразу направился в светлицу хозяйки — и застал любимую всю в слезах.

— Елена… Леночка, милая… Ты чего? — он быстро подошел к жене и крепко сжал в объятиях.

— Софья, гадина… Она… Она… — В этот раз урожденная княгиня Заозерская кичиться знатностью не стала, сунула нос ему в ворот и заплакала навзрыд.

Егор ладонью свернул с ее головы кокошник и минут десять успокаивал, прижимая к себе и поглаживая по волосам. Когда же всхлипывания чуть поутихли, осторожно поинтересовался:

— Ну, и чего такого эта дурочка тебе накропала?

— Она, — судорожно сглотнула Елена, — она поносит меня всячески, что мужчину старшего из рода своего не слушаюсь, уважения не выказываю и не почитаю. Ты представляешь? Нифонт, тварь богомерзкая, меня, почитай, собственными руками в Орду на поругание всяческое отдал, а я его почитать и уважать должна, слушаться беспрекословно?! — Ее пальцы, сгребая в складки ткань Егоровой рубахи, сжались в кулаки. — Кабы дотянуться могла, на месте бы ее задушила собственными руками. И за то еще попрекает, что в монастырь по возвращении не постриглась от перенесенного позора. Так, значит, по-еёному получается, что коли Нифонт поганый меня опозорил, так меня, стало быть, в клеть монастырскую навеки — а его на стол князя Заозерского со всем почтением. Да я еще и благодарить его всячески должна! — Слезы Елены наконец-то пересохли. Но не от того, что она успокоилась, нет. От невыносимой ненависти к дядюшке и его покровительнице. Елена продолжила уже почти спокойно: — Еще попрекает меня Софья, что мужика безродного на стол княжеский притащила, с татями-душегубами связалась и род свой позорю. В общем, ругательное ее письмо все от начала и до конца, с проклятиями и оскорблениями многими. Хочет, чтобы сами мы покаялись и Нифонта обратно впустили, на его милость отдавшись. А иначе муж ее силой того добьется, и плохо нам от того будет так, что сами не представляем.

Всхлипнув в последний раз, она выбралась из объятий, подошла к кушетке, подняла с нее грамоту, развернула, прочитала:

— «Ибо то бесчестие, коим ты покрываешь семя колена Ярославова, изрыгает тебя из рода княжеского и выполото должно быть без жалости и сожаления…» Выполоть она меня хочет, понимаешь?! Саму бы ее выполоть с ублюдком этим, невесть откуда в землях наших выползшим! Ты ведь можешь это, милый? Ты можешь, любимый? Наказать! Наказать так, чтобы навек запомнила и ко мне более не совалась!

— Можно и наказать, — пожал плечами Егор. — Нос маленько подрезать, чтобы в чужие дела не совала.

— Ты это сделаешь? Сделаешь, мой князь? — сунув грамоту мужу в руки, Елена закинула руки ему за шею. — Обещаешь?

— Обещаю, — кивнул молодой человек.

— Правда? Ты это сделаешь? Сделаешь? — Отступая, княгиня увлекла его за собой к кушетке, опрокинула, покрывая лицо поцелуями, рванула ему завязки штанов, быстро села сверху, сильным рывком вскинув юбки, раскрыв их вокруг, словно цветок.

У пятнадцатого века перед двадцать первым были, как ни крути, и изрядные преимущества. Например — женщины под своими юбками и рубахами не носили ничего.

Егор, утонувший среди рыхлых тряпок и прижатый к кушетке, в полной мере испытал на себе силу охватившей жену ненависти. Она вцепилась в молодого человека прочно, как бойцовый пес, она вбивалась в него с такой силой и яростью, словно это ее плоть входила в тело заозерского князя, а не наоборот. Ее поцелуи больше напоминали укусы, а ласки — борцовские захваты. Она не отдавалась, она брала свое — и когда их любовная схватка все же завершилась, Егор, не ожидавший такого напора страсти, испытал даже некоторое облегчение. Как и Елена, наконец-то ставшая мягкой и ласковой.

— Как хорошо, что ты есть у меня, любимый, — распластавшись рядом, прижалась к нему княгиня. — Пути Господни неисповедимы. Мне пришлось испытать немало мук, но я встретила тебя. И оно того стоило.

Егор вытащил из-за спины мятую грамоту, поднес к глазам. Разумеется, ничего не понял в Софьиной скорописи и просто отбросил ее к стене.

В этом мире он словно снова оказался первоклашкой. Буквы в текстах вроде как и знакомые — а читать получается только по слогам. В текстах красивых, каллиграфических, писцы рисовали буквы разного размера и формы, помещали одну под другую или вовсе внутрь, превращали слова в какую-то хитрую арабскую вязь. Сразу все знаки взглядом и не различишь. В обычных же письмах текст строчили, не разделяя слова, не ставя знаков препинания, а до кучи еще и пропуская половину гласных. Видимо, потому, что и так все должно быть понятно. В общем, нынешние тексты напоминали хитрые головоломки, которые не всякому по плечу. Егор одолевал эти загадки с большим трудом.

— Скажи мне лучше, как Нифонт твой в Москве оказался? Его ведь вроде как застреленным нашли и в болоте закопали.

— Поймаю — запорю! — враз посуровев, княгиня поднялась и пошла к своему столику.

Вожников только ухмыльнулся, прикрыв лицо рукой. Его с самого начала удивила нежданная щедрость, с которой прижимистая жена одарила охотников, сообщивших о смерти дядюшки. Похоже, были они посланы на гать не столько найти трупы, сколько их наличие обеспечить, но решили не рисковать. Зачем брать на душу грех смертоубийства, если награду можно получить просто за слова? А может — не смогли догнать, ушел князь с холопами? Охотники же решили не испытывать на себе гнев хозяйки.

В любом случае промысловиков уже давно и след простыл. Леса на Руси бескрайние, земли несчитаные — ушли куда-то, и как умерли. В Интерпол на них не заявить, розыск общероссийский не объявишь. А мужик с руками нигде не пропадет.

— А-а-а-а!!! — закричала отошедшая Елена, заставив мужа в испуге вскочить с кушетки:

— Что случилось?!

— Это я все время была в таком виде?! — в ужасе впилась взглядом в отполированное серебряное зеркальце княгиня. — Опухшая, с потеками румян и облепленная сажей с ресниц?

— Я люблю тебя любой, Лена. Какая бы ты ни…

— Не смотри! — Жена даже ладонью прикрылась, избегая его взгляда. — Ты не должен видеть меня такой! Не смотри и уходи немедля! Уходи! За ужином увидимся, а сейчас уходи.

Егор послушался — покинул женскую половину, забрав в прихожей шапку и налатник, обогнул дом, поднялся на главное крыльцо, но в дом не вошел. После минувшей любовной схватки кровь еще горела в его жилах, телу было жарко даже в расстегнутом налатнике. Князь Заозерский сел на перила, привалившись спиной к резному столбу, обдумывая все произошедшее и наблюдая за происходящим во дворе и за воротами.

Снаружи доносился хохот девичий и мужской, громкие перекрики. Это его суровые, кровожадные ватажники катались с ледяной горки — от вала с частоколом в овраг и до реки. Да и чего еще оставалось делать зимой на Руси не обремененным хозяйством рубакам? Кино и Интернет еще не придуманы, никаких казино нет даже в проекте, телевидение заменяют скоморохи с медведями, консерватории — гусляры, заунывные, словно скрипучая береза. Вот и получается, что развлечений у мужиков — токмо с горки покататься да подраться стенка на стенку ясным вечерком, а опосля в церкви вечерню отстоять.

Ну, и еще жаловались постоянно горожане, что ватажники девок у колодцев лапают да подолы бабам задирают. Егор оправдывался, иногда откупался, ватажников журил, но изменить, понятно, ничего не мог. Что тут поделаешь? Скучно…

— О, Острожец! — встрепенулся Егор, увидев спешащего куда-то от погреба к воротам купца, кряжистого и большерукого — ни с кем не перепутать. — Эй, Михайло! А ну-ка, приятель, иди сюда!

— О, княже! — улыбнулся во все лицо, от уха до уха, Острожец. — Радость какая! Почитай, седьмицу не встречались!

После того как сдружившийся с ним атаман неожиданно выбился в князья, новгородский купец обосновался на Воже-озере всерьез, отстроившись и заведя свой торговый двор. Егор с Еленой ему потакали, не без того — но границу разумного Михайло не переходил и особо старался не досаждать. Вот и сейчас: вроде как и друг, однако шапку снял и поклонился, хоть и не очень низко, с достоинством.

— Малахай свой надень, простудишься, — посоветовал ему Егор.

— А, ничто, — отмахнулся купец, однако же шапку напялил. — Как сам, как княгиня? О чем кручинишься в одиночестве своем, в дом не идешь?

— Да вот, Михайло, появилась одна закавыка, — сказал князь. — Москву мне захватить надобно. Князя Нифонта повесить, княгине Софье уши открутить. Чего посоветуешь?

— Москву штурмом взять? — хохотнул купец. — А отчего бы сразу не Иерусалим?

— А чего я не видел в этом Иерусалиме? — пожал плечами Вожников. — Пустыня пустыней. Нищета, три двора, да Иордан шириной с ручей в овраге и цветом стоялого болота. На кой мне сдалась тамошняя голытьба?

— Ты видел Иордан? — округлились глаза купца. — Ты был в Иерусалиме?

— Не, не был. По телевизору видел, — ответил Егор, хорошо понимая, что только путает купца еще больше. — То ли дело — Москва! Там ныне, полагаю, дворов тысяч десять будет?

— Может, десять. А может, и поболее, — задумчиво почесал в затылке купец. — Но не сильно. Разор Тохтамышев еще сказывается.

«Китай-город, помнится, только в шестнадцатом веке построили», — напряг память Егор.

— Кремль в Москве, конечно, белокаменный да посады вокруг? — вслух уточнил он. — А слободы окрестные, наверное, только валом земляным и частоколом окружены?

— Да хоть бы и одним частоколом, — вздохнул купец. — Не стеной грады крепки, а дружиною. Дружины же у великого князя токмо в городе сотен десять наберется. А коли бояр исполчит, так и все сто сотен наберет. И сие не считая союзников да данников. Да еще и Орда Василию в помощи никогда не откажет, вот тебе и все тридцать тысяч, коли не пятьдесят.

— Пятьдесят тысяч ему не один месяц скликать понадобится. А под рукой в неожиданный момент больше двух тысяч у великого князя не наберется.

— Хоть бы и так, атаман, — не стал спорить купец. — Ан все едино с тремя сотнями тебе Москвы не взять. Да даже и тридцатью сотнями не получится. Стены оборонять — оно завсегда проще, нежели на штурм идти.

— Нужно тысяч десять, — настала очередь Егора чесать в затылке. — И не просто людей, а хороших воинов. От обычных крестьян в осаде пользы не будет.

— Ферштеен, — с готовностью подтвердил Острожец.

— Чему ты радуешься, Михайло? — разозлился князь. — Я у тебя совета спрашиваю, а ты токмо веселишься, что у меня даже в плане ничего не выходит! А ну, быстро мне говори, где десять тысяч бойцов под свою команду можно собрать?!

— Да знамо где, атаман. В Новгороде. Коли на торгу в било ударить да охотников кликнуть, то людишки лихие и подтянутся. Ушкуйников для набегов как еще собирают? Набатом да кличем громким. По две, а то и по три тысячи воинов легко откликается. А коли добычу хорошую пообещать, так десять — не десять, а тысяч пять ратных собрать можно.

— Значит, Новгород.

— Так, да не так, княже, — вконец расслабившись, сел на перила перед Егором купец. — Чтобы люди поверили, под руку встали, слушались беспрекословно, славу нужно иметь немалую; известность воеводы опытного, умелого, успешного. Ты, признаю, славу себе сыскал, сказаниями об удачливости и ловкости твоей Земля полнится. Но токмо ты ведь на земле Русской первый год еще как проявился. Вроде как и успешен. А может, и повезло просто? Иные встать к тебе под руку рискнут — а иные и засомневаются. Опять же, для похода серебра немало требуется. Тебя же средь новгородцев никто не знает. Торговые люди — они осторожные и прижимистые, так просто и чешуйки^[2] из мошны не достанут.

— А ты?

— Моей казны не хватит и тысячу ратников снарядить, не то что десять, — развел руками Острожец. — Не так уж я и богат, как иным кажется. Тут от многих людей серьезных складчина нужна. Ты же ничем, кроме головы, за прибыток конечный поручиться не сможешь. А вдруг сложишь голову в походе? С кого тогда спрос?

— С тебя, — подмигнул ему Егор.

— Ну, для серебра моего поручительства, может, и хватит, — не стал отнекиваться купец. — Но вот охотников животы класть простым поручительством не проймешь. Им надобно золото живое показать, дать его понюхать, пощупать, по добыче быстрой затосковать. Тогда они за тобою пойдут. А иначе — никак…

Разговор князя с купцом оказался долгим. Атаман ватажников не раз пугал Михайлу Острожца нежданными для простого ратника знаниями — о крупных городах западных стран и населяющих их племенах, о том, что за северными морями есть никогда не замерзающие воды, о том, откуда и какие богатства приходят на новгородский торг. Однако и купцу пришлось поправлять князя Заозерского не единожды — поскольку тот нередко поминал морские порты несуществующие или совсем мелкие либо надеялся двигаться по непроходимым рекам и проливам.

Они проговорили до самого ужина, составляя план трудный, на взгляд Михайлы, — но все же реализуемый. Это было очень важно — ибо ловкому и знающему купцу в этом плане отводилась самая главная, первостепенная роль…

На ужин Острожец, несмотря на приглашение, не пошел: побежал доделывать отложенные ради беседы дела. Но куда более встревожило Егора то, что на ужин не явилась княгиня — хотя попировать вместе с ватагой никогда не отказывалась. Елена стремилась при каждой возможности напомнить воинам, кто есть жена их атамана; послушать, о чем воины беседуют, чего хотят и что их беспокоит, и если не стать своей среди дружины — то таковой хотя бы казаться. А тут вдруг бац — и не пришла, не обмолвившись о том ни единым словом! Посему, наскоро перекусив, Егор помчался в ее светлицу — и застал супругу в полутемной комнате, освещенной одной-единственной чадящей лампадой. Елена забилась в самый угол, под иконы, накрывшись шубой, обхватив колени и судорожно грызя ногти. Увидев мужа, княгиня торопливо поднялась, повисла на шее, прижавшись щекой к щеке.

— Что с тобой, милая? — Егор крепко обнял ее. — Неужели ты из-за письма этого глупого так расстроилась? Плюнь и забудь. Я тебе клянусь, княгиня Софья еще извиняться перед тобой за него будет.

— Нет, это ты забудь, — положила ему ладонь на губы Елена. — Сгоряча, от обиды большой я тебе все наговорила и обещание глупое взяла. А в политике у обиды на поводу идти нельзя, гибельно это — чувствам поддаваться. Коли с Москвой воевать начнешь, раздавит тебя князь Василий, охнуть не успеешь. Ему токмо удобнее выйдет, коли сам на расправу придешь.

— Ну, тут ты можешь не беспокоиться, — усмехнулся Егор. — Я велел гонцам сказать, что гнева великокняжеского испугался и вот-вот сам из Заозерья в Новгород убегу. А какой прок Василию поход затевать, если все само собой разрешится? Человек ленив. До осени он наверняка ничего делать не станет, потом новых вестников пошлет узнать, в чем дело. Я опять «испугаюсь». Нужно только очень честно обещать, что вот-вот, прямо сегодня все уже сделаешь, — и все искусство. Так резину можно не один год тянуть, поверь моему опыту. Сколько раз меня поставщики подобным образом мурыжили, ты даже не представляешь. Да и сам грешен.

— Это не поможет, — мотнула головой Елена. — Рано или поздно московская дружина все равно придет. Княжество разорят, тебя убьют, меня в монастырь постригут, в самый глухой и дальний. Пока Василий тебя за человека не признает, не будет нам жизни. Все время, как на нитке над пропастью. Ни здесь пожить, ни отъехать хоть на час никуда не получится. Коли Василий Московский не признает, то и прочие князья удельные тоже. Ни письма никому написать, ни в иные земли съездить, ни породниться… Ровно в порубе заперты здесь останемся!

— Ты просто устала, милая, — шепнул ей на ухо Егор. — Сегодня был длинный и трудный день. Пойдем лучше спать. Утро вечера мудренее.

Примечания

1

Тиун — управляющий, приказчик; мытарь — сборщик налогов. (Здесь и далее — примечания автора.)

2

Чешуйками назывались мелкие серебряные новгородские монеты — крохотные, как рыбья чешуя.