Неточные совпадения
Но за исключением
этих немногих и незначительных недостатков, г. Полутыкин был, как уже сказано, отличный
человек.
В
этой тележке сидит
человек в кафтане и продает косы.
Как он попадал из
этого ружья — и хитрому
человеку не придумать, но попадал.
Он был крайне безобразен, и ни один праздный дворовый
человек не упускал случая ядовито насмеяться над его наружностью; но все
эти насмешки и даже удары Валетка переносил с удивительным хладнокровием.
Ермолай,
этот беззаботный и добродушный
человек, обходился с ней жестоко и грубо, принимал у себя дома грозный и суровый вид — и бедная его жена не знала, чем угодить ему, трепетала от его взгляда, на последнюю копейку покупала ему вина и подобострастно покрывала его своим тулупом, когда он, величественно развалясь на печи, засыпал богатырским сном.
Последний дворовый
человек чувствовал свое превосходство над
этим бродягой и, может быть, потому именно и обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием загоняли и ловили его, как зайца в поле, но потом отпускали с Богом и, раз узнавши чудака, уже не трогали его, даже давали ему хлеба и вступали с ним в разговоры…
Этого-то
человека я взял к себе в охотники, и с ним-то я отправился на тягу в большую березовую рощу, на берегу Исты.
В
это время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный
человек не в состоянии охотиться, и самая преданная собака начинает «чистить охотнику шпоры», то есть идет за ним шагом, болезненно прищурив глаза и преувеличенно высунув язык, а в ответ на укоризны своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается.
После пожара
этот заброшенный
человек приютился, или, как говорят орловцы, «притулился», у садовника Митрофана.
В товарище Степушки я узнал тоже знакомого:
это был вольноотпущенный
человек графа Петра Ильича***, Михайло Савельев, по прозвищу Туман.
Это был
человек лет семидесяти, с лицом правильным и приятным.
— А вот
это, — подхватил Радилов, указывая мне на
человека высокого и худого, которого я при входе в гостиную не заметил, —
это Федор Михеич… Ну-ка, Федя, покажи свое искусство гостю. Что ты забился в угол-то?
Это был один из последних
людей старого века.
— Нет, старого времени мне особенно хвалить не из чего. Вот хоть бы, примером сказать, вы помещик теперь, такой же помещик, как ваш покойный дедушка, а уж власти вам такой не будет! да и вы сами не такой
человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но без
этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука будет. Нет, уж я теперь не увижу, чего в молодости насмотрелся.
Так вот от
этого и нельзя нам, маленьким
людям, очень-то жалеть о старых порядках.
Пьяный был
человек и любил угощать, и как подопьет да скажет по-французски: «се бон» [C’est bon —
это хорошо (фр.).], да облизнется — хоть святых вон неси!
— А что за
человек был
этот Бауш? — спросил я после некоторого молчанья.
Говорит: «Я
это болото своими
людьми высушу и суконную фабрику на нем заведу, с усовершенствованиями.
— Знаю, знаю, что ты мне скажешь, — перебил его Овсяников, — точно: по справедливости должен
человек жить и ближнему помогать обязан есть. Бывает, что и себя жалеть не должен… Да ты разве все так поступаешь? Не водят тебя в кабак, что ли? не поят тебя, не кланяются, что ли: «Дмитрий Алексеич, дескать, батюшка, помоги, а благодарность мы уж тебе предъявим», — да целковенький или синенькую из-под полы в руку? А? не бывает
этого? сказывай, не бывает?
Недели через две от
этого помещика Лежёнь переехал к другому,
человеку богатому и образованному, полюбился ему за веселый и кроткий нрав, женился на его воспитаннице, поступил на службу, вышел в дворяне, выдал свою дочь за орловского помещика Лобызаньева, отставного драгуна и стихотворца, и переселился сам на жительство в Орел.
Был у меня приятель, хороший человек-с, но вовсе не охотник, как
это бывает-с.
Ну, и будет ходить
этот Тришка по селам да по городам; и будет
этот Тришка, лукавый
человек, соблазнять народ хрестиянский… ну, а сделать ему нельзя будет ничего…
А человек-то
это шел наш бочар, Вавила: жбан себе новый купил, да на голову пустой жбан и надел.
Все мальчики засмеялись и опять приумолкли на мгновенье, как
это часто случается с
людьми, разговаривающими на открытом воздухе.
— Нет, а так: задачи в жизни не вышло. Да
это всё под Богом, все мы под Богом ходим; а справедлив должен быть
человек — вот что! Богу угоден, то есть.
— Поздно узнал, — отвечал старик. — Да что! кому как на роду написано. Не жилец был плотник Мартын, не жилец на земле: уж
это так. Нет, уж какому
человеку не жить на земле, того и солнышко не греет, как другого, и хлебушек тому не впрок, — словно что его отзывает… Да; упокой Господь его душу!
— Да уж
это я знаю. А вот и ученый пес у тебя и хороший, а ничего не смог. Подумаешь, люди-то,
люди, а? Вот и зверь, а что из него сделали?
— Скажи, пожалуйста, Ерофей, — заговорил я, — что за
человек этот Касьян?
Ей-ей, от него
это станется: уж такой он
человек неабнакавенный.
— Ведь вы, может быть, не знаете, — продолжал он, покачиваясь на обеих ногах, — у меня там мужики на оброке. Конституция — что будешь делать? Однако оброк мне платят исправно. Я бы их, признаться, давно на барщину ссадил, да земли мало! я и так удивляюсь, как они концы с концами сводят. Впрочем, c’est leur affaire [
Это их дело (фр.).]. Бурмистр у меня там молодец, une forte tête [Умная голова (фр.).], государственный
человек! Вы увидите… Как, право,
это хорошо пришлось!
Этот, по словам Аркадия Павлыча, государственный
человек был роста небольшого, плечист, сед и плотен, с красным носом, маленькими голубыми глазами и бородой в виде веера.
— Вы что? а вы с
этой старой ведьмой, с ключницей, не стакнулись небось? Небось не наушничаете, а? Скажите, не взводите на беззащитную девку всякую небылицу? Небось не по вашей милости ее из прачек в судомойки произвели! И бьют-то ее и в затрапезе держат не по вашей милости?.. Стыдитесь, стыдитесь, старый вы
человек! Ведь вас паралич того и гляди разобьет… Богу отвечать придется.
Чьи
это куры, чьи
это куры?» Наконец одному дворовому
человеку удалось поймать хохлатую курицу, придавив ее грудью к земле, и в то же самое время через плетень сада, с улицы, перескочила девочка лет одиннадцати, вся растрепанная и с хворостиной в руке.
— А что будешь делать с размежеваньем? — отвечал мне Мардарий Аполлоныч. — У меня
это размежевание вот где сидит. (Он указал на свой затылок.) И никакой пользы я от
этого размежевания не предвижу. А что я конопляники у них отнял и сажалки, что ли, там у них не выкопал, — уж про
это, батюшка, я сам знаю. Я
человек простой, по-старому поступаю. По-моему: коли барин — так барин, а коли мужик — так мужик… Вот что.
Лет восемь тому назад он на каждом шагу говорил: «Мое вам почитание, покорнейше благодарствую», и тогдашние его покровители всякий раз помирали со смеху и заставляли его повторять «мое почитание»; потом он стал употреблять довольно сложное выражение: «Нет, уж
это вы того, кескесэ, —
это вышло выходит», и с тем же блистательным успехом; года два спустя придумал новую прибаутку: «Не ву горяче па,
человек Божий, обшит бараньей кожей» и т. д.
Мой приход — я
это мог заметить — сначала несколько смутил гостей Николая Иваныча; но, увидев, что он поклонился мне, как знакомому
человеку, они успокоились и уже более не обращали на меня внимания. Я спросил себе пива и сел в уголок, возле мужичка в изорванной свите.
Это был загулявший, холостой дворовый
человек, от которого собственные господа давным-давно отступились и который, не имея никакой должности, не получая ни гроша жалованья, находил, однако, средство каждый день покутить на чужой счет.
Никто не знал, откуда он свалился к нам в уезд; поговаривали, что происходил он от однодворцев и состоял будто где-то прежде на службе, но ничего положительного об
этом не знали; да и от кого было и узнавать, — не от него же самого: не было
человека более молчаливого и угрюмого.
— Вот и
это хороший
человек… Не правда ли, Вася, ты хороший
человек? На твое здоровье!
В числе
этих любителей преферанса было: два военных с благородными, но слегка изношенными лицами, несколько штатских особ, в тесных, высоких галстухах и с висячими, крашеными усами, какие только бывают у
людей решительных, но благонамеренных (
эти благонамеренные
люди с важностью подбирали карты и, не поворачивая головы, вскидывали сбоку глазами на подходивших); пять или шесть уездных чиновников, с круглыми брюшками, пухлыми и потными ручками и скромно неподвижными ножками (
эти господа говорили мягким голосом, кротко улыбались на все стороны, держали свои игры у самой манишки и, козыряя, не стучали по столу, а, напротив, волнообразно роняли карты на зеленое сукно и, складывая взятки, производили легкий, весьма учтивый и приличный скрип).
— А вот мой личный враг идет, — промолвил он, вдруг вернувшись ко мне, — видите
этого толстого
человека с бурым лицом и щетиной на голове, вон что шапку сгреб в руку да по стенке пробирается и на все стороны озирается, как волк?
Нужно ли рассказывать читателю, как посадили сановника на первом месте между штатским генералом и губернским предводителем,
человеком с свободным и достойным выражением лица, совершенно соответствовавшим его накрахмаленной манишке, необъятному жилету и круглой табакерке с французским табаком, — как хозяин хлопотал, бегал, суетился, потчевал гостей, мимоходом улыбался спине сановника и, стоя в углу, как школьник, наскоро перехватывал тарелочку супу или кусочек говядины, — как дворецкий подал рыбу в полтора аршина длины и с букетом во рту, — как слуги, в ливреях, суровые на вид, угрюмо приставали к каждому дворянину то с малагой, то с дрей-мадерой и как почти все дворяне, особенно пожилые, словно нехотя покоряясь чувству долга, выпивали рюмку за рюмкой, — как, наконец, захлопали бутылки шампанского и начали провозглашаться заздравные тосты: все
это, вероятно, слишком известно читателю.
«Да, да, — подхватил сановник, —
это правда; но молодых
людей должно в строгом повиновении держать, а то они, пожалуй, от всякой юбки с ума сходят».
— Или нет, расскажу-ка я вам лучше, как я женился. Ведь женитьба дело важное, пробный камень всего
человека; в ней, как в зеркале, отражается… Да
это сравнение слишком избито… Позвольте, я понюхаю табачку.
Надобно вам сказать, что
этот профессор был не то что глуп, а словно ушибен: с кафедры говорил довольно связно, а дома картавил и очки все на лбу держал; притом ученейший был
человек…
Вот и тут я оказался вздорным
человеком; мне бы преспокойно переждать
эту напасть, вот как выжидают конца крапивной лихорадки, и те же снисходительные
люди снова раскрыли бы мне свои объятия, те же дамы снова улыбнулись бы на мои речи…
Она скончалась за полгода до
этого важного события, от испуга: ей во сне привиделся белый
человек верхом на медведе, с надписью на груди: «Антихрист».
Наследник, к которому Ростислав Адамыч случайно обратился с
этим вопросом, к сожалению, не знал по-французски и потому ограничился одним одобрительным и легким кряхтением. Зато другой наследник, молодой
человек с желтоватыми пятнами на лбу, поспешно подхватил: «Вуй, вуй, разумеется».
Он бы «перервал пополам» всякого, кто бы хоть отдаленно намекнул на то, что новый Малек-Адель, кажись, не старый; он принимал поздравления с «благополучной находкой» от немногих лиц, с которыми ему приходилось сталкиваться; но он не искал
этих поздравлений, он пуще прежнего избегал столкновений с
людьми — знак плохой!
Что
эта дрянная кляча не Малек-Адель, что между ею и Малек-Аделем не существовало ни малейшего сходства, что всякий мало-мальски путный
человек должен был с первого разу
это увидеть, что он, Пантелей Чертопханов, самым пошлым образом обманулся — нет! что он нарочно, преднамеренно надул самого себя, напустил на себя
этот туман, — во всем
этом теперь уже не оставалось ни малейшего сомнения!