Неточные совпадения
—
Это, брат, не то, что с «кособрюхими» лбами тяпаться! нет, тут, брат, ответ подай: каков таков
человек? какого чину и звания? — гуторят они меж собой.
Он не без основания утверждал, что голова могла быть опорожнена не иначе как с согласия самого же градоначальника и что в деле
этом принимал участие
человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка.
Публика начала даже склоняться в пользу того мнения, что вся
эта история есть не что иное, как выдумка праздных
людей, но потом, припомнив лондонских агитаторов [Даже и
это предвидел «Летописец»!
Из всех
этих упоминовений явствует, что Двоекуров был
человек передовой и смотрел на свои обязанности более нежели серьезно.
Издатель позволяет себе думать, что изложенные в
этом документе мысли не только свидетельствуют, что в то отдаленное время уже встречались
люди, обладавшие правильным взглядом на вещи, но могут даже и теперь служить руководством при осуществлении подобного рода предприятий.
По-видимому,
эта женщина представляла собой тип той сладкой русской красавицы, при взгляде на которую
человек не загорается страстью, но чувствует, что все его существо потихоньку тает.
— То-то! мы терпеть согласны! Мы
люди привышные! А только ты, бригадир, об
этих наших словах подумай, потому не ровён час: терпим-терпим, а тоже и промеж нас глупого
человека не мало найдется! Как бы чего не сталось!
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели
человек начинает издалека заводить речь о правде, то
это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за
эту правду не посекут.
Этим моментом нерешительности воспользовались
люди охранительной партии.
Она наступала на
человека прямо, как будто говорила: а ну, посмотрим, покоришь ли ты меня? — и всякому, конечно, делалось лестным доказать
этой «прорве», что «покорить» ее можно.
Человек так свыкся с
этими извечными идолами своей души, так долго возлагал на них лучшие свои упования, что мысль о возможности потерять их никогда отчетливо не представлялась уму.
При первом столкновении с
этой действительностью
человек не может вытерпеть боли, которою она поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но в то же время еще надеется, что злодейство, быть может, пройдет мимо.
Человек приходит к собственному жилищу, видит, что оно насквозь засветилось, что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки, и начинает сознавать, что вот
это и есть тот самый конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось и ожидание которого, незаметно для него самого, проходит через всю его жизнь.
— Батюшки! да ведь
это Архипушко! — разглядели
люди.
Действительно,
это был он. Среди рдеющего кругом хвороста темная, полудикая фигура его казалась просветлевшею.
Людям виделся не тот нечистоплотный, блуждающий мутными глазами Архипушко, каким его обыкновенно видали, не Архипушко, преданный предсмертным корчам и, подобно всякому другому смертному, бессильно борющийся против неизбежной гибели, а словно какой-то энтузиаст, изнемогающий под бременем переполнившего его восторга.
"Все благоразумные
люди задавали себе
этот вопрос, но удовлетворительно разрешить не могли.
"Было чего испугаться глуповцам, — говорит по
этому случаю летописец, — стоит перед ними
человек роста невеликого, из себя не дородный, слов не говорит, а только криком кричит".
На третий день сделали привал в слободе Навозной; но тут, наученные опытом, уже потребовали заложников. Затем, переловив обывательских кур, устроили поминки по убиенным. Странно показалось слобожанам
это последнее обстоятельство, что вот
человек игру играет, а в то же время и кур ловит; но так как Бородавкин секрета своего не разглашал, то подумали, что так следует"по игре", и успокоились.
Но, с другой стороны, не меньшего вероятия заслуживает и то соображение, что как ни привлекательна теория учтивого обращения, но, взятая изолированно, она нимало не гарантирует
людей от внезапного вторжения теории обращения неучтивого (как
это и доказано впоследствии появлением на арене истории такой личности, как майор Угрюм-Бурчеев), и, следовательно, если мы действительно желаем утвердить учтивое обращение на прочном основании, то все-таки прежде всего должны снабдить
людей настоящими якобы правами.
Предместник его, капитан Негодяев, хотя и не обладал так называемым"сущим"злонравием, но считал себя
человеком убеждения (летописец везде вместо слова"убеждения"ставит слово"норов") и в
этом качестве постоянно испытывал, достаточно ли глуповцы тверды в бедствиях.
Иногда подобные законы называются даже мудрыми, и, по мнению
людей компетентных, в
этом названии нет ничего ни преувеличенного, ни незаслуженного.
Когда
человек и без законов имеет возможность делать все, что угодно, то странно подозревать его в честолюбии за такое действие, которое не только не распространяет, но именно ограничивает
эту возможность.
— Я
человек простой-с, — говорил он одним, — и не для того сюда приехал, чтоб издавать законы-с. Моя обязанность наблюсти, чтобы законы были в целости и не валялись по столам-с. Конечно, и у меня есть план кампании, но
этот план таков: отдохнуть-с!
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет
этого законы — те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я
человек простой и утешения для себя в атаках не вижу-с!
Искусственные примеси сверху донизу опутали Глупов, и ежели можно сказать, что в общей экономии его существования
эта искусственность была небесполезна, то с не меньшею правдой можно утверждать и то, что
люди, живущие под гнетом ее, суть
люди не весьма счастливые.
Никто не станет отрицать, что
это картина не лестная, но иною она не может и быть, потому что материалом для нее служит
человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления.
Не потому
это была дерзость, чтобы от того произошел для кого-нибудь ущерб, а потому что
люди, подобные Негодяеву, — всегда отчаянные теоретики и предполагают в смерде одну способность: быть твердым в бедствиях.
Им неизвестна еще была истина, что
человек не одной кашей живет, и поэтому они думали, что если желудки их полны, то
это значит, что и сами они вполне благополучны.
Многие думают, что ежели
человек умеет незаметным образом вытащить платок из кармана своего соседа, то
этого будто бы уже достаточно, чтобы упрочить за ним репутацию политика или сердцеведца.
Это последнее условие было в особенности важно, и убогие
люди предъявляли его очень настойчиво.
— И будучи я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол,
это так, ваше благородие? ужели, мол, что
человек, что скотина — все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого, кроме как у чертовой матери, для нас не нашли?
Человек, на котором останавливался
этот взор, не мог выносить его.
Одет в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы, и держит в правой руке сочиненный Бородавкиным"Устав о неуклонном сечении", но, по-видимому, не читает его, а как бы удивляется, что могут существовать на свете
люди, которые даже
эту неуклонность считают нужным обеспечивать какими-то уставами.
Может быть,
это решенный вопрос о всеобщем истреблении, а может быть, только о том, чтобы все
люди имели грудь, выпяченную вперед на манер колеса.
Казалось, что ежели
человека, ради сравнения с сверстниками, лишают жизни, то хотя лично для него, быть может, особливого благополучия от сего не произойдет, но для сохранения общественной гармонии
это полезно и даже необходимо.
Союзы между молодыми
людьми устраиваются не иначе, как сообразно росту и телосложению, так как
это удовлетворяет требованиям правильного и красивого фронта.
Как ни были забиты обыватели, но и они восчувствовали. До сих пор разрушались только дела рук человеческих, теперь же очередь доходила до дела извечного, нерукотворного. Многие разинули рты, чтоб возроптать, но он даже не заметил
этого колебания, а только как бы удивился, зачем
люди мешкают.
Разговор
этот происходил утром в праздничный день, а в полдень вывели Ионку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было много женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых
людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Я, конечно, не хочу
этим выразить, что мундир может действовать и распоряжаться независимо от содержащегося в нем
человека, но, кажется, смело можно утверждать, что при блестящем мундире даже худосочные градоначальники — и те могут быть на службе терпимы.