Неточные совпадения
С ним случилось в
эту минуту то, что случается с
людьми, когда они неожиданно уличены в чем-нибудь слишком постыдном.
Вместе с
этим Степану Аркадьичу, любившему веселую шутку, было приятно иногда озадачить мирного
человека тем, что если уже гордиться породой, то не следует останавливаться на Рюрике и отрекаться от первого родоначальника — обезьяны.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему
это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к
людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем
людям, какого бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
— Нешто вышел в сени, а то всё тут ходил.
Этот самый, — сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего
человека с курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.
Но, несмотря на
это, как часто бывает между
людьми, избравшими различные роды деятельности, каждый из них, хотя, рассуждая, и оправдывал деятельность другого, в душе презирал ее.
Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые
люди, — слегка, сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, — чувствуя, что они смешны своей застенчивостью и вследствие того стыдясь и краснея еще больше, почти до слез. И так странно было видеть
это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.
Слыхал он, что женщины часто любят некрасивых, простых
людей, но не верил
этому, потому что судил по себе, так как сам он мог любить только красивых, таинственных и особенных женщин.
Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал
этих научных выводов о происхождении
человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
На льду собирались в
этот день недели и в
эту пору дня
люди одного кружка, все знакомые между собою.
В
это время один из молодых
людей, лучший из новых конькобежцев, с папироской во рту, в коньках, вышел из кофейной и, разбежавшись, пустился на коньках вниз по ступеням, громыхая и подпрыгивая. Он влетел вниз и, не изменив даже свободного положения рук, покатился по льду.
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала
эта перемена выражения на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим
человеком, не похожим на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
— Не могу, — отвечал Левин. — Ты постарайся, войди в в меня, стань на точку зрения деревенского жителя. Мы в деревне стараемся привести свои руки в такое положение, чтоб удобно было ими работать; для
этого обстригаем ногти, засучиваем иногда рукава. А тут
люди нарочно отпускают ногти, насколько они могут держаться, и прицепляют в виде запонок блюдечки, чтоб уж ничего нельзя было делать руками.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит
людей; но
этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто
этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
«Нынче уж так не выдают замуж, как прежде», думали и говорили все
эти молодые девушки и все даже старые
люди.
И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые
люди сами должны устраивать свою судьбу, он не могла верить
этому, как не могла бы верить тому, что в какое бы то ни было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты.
Она видела, что дочь уже влюблена в него, но утешала себя тем, что он честный
человек и потому не сделает
этого.
Теперь, — хорошо ли
это, дурно ли, — Левин не мог не остаться; ему нужно было узнать, что за
человек был тот, кого она любила.
Есть
люди, которые, встречая своего счастливого в чем бы то ни было соперника, готовы сейчас же отвернуться от всего хорошего, что есть в нем, и видеть в нем одно дурное; есть
люди, которые, напротив, более всего желают найти в
этом счастливом сопернике те качества, которыми он победил их, и ищут в нем со щемящею болью в сердце одного хорошего.
Позовите всех
этих тютьков (так князь называл московских молодых
людей), позовите тапера, и пускай пляшут, а не так, как нынче, — женишков, и сводить.
— Я не думаю, а знаю; на
это глаза есть у нас, а не у баб. Я вижу
человека, который имеет намерения серьезные,
это Левин; и вижу перепела, как
этот щелкопер, которому только повеселиться.
Он не знал, что его образ действий относительно Кити имеет определенное название, что
это есть заманиванье барышень без намерения жениться и что
это заманиванье есть один из дурных поступков, обыкновенных между блестящими молодыми
людьми, как он.
С привычным тактом светского
человека, по одному взгляду на внешность
этой дамы, Вронский определил ее принадлежность к высшему свету.
Ничего не было ни необыкновенного, ни странного в том, что
человек заехал к приятелю в половине десятого узнать подробности затеваемого обеда и не вошел; но всем
это показалось странно. Более всех странно и нехорошо
это показалось Анне.
— А, ты так? — сказал он. — Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой. Ты знаешь, кто
это? — обратился он к брату, указывая на господина в поддевке, —
это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный
человек. Его, разумеется, преследует полиция, потому что он не подлец.
— Я нездоров, я раздражителен стал, — проговорил, успокоиваясь и тяжело дыша, Николай Левин, — и потом ты мне говоришь о Сергей Иваныче и его статье.
Это такой вздор, такое вранье, такое самообманыванье. Что может писать о справедливости
человек, который ее не знает? Вы читали его статью? — обратился он к Крицкому, опять садясь к столу и сдвигая с него до половины насыпанные папиросы, чтоб опростать место.
— Не говори
этого, Долли. Я ничего не сделала и не могла сделать. Я часто удивляюсь, зачем
люди сговорились портить меня. Что я сделала и что могла сделать? У тебя в сердце нашлось столько любви, чтобы простить…
Не раз говорила она себе
эти последние дни и сейчас только, что Вронский для нее один из сотен вечно одних и тех же, повсюду встречаемых молодых
людей, что она никогда не позволит себе и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
—
Это дурно, чтò вы говорите, и я прошу вас, если вы хороший
человек, забудьте, чтò вы сказали, как и я забуду, — сказала она наконец.
Молодой нервный
человек, служащий в окружном суде, сидевший против него, возненавидел его за
этот вид.
Молодой
человек и закуривал у него, и заговаривал с ним, и даже толкал его, чтобы дать ему почувствовать, что он не вещь, а
человек, но Вронский смотрел па него всё так же, как на фонарь, и молодой
человек гримасничал, чувствуя, что он теряет самообладание под давлением
этого непризнавания его
человеком.
Увидев Алексея Александровича с его петербургски-свежим лицом и строго самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного-выдающеюся спиной, он поверил в него и испытал неприятное чувство, подобное тому, какое испытал бы
человек, мучимый жаждою и добравшийся до источника и находящий в
этом источнике собаку, овцу или свинью, которая и выпила и взмутила воду.
Два-три
человека, ваш муж в том числе, понимают всё значение
этого дела, а другие только роняют.
«Всё-таки он хороший
человек, правдивый, добрый и замечательный в своей сфере, — говорила себе Анна, вернувшись к себе, как будто защищая его пред кем-то, кто обвинял его и говорил, что его нельзя любить. Но что
это уши у него так странно выдаются! Или он обстригся?»
Это был сорт
людей старомодных и смешных.
Он, как доживший, не глупый и не больной
человек, не верил в медицину и в душе злился на всю
эту комедию, тем более, что едва ли не он один вполне понимал причину болезни Кити.
— Что, что ты хочешь мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. — То, что я была влюблена в
человека, который меня знать не хотел, и что я умираю от любви к нему? И
это мне говорит сестра, которая думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу я
этих сожалений и притворств!
— К чему тут еще Левин? Не понимаю, зачем тебе нужно мучать меня? Я сказала и повторяю, что я горда и никогда, никогда я не сделаю того, что ты делаешь, — чтобы вернуться к
человеку, который тебе изменил, который полюбил другую женщину. Я не понимаю, не понимаю
этого! Ты можешь, а я не могу!
Один из умных
людей, принадлежащих к
этому кружку, называл его «совестью Петербургского общества».
Он знал очень хорошо, что в глазах
этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль
человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль
эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
— Мне нынче три
человека сказали
эту самую фразу про Каульбаха, точно сговорились.
— Да что же? У Гримма есть басня:
человек без тени,
человек лишен тени. И
это ему наказанье за что-то. Я никогда не мог понять, в чем наказанье. Но женщине должно быть неприятно без тени.
— Друзьями мы не будем, вы
это сами знаете. А будем ли мы счастливейшими или несчастнейшими из
людей, —
это в вашей власти.
Теперь он испытывал чувство, подобное тому, какое испытал бы
человек, спокойно прошедший над пропастью по мосту и вдруг увидавший, что
этот мост разобран и что там пучина.
«И ужаснее всего то, — думал он, — что теперь именно, когда подходит к концу мое дело (он думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие и все силы души, теперь на меня сваливается
эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я не из таких
людей, которые переносят беспокойство и тревоги и не имеют силы взглянуть им в лицо».
— Входить во все подробности твоих чувств я не имею права и вообще считаю
это бесполезным и даже вредным, — начал Алексей Александрович. — Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства —
это дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана, и связана не
людьми, а Богом. Разорвать
эту связь может только преступление, и преступление
этого рода влечет за собой тяжелую кару.
Были в его прошедшем, как у всякого
человека, сознанные им дурные поступки, за которые совесть должна была бы мучать его; но воспоминание о дурных поступках далеко не так мучало его, как
эти ничтожные, но стыдные воспоминания.
Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя и
людей подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум —
это другое дело), и которые никогда ни перед кем не подличали, никогда ни в ком не нуждались, как жили мой отец, мой дед.
Но, несмотря на то, что его любовь была известна всему городу — все более или менее верно догадывались об его отношениях к Карениной, — большинство молодых
людей завидовали ему именно в том, что было самое тяжелое в его любви, — в высоком положении Каренина и потому в выставленности
этой связи для света.
Большинство молодых женщин, завидовавших Анне, которым уже давно наскучило то, что ее называют справедливою, радовались тому, что̀ они предполагали, и ждали только подтверждения оборота общественного мнения, чтоб обрушиться на нее всею тяжестью своего презрения. Они приготавливали уже те комки грязи, которыми они бросят в нее, когда придет время. Большинство пожилых
людей и
люди высокопоставленные были недовольны
этим готовящимся общественным скандалом.
Он знал, что
это был Гладиатор, но с чувством
человека, отворачивающегося от чужого раскрытого письма, он отвернулся и подошел к деннику Фру-Фру.